Человек неуверенно шёл по гравийной дорожке, шуршал камешками, пылил мысками новеньких, начищенных туфель, заметно подволакивая правую ногу, и растерянно озирался по сторонам. Солнце припекало, день стоял безветренный и жаркий, такой нехарактерный для начала июня, даже деревья, образующие свод над дорожкой, не спасали от солнечных лучей. И от тоски не спасали, даже страха какого-то суеверного, вызванного пребыванием здесь. Кладбище. Сколько раз он проезжал мимо, намеренно пользуясь «пьяной», непопулярной, пользующейся дурной славой среди местного населения дорогой, и в сторону холма, на котором не так давно разрослось кладбище, старался даже не смотреть, старательно отводил глаза, вглядываясь исключительно в серую ленту асфальта, и каждый раз радуясь тому, что сумел объехать пробки на въезде в город. А вот поди ж ты, оказался вдруг как-то среди могил. Правда, как оказался, зачем, и что ищет тут – вопрос, и он просто шёл вперёд, пыля щегольскими туфлями, парясь в наглухо застёгнутом пиджаке и при галстуке.

Ему бы повернуть назад и уйти с кладбища, а потом и с холма вниз к дороге, никого у него нет на этом погосте – ни родни, ни друзей, некого навещать, так чего ж он ищет здесь? И почему не получается просто взять и уйти? Бродит, бродит бесцельно… устал, а выхода никак найти не может. Лабиринт Минотавра какой-то в самом деле!

Чудовищно болела голова, путались мысли, лезли в голову какие-то совершенно посторонние глупости. Казалось, ещё шаг, другой, и голова просто отвалится, покатится по дорожке, и окажется, что ему самое место тут, в обители мёртвых. Пошутил, усмехнулся и от этой усмешки болью свело лицо, потом запульсировало что-то в области затылка. Человек непроизвольно приложил к затылку ладонь, надо же, липкая… видать испачкался где-то, поднёс руку к глазам, и его затошнило, пальцы оказались перемазаны кровью. Из кармана пиджака он выхватил платок, принялся вытирать перемазанные пальцы, а кровь всё никак не хотела оттираться, засыхая и скатываясь… Воды бы сюда. Поискав глазами урну и не найдя её, он тщательно скрутил испачканный платок так, чтобы следы крови внутри оказались, чтобы ни дай бог, не касаться её, брезгливо поморщился, двумя пальцами запихнул платок обратно в карман пиджака. Внимательно осмотрел ладонь, заметил, что не всю кровь удалось стереть.

Но и это не заставило свернуть в поисках воды, он всё шёл и шёл, вытирая уже чистую руку об отутюженные брюки, вот увидел людей, стоящих возле разрытой могилы, услышал плач, поморщился, до того людская скорбь ему наигранной и фальшивой показалась, отчего-то вспомнилось даже, как в былые времена специально плакальщиц на похороны приглашали. Никак кто-то решил возобновить давние традиции. Человек хотел пройти мимо, но голова болела всё сильнее, наверняка у кого-то из этой толпы таблетка имеется, может, выручат? И медленно, сильно шатаясь и хватаясь руками то за деревья, то за оградки, он двинулся вперёд. Подошёл, не глядя, постучал кого-то по плечу:

– Эй, приятель, у тебя таблетки от головы не найдётся? – превозмогая подступающую тошноту, невнятно пробормотал он. Голос был чужим, хриплым и срывающимся.

Мужчина даже не обернулся, не посмотрел, кто его за плечо тронул. Странно, обычно на подобный жест со спины люди оборачиваются инстинктивно, как на опасность, а этот даже не отреагировал. Никак.

– Эй! – обратился он к следующему, тоже по плечу хлопнул. Ощутимо так хлопнул, чтобы проигнорировать не получилось. – Да вы что, сговорились все что ли?! И оглохли разом?! – мужчина обошёл толпу и остановится в немом изумлении. Он знал здесь каждого. Вот его коллеги, ну как коллеги, подчинённые, кое-кто из соседей по посёлку, немногочисленная родня. А вот Инна… Инна тоже здесь, как и положено скорбящей супруге, стоит чуть поодаль, прячет лицо в лацкан пиджака их водителя Рината, плечи её мелко вздрагивают. А с другого края его родители стоят, обнявшись. Не плачут, нет, но лица у обоих будто замороженные.

