– Какой еще службы? – не выдержал Дюма. – Вы же принадлежите к числу граждан, протестовавших против цензуры еще при Карле X! И теперь, несколько лет спустя, сами получаете удовольствие, подавляя духовное величие?
У него перед глазами черты цензоров размылись: теперь они превратились в банкиров, сидевших в белом салоне. Нужно положить конец этому мираклю[11].
– … мы имеем право ознакомиться со статьями из вашей «фабрики романов». Обычно это делается в типографии, однако в «Дюпене» нам сообщили, что задерживаются с выпуском текстов. Поэтому мы пришли лично к вам.
– Да как вы смеете со мной так разговаривать? – Александр почувствовал, как ему в шею вонзилось воображаемое острие шпаги. – Я автор «Трех мушкетеров», создатель «Графа Монте-Кристо». Меня любят все французы. Я доверенное лицо горничных, поэт поварих, предъявитель любовных писем солдатам и советник портье по правовым вопросам. Я сердце Парижа!
– А ваши герои – просто водоносы влаги вашей души, – сказала графиня. В ее французском слышались нотки немецкого или датского акцента. – И про них незачем читать порядочным женщинам и невинным детям.
Александра поразила твердость и сообразительность обвиняющей его графини. Он ожидал услышать в ее голосе отчаяние, увидеть женщину, которая ввиду своего плачевного положения нуждается в его помощи.
– Мадам! – начал Дюма.
Однако писатель не нашелся, как ответить на обвинения. Не мог же он спорить с этой сломленной женщиной!
Вместо этого Александр обратился к цензорам:
– Я не стыжусь своих текстов. Вперед, господа, несите угли для пыток. Допрашивайте меня. Я буду бороться за каждое слово!
Цензор, которого звали Блонде, потребовал предоставить ему статьи для завтрашнего номера «Мушкетера». Дюма почувствовал, как в нем поднимается боевой задор, с которым он мог бы выиграть бой на копьях. Но чему его научили мушкетеры из его романов? От грубой силы не будет никакого толку, если клинком управляет не идея. А идей у него всегда хватало.
Он позвонил в колокольчик. Появился камердинер.
– Отведите гостей в белый салон, Ипполит. Подайте им фалернское вино. Я схожу за статьями и вскоре присоединюсь к вам.
Он взял из коробки еще одну конфету.
– Эти люди хотят меня погубить, Марианн! – Дюма расхаживал по желтому салону. – Вы должны мне помочь. Если цензоры запретят мою газету, я больше не смогу зарабатывать деньги. Тогда о признании отцовства для Анри можно позабыть.
Он опустился на колени перед мальчишкой и прижал его к себе. Ребенок положил руки на могучие плечи и потерся теплыми волосами об щеку Александра.
На мгновение ему захотелось, чтобы мальчик и в самом деле был его сыном. Но дети похожи на кошек: умиляют, пока маленькие. Вырастая же, они показывают когти и приводят к затратам и хлопотам.
– Вы поможете мне, Марианн?
– Сперва подпишите! – потребовала Прунель. – Тогда, клянусь вам, я собственными руками прачки задушу всех стервятников, которые захотят наброситься на наследство моего сына.
Глава 4. К западу от Парижа, шато Монте-Кристо, декабрь 1851 года
Дюма несся вниз по лестнице. Под мышкой он сжимал статьи. За ним с грохотом спускались по ступенькам наемные писатели.
– Скорее, господа. Нужно отстоять наши произведения и доходы.
Громкие голоса, доносившиеся из белого салона, были слышны уже в передней. Когда Дюма открыл застекленную дверь, на мгновение шум стал таким оглушительным, что ему показалось, будто комнату заполонила орда матросов.
– Человек, которому вы дали взаймы – банкрот и кокотка[12] общества, – с волнением объяснял кредиторам один из цензоров.
– Если вы отберете у него работу, он никогда не сможет погасить долг, – ответил Одье.
Он и Галлуа стояли в другом конце комнаты. Поверх их голов за происходящим наблюдал большой мраморный бюст.
