– Как скажешь, – уныло ответил Михальчук и добавил с усмешкой. – Но это, Кирюха, совсем не по-пацански.

– Пусть так, но решения своего я не поменяю.

Июньское солнце сквозь густую листву растущих в больничном дворе деревьев, пробивалось в палату. Утро. Ещё нет изнуряющей жары и лёгкую занавеску на окне колышет прохладный ветерок. Скачут солнечные зайчики по стенам и подоконнику, пахнет… а вот пахнет в больнице совсем по больничному, смесью хлорки, лекарств и чего-то ещё, неуловимого и жутко раздражающего.

Прошёл час, как Степан проснулся от невыносимого запаха. Было что-то ещё… громыхание какой-то тележки по коридору, противный до невозможности голос медсестры, громко напоминающий «гражданам травмированным и симулирующим» об уколах и прочих процедурах», но запах больничный раздражал сильнее всего. Степан распахнул окно, полагая, что легче станет дышать. И, чтобы отвлечься, перестать обращать внимание на то, как пропитывается запахом больницы его тело и волосы, он усиленно пытался вспомнить день нападения. Что было? Эх… кроме головной боли, молоточком застучавшей в висках, ничего… пустота. Будто и не было того дня. Заснул накануне дома, а проснулся в избушке кладбищенского сторожа. «Кладбищенского сторожа»! Смех! И кого от кого, интересно, он охраняет? Живых от мёртвых или мёртвых от живых?

Дверь открылась бесшумно. Степан скорее почувствовал, чем услышал. Обернулся…

– А… товарищ следователь, – с язвительной усмешкой прокомментировал он появление Михальчука. – Что, поймали супостатов?

– И вам доброе утро, – будто не заметив его насмешку, хмуро поздоровался следователь. – Хотя… Для вас, Степан, оно вряд ли доброе. У меня плохие новости.

– Ну извольте, – снова насмешка… До чего же высокомерный тип! Михальчука передёрнуло от отвращения и заныли все зубы разом.

– Сегодня ночью в вашем доме была убита ваша жена, и ваш водитель, – не церемонясь, выдал следователь. А чего церемониться? Мужик крепкий, не сказать, чтобы очень уж эмоциональный, во всяком случае Михальчуку так показалось, ибо встречу его с супругой наблюдать имел удовольствие. Очень неэмоциональная встреча вышла, и похоже, в этом браке о чувствах речи вообще не идёт. Ну, казалось бы, Инна только что мужа похоронила, и вдруг оказывается, что он чудесным образом остался жив, у любящей жены какая реакция будет? Верно. Шквал эмоций, а эта же… В больницу приехала, наверное, только для того, чтобы вещи передать и новый мобильник. Даже, элементарно, чего там в больницу возят… апельсины? Так даже их не привезла.

Михальчук вздохнул, возиться с делом Прохорова ему совсем не хотелось. Противно. Но и отказаться, как Кирилл, от расследования он не может, поскольку на службе находится, будь она неладна…

Лицо Степана застыло глиняной маской и посерело, пальцы что есть силы вцепились в подоконник. Первым побуждением Димы было подстраховать, подхватить, он всерьёз испугался за Степана, показалось, что грохнется в обморок. И сам ведь после нападения, а тут такое… Какими бы ни были отношения супругов, а известие о гибели одного всё равно должно ударить по второму. Наверное… Но Степан резко взмахнул рукой, давая понять следователю, что в помощи не нуждается, несколько секунд, отвернувшись к окну, он шумно втягивал в себя воздух, потом так же резко повернулся.

– Подробности! – потребовал он.

– Подробности вам не понравятся… – тут уже усмехнулся Михальчук. – Они были убиты в вашей спальне. Оба. В процессе… Ну вы понимаете, да? И сразу вопрос… Степан Алексеевич, вы были в курсе их отношений?

– Да каких отношений? – с угрозой и нетерпением пробормотал мужчина. – Не было никаких отношений! Ясно тебе, следак? Не было! Инка любила меня. Она вчера примчалась, как только узнала, что я жив!

– Это да, примчалась, – легко подтвердил следователь, кивнув, – Однако, факты остаются фактами. Вряд ли убийца загнал их обоих на супружеское ложе и заставил заниматься сексом…

Степан скрипнул зубами и зажмурился. Он не хотел этого слушать. Он не будет этого слушать. Он просто отключится. Вспомнит… да хоть Вивальди «Времена года», но в голове не возникло мелодии, набатом громыхали слова следователя. Пусть он ничего не говорит. Пусть заткнётся сейчас же! Это не его дело! Всё, что касается семьи – это только Степаново, для остальных – табу.

