Трегубов, молодой урядник, недавно принятый на службу в тульскую полицию, в задумчивости вошёл в здание своего управления. В этой задумчивости он пребывал уже долго – на протяжении всего пути от вокзала до полиции. Один раз даже с трудом увернулся от конки, заметив её в последний момент. Вслед уряднику понеслись проклятия, но он даже не обратил на них внимание. Конечно, на вокзале ему показали место, где крепился паровой колпак на паровозе, но, не будучи инженером, Иван не понимал, как можно было быстро и тайно демонтировать столь значительную и, наверное, очень тяжелую деталь паровоза. Во-вторых, как для полицейского чина, ему был непонятен сам резон такого поступка. Молодой полицейский мог понять похищение часов из кармана или же кошелька с банкнотами казначейства, но паровой колпак! Зачем? И главное – как?!

– Петрович здесь? – спросил он писаря Белошейкина, занятого перебором каких-то листов, исписанных его же красивым почерком.

Писарь некоторое время продолжал переводить взгляд с листа в правой руке на лист в левой, отыскивая там что-то одному ему ведомое и не отвечая на вопрос Ивана. Затем удовлетворённо хмыкнул, отложив один на стол перед собой, а второй кинув поверх большой стопки.

– Нет, – ответил Белошейкин бросив взгляд поверх очков на урядника, – с утра ещё не приходил.

– Ладно, тогда подожду его здесь. Раз его ещё не было, должно быть, задержался у начальства, – пробормотал Иван себе под нос, присаживаясь рядом с писарем.

– Что Иванушка не весел, что головушку повесил? – заговорил стихами Ершова Белошейкин, продолжая разбирать свои бумаги.

– Какое-то очень странное хищение на вокзале, – ответил Иван, слегка обрадовавшись, что нашёл человека, которому можно излить душу. – Думаю, что будет очень сложное дело. Крадут-то обычно что-то мелкое, что легко украсть и легко спрятать, или что легко продать.

– Неужто кто паровоз угнал? – писарь прекратил шуршать бумагами и заинтересованно уставился на Ивана.

– Не паровоз, – смутился молодой урядник, – но очень важную деталь от него украли.

– Дай угадаю, – подошел к ним урядник Семёнов, он демонстративно собрал на лбу несколько морщин и закатил глаза, – это, это…паровозный гудок!

– Не угадал, – ответил Трегубов. – Паровой колпак.

– Ничего себе! – поразился Семёнов и уже хотел что-то добавить, но тут открылась дверь и показалась грузная фигура пятидесятилетнего Столбова. За ним в дверях маячил городовой. Пристав мгновенно оценил обстановку и наличие людей в управлении. Определив, кто был занят делом, а кто нет, он отдал приказ:

– Так, Семёнов и Трегубов, быстро со мной, на Грязевской двойное убийство!

Это была скорее изба с надстройкой вокруг печи, чем двухэтажный дом. Бревна сруба почернели от старости, а сама конструкция покосилась. Резьба, некогда обрамлявшая окна, местами потрескалась, местами просто отвалилась. Перекошенный забор давно не красили, а петли калитки проржавели до состояния пыли. Вдоль забора, как с одной, так и с другой стороны, росла дикая трава. Дом с темными окнами производил тягостное впечатление, которое усиливалось за счёт отсутствия в этот день солнца. Погода была пасмурная и облачная, начиналась осень.

Странно было видеть такое обветшалое строение совсем недалеко от современной кирпичной фабрики по производству самоваров Баташева. Та просто блистала чистотой и новой краской.

– Их обнаружила девка, которая приходит убирать дом, – пояснил городовой по дороге.

Трегубов напряг память и вспомнил, что они уже встречались раз. Кажется, фамилия городового была Антонов, имя-отчества он не помнил. Это был мужчина в годах, возможно, даже старше Столбова. Его рука то нервно сжимала, то разжимала рукоять шашки, а мундир был помятым и нуждался в стирке.

– Супостатов уже, наверное, след простыл, но, как говорится, береженого бог бережет, – продолжал городовой, доставая револьвер.

Семенов и Трегубов не сговариваясь последовали его примеру. Столбов толкнул деревянную калитку из отсыревших от дождей серых досок. Калитка раскрылась с неприятным скрипом, ударилась о забор, слегка отскочила от него и так и осталась в открытом положении.

