Но она испытывала и другое: Холодный ужас, появляющийся всякий раз как она проезжает по самому даже короткому мосту. Изнуряющая печаль, наполняющая ее в момент бессонницы. Тяжесть в костях, которую она заново испытывает каждый день при отключении будильника на своем телефоне. Стыд, что она спаслась, а Диана — нет. Гнев, что какая-то нелепая вещь забрала ее мать.

Тщетность в поисках способа отомстить волне.

Когда Эврика позволяла себе углубляться в грустные мысли, это неизбежно оказывалось бессмысленным. И это ее раздражало. Поэтому она сдавалась, и старалась концентрироваться на вещах, которые она могла контролировать — например, возвращение в кампус, решение которого все еще ожидало ее.

Даже Кэт не знала появится ли сегодня Эврика. Она была лучшей на 12 километрах. Ее одногруппники жаловались, но для Эврики, погруженной в гипнотическое действие длинной дороги, это помогало восстановить силы. С одной стороны Эврика хотела разогнать ленивых детей, а с другой стороны она ничего не хотела делать, кроме того как уйти в спячку на месяц.

Она испытывала абсолютное недопонимание, но никогда не призналась бы Лэндри. Люди не знали, что делать с мертвой матерью, а тем более с живой, суицидальной дочерью. Их неэмоциональные подбадривания и сжатие плеча в знак понимания заставляли Эврику чувствовать себя странно. Она не могла понять бесчувственность, которая заставляла кого-то говорить: «Бог должно быть соскучился по твоей маме на небесах» или «Это возможно сделало тебя лучше, чем ты была раньше».

Та группа девочек в школе, которая раньше бы никогда и не признала ее, проезжала мимо почтового ящика после смерти Дианы, чтобы оставить вышитый крестиком браслет дружбы. Сначала в первый раз наткнувшись на них в городе, она избегала зрительного контакта с ними. Но после того, как она попыталась себя убить, это больше не было проблемой. Девочки первыми отвели взгляд. У жалости тоже есть свои пределы.

Даже Кэт только недавно перестала плакать при виде Эврики. Она сморкалась и говорила сквозь смех: «Мне даже не нравится моя мама и если бы я ее потеряла, я бы быстро забыла».

Эврика именно потеряла ее. И если она не расклеивается и не плачет, не бросается на руки первого встречного кто хочет обнять ее и не покрывает себя самодельными браслетами, думают ли люди, что она не скорбит?

Она скорбела каждый день, постоянно, каждой частицей свой души.

Ты сможешь найти выход из убежища в Сибири, доченька. Голос Дианы возник в ее голове в том момент как она проезжала мимо выбеленного магазина наживок и поворачивала влево на гравийную дорогу, окруженную высокими стеблями сахарного тростника. Земля на обеих сторонах этого участка дороги в три мили между Нью-Иберией и Лафайеттом была одной из самых красивых среди трех приходов: огромные живые дубы занимали голубое небо, высокие поля, усеянные барвинками, одинокий вагончик с плоской кровлей на сваях, находящийся примерно в четверти милях от дороги. Раньше Диана любила проезжать эту часть пути в Лафайетт. Она называла ее «последний вздох деревни перед цивилизацией».

Эврика не ездила по этой дороге с тех пор, как Диана умерла. Она повернула на эту дорогу так спокойно, не думая, что это может причинить ей боль, но в данный момент она не могла дышать. Каждый день все новая боль снова и снова находила ее, ударяла ее, словно печаль была ее убежищем, из которого не было никакого выхода, кроме как умереть.

Она чуть не остановила машину, чтобы выбраться из нее и убежать. Когда она бежала, то прекращала думать. Ее голова очищалась, ветки дуба обнимали ее своим пушистым испанским мхом, и только стук шагов, жжение в ногах, биение сердца и непрерывная работа рук растворились в дороге, пока она не осознала, что находится довольно далеко.

Она подумала о спортивном соревновании. Может быть, она смогла бы направить свою безысходность в правильное русло. Если бы только она могла вернуться в школу вовремя…

Неделю назад, Эврике наконец-то сняли последний гипс, который ей пришлось наложить на разбитое запястье (правая рука была настолько сломана, что ей вправляли ее три раза). Ей не нравилось носить его, и она не могла дождаться момента, когда его разорвут. Но на прошлой неделе, когда ортопед выбросил гипс и сказал, что все зажило, ей показалось, что это шутка.