Драма уже началась. В жизни все было как в романе: стоит только подобрать персонажей, как история возникает сама собой.
Тут все заметили Дюма и мужчин, толпившихся позади него.
– Это те самые статьи? – спросил Блонде и потянулся за стопкой.
Дюма положил на нее покрытую темными волосами руку.
– Сперва объясните моим помощникам, как им прокормить семьи, если их работа будет уничтожена.
– Мы спасаем души их семей, защищая их жен и детей от этого вздора, – сказал один из цензоров.
– Оставьте свои нравоучения себе! – воскликнул один из наемных работников.
– Нам нужны деньги, – вмешался другой. Дюма узнал голос Фрушара.
– Замолчите, расточители чернил! – возмутился Блонде. – А не то вы все отправитесь в тюрьму.
Собака залаяла и показала клыки. У нее из пасти капнула слюна, оставив темное пятно на дорогом ковре.
Теперь к разговору присоединилась дама в инвалидном кресле. Спокойным голосом она сказала:
– Речь не о счастье отдельных людей, а о здоровье общества. Месье Дюма, вы делаете читателей жертвами вашей прихоти. Если бы вы соблюдали приличия, все были бы богаче.
Голоса слились в единый гул. Банкиры одновременно отвечали на слова графини. Цензоры убеждали банкиров. Блонде громко требовал статьи. Наемные писатели скандировали лозунги с призывами восстановить монархию.
В это мгновение в комнату пробралась Марианн Прунель, притащив с собой Анри. Она замахала злополучным документом и крикнула голосом, заставившим всех в помещении замолчать:
– Этот мальчик – сын этого человека. Если вы лишите его доходов, ребенок будет голодать и останется без школьного образования. Вы хотите, чтобы это было на вашей совести?
Дюма двинулся к двери.
– Его сын? – спросил Блонде. – Но ведь он совсем не похож на negre[13].
Александр содрогнулся. Как же неприятно это слышать!
Он уже добрался до прихожей, но после этих слов ему захотелось броситься обратно в салон и швырнуть этого исполнителя приказов прямиком в болото. Однако он продолжил путь. Его надежно скрывали спины наемных писателей. Придержав колокольчик, Александр открыл дверь и выскользнул в сад. Задвижка тихо щелкнула – Дюма запер столпотворение внутри шато.
Получилось! Теперь его цель – типография в Париже. По дороге к вокзалу его волнение уляжется. Блонде прав. Будь Анри его сыном, была бы у него кожа цвета молока? Александр улыбнулся. Он мог бы оспорить отцовство.
Писатель сделал всего несколько шагов, когда из зелени парка к нему приблизился пароконный экипаж. Неужели это никогда не прекратится? Его шато превратилось в какую-то ярмарку. Дюма бы с радостью переселился в берлогу, куда-нибудь без адреса, цензуры и долгов. Там он жил бы отшельником и писал, писал, писал. Ему будет не хватать разве только хорошего вина. И красивых женщин. Деликатесов французской кухни. Горячих ванн. Пирушек с друзьями.
Он вздохнул.
Экипаж остановился. На козлах сидела маленькая сгорбившаяся фигура в черной накидке, напоминающая гнилой гриб. Дюма медленно подошел ближе. Из- под влажно блестящей шляпы с широкими полями на него глядело лицо, похожее на грецкий орех. Скучающие, враждебные глаза посмотрели на него. Это был не кучер. На козлах сидела старуха.
– Это ты Дюма? – скрипучим пронзительным голосом спросила фигура.
Александр кивнул.
Старуха постучала дряблым кулаком по крыше кабины. Дверца кареты медленно открылась, но из нее никто не вышел.
Такой балаган мог прийти в голову лишь одному из его друзей-театралов. За этим точно стоял Антуан Фортье, который при встрече любил набрасывать скатерть на плечи и изображать Юлия Цезаря. Надо признать: сцена с каретой впечатляла. При виде старухи на козлах и открытой дверцы волосы у Александра на руках встали дыбом. Но сегодня на такие шарады у него не было времени. В любой миг свора в шато могла обнаружить, что дичь бросилась бежать.