Урядники переглянулись и медленно прошли во двор. Протоптанная до крыльца тропинка была единственным доказательством того, что дом был жилой. Следом во двор проследовали Столбов и Антонов. Иван медленно поднялся по сгнившим ступеням крыльца, которые опасно прогибались и скрипели под его весом.

– Не заперто, – сказал урядник, увидев, что дверь приоткрыта.

– Семенов, обойди на всякий случай, – приказал Илья Петрович. – Трегубов, заходим.

Подождав пока Семенов скроется за углом, Иван осторожно начал открывать дверь одной рукой, держа в другой наготове револьвер. Дверь открылась, урядник сделал шаг в темноту, остальные полицейские последовали за ним.

Иван прошел небольшие сени и оказался в большой комнате, который занимал практически весь первый этаж. В помещении было три окна: два впереди, с видом на задний двор, одно слева. Справа была печь и крутая деревянная лестница на второй этаж. Сама комната была практически пуста, только вдоль стен тянулись стулья и лавки. На стенах деревянные полки чередовались с иконами, на полках стояли подгоревшие свечи. В углу виднелся деревянный крест на подставке.

Но в первую очередь вошедшим бросалось в глаза тело. Оно лежало в центре комнаты навзничь, раскинув руки и ноги в разные стороны. Иван сделал два шага вперед, чтобы разглядеть в тусклом свете, проникающим через небольшие окна, кто это мог быть. Глаза женщины лет тридцати или сорока остекленели и незряче смотрели прямо на одну из икон, висящих на стене. Рот остался раскрытым в немом крике. На животе и груди через сарафан были видны засохшие черные раны. Само тело лежало в огромной луже уже свернувшейся крови. Трегубов обратил внимание, что руки женщины сжаты в кулаки, словно она пыталась собраться с силами во время своего последнего крика, застывшего маской боли на лице.

От трупа в центре – а то, что это был труп ни у кого не оставалось сомнений – тянулась кровавая полоса. Полицейские проследили взглядом и обнаружили второе тело в темном углу у лестницы.

– Антонов, зажги фонарь или свечу, не видно же ни черта! – приказал Столбов, и Иван уловил признаки волнения в этом возгласе, казалось бы, уже привыкшего ко всему человека.

Городовой подошёл к стене, затем взял одну из свечей, что была поцелее, и зажег её. Не то что стало бы намного светлее, но темный угол стал просматриваться лучше.

– Она ползла, – сказал Иван, – а убийца, кто бы он ни был, продолжал наносить удары ножом.

Колени второй жертвы были подогнуты, а руки лежали на первой ступени лестницы. Это была тоже женщина, очень похожая внешне на первую. На её спине тоже были засохшие раны, а из лопатки торчал нож.

– Самодельный, – заявил городовой, нагнувшись над жертвой и поднимая над ней свечку.

Он потрогал деревянную рукоять, а затем попытался потянуть нож двумя пальцами. Нож не сдвинулся с места.

– Застрял? – спросил пристав.

– Да, – ответил Антонов, нагибаясь и пристальнее рассматривая нож – застрял в кости, может, в лопатке. Поэтому убийца и не забрал его, видать, торопился. Могу ошибиться, но нож сделан из каретной рессоры.

– С этим ещё успеем разобраться, – сказал Столбов и обернулся на шаги.

– Никого вокруг нет, – заявил вошедший Семенов, опустил глаза, снял фуражку и перекрестился. – Матерь божья! Кто ж её так?

После этого он перевел взгляд на городового и заметил ещё один труп.

– Спастись пыталась, – повторил он догадку Трегубова.

– Скорее всего, – подтвердил Илья Петрович. – Так, Семенов… хотя нет, не ты. Трегубов, доставай бумагу и всё описывай. Семенов, оставайся здесь, а мы на второй этаж. Антонов, свети!

Полицейские взобрались по крутой и скрипучей лестнице на второй этаж. Очевидно, что второй этаж был пристроен позже, чем построен сруб. Обстановка тоже была совсем небогатая. Две старых то ли кровати, то ли лавки, сделанных из дерева стояли у печной трубы с двух сторон. Матрасы, одеяла и другие элементы постели валялись разбросанные на деревянном полу. Кроме них были какие обрывки бумаг, а также коробки, раскрытые и помятые. В углу стоял комод, – оба ящика были вынуты и валялись рядом. Полки, где также стояли свечи, хранили следы активного обыска.