– Я… Жить хочу, – зло прохрипел Серый. Сотворенный предательский поступок заставлял совесть ныть, и чтобы заглушить ее стоны, Серый рождал в себе ненависть. Его злые глаза глядели прямо на моего деда, а тот лишь покачал головой.

"Он думал, что так избежит смерти".

– Я тоже.

"Я очень хотел жить, но еще больше хотел мирного неба над головами моих потомков".

За спинами послышался хруст снега и немецкая речь. От русских солдат их отделяло несколько метров – пару минут свободы.

Новая звуковая вспышка оглушила лес. Дед, заметно бледнея, оседал на снег.

– Ах, ты, гад! – завопила я, бросаясь к ним бесполезно молотя воздух. Дед, опираясь о ствол дерева, поднялся, стараясь гордо держать спину, за ним следом распрямился Серый. В его глазах, неотрывно глядевших на правый бок товарища, плескался страх, разочарование, боль и смятение. Хотел ли он в действительности смерти тем, кто считал его своим? Осознавал ли до конца цену предательства? Вероятно, в его трусливой душе еще можно было отыскать остатки чести и достоинства. Остатки человечности.

Серый стоял не шевелясь, крепко сжимая пистолет. Еще несколько мгновений и к ним подбегут немцы, схватят деда и… Я зажмурилась от страха перед его незавидной участью. Я не могла позволить пленить его, но что я, лишь зритель в чужой реальности, могу сделать?

На белой маскировочной одежде расплывалось багряное пятно, сквозь пальцы, пытающиеся зажать рану, сочилась кровь, окрашивая под ногами чистый снег. Арсентий, плотно сжав губы от боли, твердо смотрел в глаза Сергея. От его гордого, не сломленного вида стало не по себе – трусость всегда робеет перед смелостью, даже если силы превосходят. Мой дед молча ждал, не имея возможности ничего сделать вооруженному здоровому человеку. Время словно остановилось: два скрещенных взгляда, я, душа деда, глядящего на себя и приближающиеся голоса.

– Прости меня, – слова предателя прозвучали еле слышно, но мы все услышали их. Губы деда скривились в усмешке, и он в полголоса ответил:

– Я, может, тебя и прощу. А дети – никогда.

Серый резко вскинул пистолет, и почти упер его в лоб деда. Ни один мускул не дрогнул на бледном лице Арсентия, лишь взгляд стал тверже. Я приготовилась к выстрелу или к угрозам, и поэтому не сразу поняла, что предатель сказал моему деду.

– Беги отсюда.

Дед, видать, тоже не сразу сообразил. Мгновение, пока он мешкался, позволило противнику приблизиться к ним. Сквозь деревья показались темные фигуры немцев, уверенных, что в их руках оказались разведчики.

– Пшел, говорю, прочь! – прошипел Серый, тыча в деда пистолетом. Дед, схватившись за бок, рванул вперед, понимая, что шансов оторваться от погони практически нет. И только чудо может спасти его.

Серый, развернувшись, направил дуло пистолета на тех, кому еще несколько минут назад служил, и нажал на курок. Его жизнь оборвалась в тоже мгновение, когда пуля из его пистолета достигла нужной цели. Один-один. Последняя мысль, произнесенная до конца, вмещала в себя всего два слова: "За мир".

Оставив погибших, я бросилась следом за Арсентием и преследователями, выкрикивающими на немецком резкие фразы, время от времени паля в сторону деда. Расстояние медленно, но верно сокращалось, не позволяя раненному деду оторваться от здоровых, отдохнувших врагов. Арсентию, пригибаясь, лавируя между деревьями, чудом удалось избежать нового ранения. Не чуя ног, я бежала за ними, кричала, чтобы они, гады такие, оставили в покое моего деда. Я ничего не могла сделать, и это рвало мне сердце, заставляя рыдать…

По наитию, от злости, я со всей силы толкнула в широкую спину ближайшего ко мне противника, не надеясь ни на что, но неожиданно руки уперлись в спину солдата и тот полетел вперед, зацепил своего товарища, а тот третьего. Словно домино немцы попадали в лесные сугробы. Тот, что бежал последним, оглядывался, пытаясь понять, кто его толкнул, что-то объяснял своим, а те лишь злобно ругались, пытаясь подняться. Я же недоуменно смотрела на свои руки, не понимая, как такое могло произойти.