– Я не желаю обсуждать с вами моральный облик моей жены! – почти прорычал он, еле сдержался, чтобы не влепить следаку пощёчину. – Инна меня любила. Всё! Точка!

– Хорошо, – согласился Михальчук. – Тогда давайте поговорим о ней. Как по-вашему, у Инны были враги?

– Разве что работники салона красоты, запоровшие ей очередной маникюр… Или нахамившая кассирша в гипермаркете. Нет. Врагов у Инны не было и быть не могло. Откуда могут быть враги у безмозглой блондинки? – Степан прикусил язык, но слова уже вырвались, следователь их услышал.

– Вы же её не любили, да? Вот и злость ваша на неё о том же говорит. Да и скорби, как будто, не ощущается…

– Вы полиция нравов? Любил… не любил… Вам-то что за дело?! Жили мы нормально. Хорошо жили. Нас обоих устраивало.

– Ну да, ну да… – отступил Михальчук. – А вы, Степан Алексеевич, всю ночь оставались в больнице? Не подумайте ничего такого, я просто обязан спросить. Мотив-то имеется.

Степан кивнул, устало потёр пальцами лоб. Он не обижался, понимал, что вопросы к нему возникнут. Это же стандартная следственная процедура – проверять алиби. Потом он попросит контакты её подружек, салона красоты и фитнес клуба, который Инна посещала. И будет рыскать ищейкой, вынюхивая, расспрашивая, пытаясь вывернуть жизнь Инны наизнанку, перетряхивая грязное бельё.

– Я вчера никак уснуть не мог, попросил снотворное у медсестры, она мне таблетку дала, и я… проспал до самого утра, – наблюдая за птичкой, скачущей по ветке дерева, ровно, даже отстранённо, ответил мужчина, – Никуда не отлучался, в туалет не выходил. И у меня встречный вопрос. Я могу уже в частную клинику на долечивание поехать?

– Если в пределах города, то да.

– То есть… я под подпиской? А как же тот факт, что живу в пригороде?

– Ну что вы, Степан Алексеевич, какая уж подписка, когда вам жену хоронить… Опять-таки, вопросы у следствия могут возникнуть, убийство произошло всё-таки, так что жить вы, естественно, можете дома, но прятаться от следствия не рекомендую. И просьбу мою, извините, вы не можете игнорировать.

– Да… Дмитрий Ильич, ты не думай, я не совсем уж скотина бесчувственная, чувства будто заморозились, голова болит постоянно и… как будто нереально всё, не со мной… Ну вот будто кино смотрю. Скучное и примитивное.

– Понимаю. Последствия травмы. Ладно, мне пора. Выздоравливайте. И… оставайтесь на связи.

Михальчук вышел, тихо прикрыв дверь за собой, дошёл до сестринского поста. Медсестра сменилась. Плохо… Очень плохо.

– Девушка, а та сестричка, что ночью дежурила, давно ушла? – поинтересовался Михальчук.

– Да нет, – улыбнулась медсестра, хлопнув длинными, явно нарощенными, ресницами, – вот только что, буквально минуту назад, так что если поторопитесь…

– Спасибо! – перебил следователь, рванув к выходу. Как же её зовут? Оля? Даша? Что-то простое и незатейливое… Маша! Да! Точно. Маша… Увидел. Она? Не она? На всякий случай позвал, – Маша!

Она остановилась, обернулась, ветер подхватил её тёмные, распущенные волосы, отливающие медью на ярком солнце, девушка засмеялась, пытаясь отвести от лица непослушные локоны.

– Вот ведь… на работе всё время волосы собраны, решила хоть на улице распустить, а тут ветер. Теперь не причёска будет, а гнездо, готовое жильцов принимать.

– Да нет… что вы… – отчего-то смутился Дима, – Вовсе не гнездо. Вам идёт…

– Послушайте, Дмитрий Ильич, может на «ты»?

– Можно и так, – усмехнулся мужчина, – Надо же, запомнила…

– Это легко, – снова улыбнулся медсестра. – У меня сына так зовут.

Ну да… Сын. И ей на вид лет тридцать. Наверное, и муж имеется… Михальчук одёрнул себя. Ну что за мысли? Это всего лишь рабочие моменты. И всё. Ничего личного. И он просто кивнул, принимая…