Да что же тут происходит?! Кого хоронят подобным составом?! Он обернулся и заорал от ужаса, увидев на могильной насыпи возле креста собственную фотографию.

– Эй! Мама! Я жив! Мам!… Пап… – человек пытался достучаться хоть до кого-нибудь, подскочил к жене, потряс её за плечи. Ну как потряс… ему так казалось, а она и не заметила, только отмахнулась от пролетающей пчелы рукой в чёрной перчатке, украдкой бросила скучающий взгляд на крохотные золотые часики… – Нет! Нет! Нет!…

Не отдавая себе отчёта, он побежал прочь от толпы, пересёк дорожку, перепрыгнул через оградку чьей-то могилы, бросил быстрый взгляд на красивый памятник, буркнул извинения, мол, виноват, потревожил, а с портрета на него будто с укором смотрела совсем молодая и удивительно красивая девушка… Не думая, он нырнул за памятник, упал на землю и зарыдал, не в силах поверить в собственную кончину. Достал из кармана платок, вспомнил, что тот весь в крови, брезгливо откинул его в сторону, вытер слёзы рукавом дорогого пиджака. Посидел, отдышался, потёр глаза и выглянул с опаской из-за памятника, вдруг показалось? Ну вот почудились ему собственные похороны! Но нет, люди всё ещё стояли тесным кружком, уже не плакали, и тихо так было, только птицы щебетали где-то в вышине, да раздражающе стрекотал в траве кузнечик…

Скрипнула дверца ограждения, кто-то подошёл вплотную к его убежищу, положил на могилу букет в шуршащей обёртке, сел на лавочку. «Даже пыль не смахнул!» – подумалось вдруг. Нет, серьёзно, кто-же садится на лавочку вот так, не глядя, не позаботившись о том, чтобы не испачкать одежду? Чиркнула зажигалка. Курить собрался? Да нет, просто свечу зажёг, поставил на могилку, снова на лавочку сел. Всё молча.

– Ну и чего ты прячешься? – вдруг услышал он насмешливый голос. – Будто тебя кто увидеть может?

– Простите… – он осторожно выглянул из-за памятника, столкнулся взглядом с насмешливо прищуренными серыми глазами, – Это вы мне?

– А там ещё кто-то есть? Тогда вылезайте оба.

На лавочке сидел мужчина. По возрасту, наверное, чуть моложе, или ровесник. Короткие, русые волосы, серые внимательные глаза, какая-то небрежность в одежде. Стильная небрежность… Джинсы с подворотом, белая рубашка, с рукавами, закатанными до локтя, кроссовки. Татуировка сбегает от локтя к запястью… Это ж надо! Взрослый вроде, а одет как пацан, вот он, например, никогда так не одевается, даже дома ходит в брюках со стрелками, а уж кроссовки сроду не носил, разве что в школе, на физкультуре, когда в младших классах учился. Он одёрнул себя, о чём думает? Не всё ли равно, как одет его случайный собеседник? А татуировка, кстати, грамотная, он в этом понимает, в своё время бизнес с тату салона начинал.

– Вы меня видите? – с заминкой спросил он, закончив разглядывать случайного собеседника.

– Да вроде как… Так от кого прячетесь? – с усмешкой подмигнул мужчина.

– Нет… Я не прячусь, я просто понять не могу. Я вот он, здесь, вполне себя ощущаю, тёплый, живой, а там, – он с какой-то детской обидой кивнул на похоронную группу, – Мои похороны проходят. Понимаешь? – перешёл на «ты» он. – Меня вон там хоронят!

– Не знаю, кого там хоронят, да точно не тебя. И раз уж разговор у нас приключился, давай знакомиться. Меня Кирилл зовут.

– Я Степан. Степан Прохоров.

– Вот как? Интересно…

– А мне интересно, почему меня видишь только ты?

– Это неинтересно. Объяснять не буду. Долго, муторно и ни к чему. Ты тот самый Степан Прохоров, что в аварию угодил? Владелец гостиничного комплекса?

– Насчет гостиниц – да, а вот насчёт аварии ничего ответить не могу. Вероятно, конечно… – он снова бросил затравленный взгляд на толпу, зачем-то посмотрел на руки и неуверенно пожал плечами. – Иначе, чтобы они все тут делали?

– Действительно кого-то хоронят, – подтвердил Кирилл, – Кого-то, кто был в твоей машине. А ты вполне себе живой. Покоцанный, конечно, в несознанке, но живой.