Рядом со мной возникла душа деда. Я и забыла, что стремглав убежала от него.

Недолгая заминка позволила уйти моему деду вперед, оставив позади врагов. Конечно, нагнать разведчика им не составило бы труда, если бы не случайные помощники. Откуда-то справа послышался сначала громкий треск, а затем и короткое, чуть протяжное рычание. Немцы замерли, одними глазами переглядываясь, стараясь не выдавать своего присутствия. Аккуратно, почти бесшумно они взвели курки, дрожащими руками направляя в сторону звука. Я во все глаза вглядывалась в темень, пытаясь высмотреть зверя. Ломая ветки, в нашу сторону ломился огромный медведь-шатун. Разъяренный, разбуженный, не понимающий, что делать в холод и голод, он шел на троицу, нарушившую спящую тишину леса. Видать, от страха они замешкались буквально на пару секунд, что дало медведю время подойти как можно ближе к людям. Налитые кровью глаза пробежались по жертвам, страшная пасть обнажала белые зубы, готовые впиться в мягкое тело, огромные когти оставляли глубокие полосы на препятствиях.

Три пальца практически одновременно нажало на курок и все три пули попали в цель. Но зверь не рухнул, лишь пошатнулся. Ослепленный острой болью, обезумивший медведь зарычал, предрекая свою гибель и тех, кто нанес ему смертельную рану. В одно мгновение он пересек остаток пути и обрушил когтистыми лапами смертельные удары на перепуганных людей.

Я отвернулась, не в силах смотреть на бойню, желая скрыться с места, над которым витала смерть.

Чуть прохладная рука сжала мою ладонь, и вновь перед моими глазами все закружилось, унося прочь из леса. Когда мы ворвались в мою действительность, часы показали двадцать три ноль один.

– Время имеет свойство в нужные моменты растягиваться, как резина, и сжиматься до минуты, когда то необходимо. Твоя минута здесь растянулась в часы там.

– На работе так бы. Восемь часов уместить в минуту, а на отдыхе наоборот, растянуть до бесконечности, – пробормотала я невпопад, пытаясь прийти в чувство от увиденного. Маленький кусочек войны уместил все ужасы, переживаемые нашими предками: предательство, смерть, преследование. И среди всей этой черноты честь и отвага сияют яркими огнями. Собственная жизнь, значимая, нужная – отодвинулась чуть назад ради мира на земле, ради жизни потомков…

– Дед… Я коснулась того немца. Я толкнула его в спину… Ты говорил, что я не могу… Я смогла… Почему?

Было видно, что Арсентий тоже не готов был к такому исходу. И еще… Очевидным было то, что мой поступок повлиял на ход истории. Из фильмов мы знаем, что это очень плохо, и грозит следующим поколениям катастрофой, вплоть до нерождения… Но то иностранная фантастика, а что же на самом деле?

– Я не попал в плен, как изначально было уготовано судьбой. Я не смог бы уйти от них, если бы не твоя случайная помощь. А тут еще и этот бурый бедолага… Из его лап я точно не вышел бы живым. При любом раскладе меня ждала смерть, ходила, старуха с косой подле меня, ждала…

На несколько минут в квартире воцарилась тишина. Дед размышлял о случившемся, я же в подробностях вспоминала события ночи, прокручивала в голове фразы, действия и ощущения, что поневоле завладели мной.

"Я жить хочу", – сказал Серый и предал товарищей, надеясь выжить.

"Я тоже", – ответил дед и выбрал смерть, чтобы потомки жили под мирным небом.

"Я прощу. А дети никогда". Сначала я подумала, что дед имел в виду детей Сергея, и лишь теперь поняла, что подразумевались мы, многочисленные потомки многонациональной страны всех тех, кто боролся с фашизмом на нашей большой земле.

– Знаешь, я тут подумал, – Арсентий потер подбородок рукой. – Если ты смогла прикоснуться к прошлому, повлиять на ход событий, значит, на то была Божья воля. Никому не известны его планы, и лишь ты одна можешь попробовать разгадать эту загадку. Я знаю одно: ни один волос не упадет с головы человека без Его ведома.