В тот момент как Эврика остановилась перед знаком «Стоп» на пустой дороге, ветки лаврового дерева склонились над люком. Она засучила зеленый рукав школьной кофты и несколько раз покрутила правое запястье, изучая руку. Кожа была бледной как лепесток магнолии. Казалось, что длина ее правой руки сократилась на половину ее левой. Это выглядело странно. И Эврике стало за это стыдно. Потом эй стало стыдно за собственный стыд. Она была жива, а ее мать нет.

Ей послышался визг шин за спиной. Твердый удар заставил губы Эврики вскрикнуть от шока в тот момент как Магда качнулась вперед. Эврика нажала на тормоз, воздушная подушка раскрылась словно медуза. Воздействие грубой ткани причинило острую боль ее щекам и носу. Ее голова ударилась об подголовник, она ахнула, ветер выматывал ее, тогда как каждый мускул в ее теле сжался. Грохот перемалывания металла заставил по-новому жутко заиграть мелодию в стереосистеме. На мгновение она прислушалась к ней, услышав «всегда не справедливо», пока она не поняла, что в нее врезались.

Эврика быстро открыла глаза и дернула за ручку двери, забыв, что она все еще была пристегнута. Когда она убрала ногу с тормоза, машина покатилась вперед, пока не достигла парка. Она заглушила двигатель Магды, размахивая руками под надутой воздушной подушкой. Эврика отчаянно хотела выбраться.

На нее упала тень, создавая странное ощущение «дежавю». С улицы кто-то смотрел.

Она подняла голову.

— Ты, — непроизвольно прошептала она.

Она никогда раньше не видела этого мальчика. Его кожа была бледной как ее только что снятая после гипса рука, но его глаза были бирюзовыми как океан, и это заставило Эврику вспомнить о Диане. Она почувствовала печаль в глубине этих глаз, словно мгла накрыла океан. У него были светлые волосы, не слишком короткие, немного волнистые на макушке. Она могла заметить хорошо отточенные мышцы под его рубашкой. Прямой нос, квадратная челюсть и полные губы — ребенок выглядел как Пол Ньюман из любимого маминого фильма, за исключением того, что он был очень бледным.

— Ты можешь помочь мне! — она услышала свой крик, адресованный незнакомцу. Он был самым привлекательным парнем, на которого она когда-либо кричала. Ее возглас заставил его подпрыгнуть, затем обойти открытую дверь, тем временем как она наконец-то отстегнула ремень безопасности. Она изящно упала из машины и приземлилась на пыльную дорогу, выставив вперед руки и ноги. Она застонала. Ее нос и щеки болели из-за контакта с воздушной подушкой. А правое запястье ломило.

Мальчик присел на корточки, чтобы помочь ей. Его глаза были поразительно голубыми.

— Не обращайте внимания. — Она встала и стряхнула пыль с юбки. Эврика повернула шеей, которая ныла, хотя ничто не могло сравниться с той формой, в которой она была после другой аварии. Она взглянула на белый фургон, который ударил ее. Потом она посмотрела на мальчика.

— Что с тобой? — она крикнула. — Знак «Стоп»!

— Мне жаль. — сказал он мягким и спокойным голосом. Она не была уверена, что ему жаль.

— Ты вообще пытался остановиться?

— Я не видел.

— Ты не видел большую красную машину прямо перед собой? — она развернулась, чтобы осмотреть Магду. Когда она увидела повреждения, она выругалась так, что ее мог услышать целый приход.

Задняя часть выглядела как аккорды зайдеко, вмятины на заднем сидении, где теперь был зажат номер машины. Заднее окно разбито; осколки висят на его границе как уродливые сосульки. Задние шины скручены в сторону.

Она сделала вдох, вспомнив, что машина для Роды в любом случае являлась лишь символом статуса, а не той вещью, которую она любила. Без сомнения Магда была испорчена. Но что теперь собиралась делать Эврика?