Я не заметил, как она вошла, и мне показалось, что она возникла из солнечного света. И вся она была как свет: волосы, собранные на затылке в высокую бабетку, казались сверкающим слитком золота; не смиренные причёской, искрящиеся локоны, как змейки струились с висков, как языки пламени бушевали в чёлке.

Глаза у женщины были ярко синими под чёрными вразлёт бровями, словно выписанными в каллиграфической прописи: тонкими у висков, с нажимом спускавшимися к переносице. Лицо чистое, белое, лишь от уголков глаз, словно лучики, расходились едва заметные весёлые морщинки.

На ней был тёмно-синий рабочий халат, плотно облегавший стройную фигуру, а на ногах чёрные туфельки, будто она пришла не на работу, а на танцы.

– Здорово вам, начальнищки! – сказала женщина и села на стул против окна, щурясь на солнце. – Унущик, – продолжала она, обращаясь к Лукашову, – у меня корова отелилась, возьми ключики, а я дома останусь, пока у неё послед не отойдёт. Подою и сразу прибегу.

– Это к нему, – ответил угрюмый «унущик», кивнув в мою сторону.

– Тебя сняли что ли?

– Выгнали!

– А вы, значит, новый заведующий? – предположила незнакомка.

– Да, Владимир Александрович Мельников, – отрекомендовался я.

– А я Зина – Зинаида, заведующая складом.

– А по отчеству?

– Да просто Зина.

– Как же? Вы старше меня…

– А сколько вам?

– Двадцать три.

– А мне тридцать восемь.

– Ну вот. Неудобно мне называть вас только по имени.

– А что такого? Всего пятнадцать лет разница. У Есенина жена была на двадцать лет старше него…

– Так то у Есенина, а у меня жена мне ровесница.

– Зинаида Алексеевна она! Зинаида Алексеевна Ковылина, – сказал Майер, – а ты, Зинка, смотри, не испорть нам парня.

– Отдайте ключи Александру Леонтьевичу, он сегодня ещё работает, – сказал я. – Вообще-то не положено, но раз вы ему доверяете…

– У нас много щаго не положено, а мы делаем, – сказала Зинаида Алексеевна, поднялась, отдала Лукашову ключи и, улыбнувшись, посмотрела мне прямо в глаза. – Спасибо табе, начальнищек.

Перекличка кончилась, и мы с Лукашовым пошли сдавать-принимать мастерскую. Он показывал мне станки и прочие числившиеся в мастерской объекты, я проверял наличие по описи, и как они работают. Члены комиссии – главный инженер, инженер по эксплуатации и бухгалтер мастерской Мария Александровна – через пятнадцать минут заявили о полном доверии нам, инженеры разъехались по своим делам, а бухгалтерша вернулась в нормировку, обсуждать с Антониной Ефимовной и техничкой Раисой Тихоновной сельские новости.

– Александр Леонтьевич, а почему Зинаида Алексеевна называет тебя внучиком? – спросил я, когда нас оставили одних.

– Игра у неё такая. Девять лет назад нас сюда приехало из института три человека: я, Андрюха Горбунов и Ванька Яковлев. Зине было двадцать девять. Она ещё была замужем. Красивая… до обалдения.

– Она и сейчас красивая…

– А тогда ещё красивей. Старше нас на семь лет. Мы в шутку стали звать её бабушкой, она нас «унущики». Два унущика отработали три года и дали дёру, а я застрял.

– Из-за неё?

– Сейчас уже не важно…

– Так ты говоришь «была замужем», а сейчас, выходит, нет?

– А ну её! Не поймёшь кто она: мужняя, безмужняя или ещё как. Ты в инструменталке вчера был? – резко оборвал он, как мне показалось, неудобный для него разговор.

– Нет, как-то мимо прошли с Константином Фёдоровичем.

– Давай зайдём.

В большой комнате с зарешеченными окнами сидела за столом женщина – большеглазая, с волосами, уже тронутыми сединой, с мягкими, оплывшими щеками, тонкими поджатыми губами и скорбно опущенными уголками рта. Ей было около пятидесяти лет. Перед ней стояла электрическая швейная машина, на которой она сшивала большие куски брезента.

– Это Регина Кондратьевна Шнайдер, – представил её Лукашов, – наша инструментальщица. По совместительству верхонки шьёт, зимой чехлы на капоты, сейчас вот палатки на кузова. Скоро уборка. Сам знаешь, требования жёсткие: зерно возить только под палаткой, чтоб ни зёрнышка из кузова не выскочило. На дорогах будут пионерские посты, ребята там принципиальные: взяток не берут, без палатки мимо себя не пропустят.

– Понятно, – сказал я. – Адам Адамович Шнайдер вам кто? – обратился я к инструментальщице.

– Муж. Он вчера с вами на сеновале работал.

– Да уж! Я на скирде барахтался, высунув язык, а ему хоть бы хны: и за себя, и за меня сено укладывал.

– Он с детства привык крестьянничать. А вы где живёте?

– В общежитии.

– Комендантша – моя сестра.

– А я только хотел спросить: она и вы – Кондратьевны. Не частое отчество.

– Вы женаты? – спросила инструментальщица.

– Женат, но жена приедет только через год. Она скоро должна родить, и мы так решили.

– Плохо одному. Придёшь – не варено, не прибрано.

– А вы не скажете, у кого можно молока купить.

– Да хоть у меня. Я живу на улице рядом с общежитием. Найдёте меня – от магазина третий дом. У меня молоко чистое, и цена – как совхоз принимает – по двадцать копеек.

– Спасибо. Во сколько прийти?

– Стадо приходит в девять. К десяти я подою.

Мы вышли из инструменталки.

– Добрая женщина, – сказал я.

– Добрая, – согласился Лукашов. – Только с Зинкой как кошка с собакой.

– Что делят?

– Давняя история… Как-нибудь расскажу. А вообще – бабьи дрязги сам чёрт не разберёт. Я стараюсь не вмешиваться. И тебе не советую.

– А про какой трактор Удалов говорил?

– Номер тридцать-четырнадцать. К-700А. Пойдём, покажу. В новой мастерской стоит.

Пока мы шли, Лукашов рассказал мне историю этого железного страдальца с тракторной фамилией тридцать-четырнадцать:

– У Удалова была секретарша Женька Ветрова, в общем его любовница. В прошлом году перетащила из Барбашей брата Пашку. Барбаши – гиблое место: болота, камыши, грязь – девяносто километров отсюда. Пашка… ну, одним словом, дурак. А она директору лапшу на уши: «Классный тракторист и человек хороший». Выпросила ему новый трактор – этот самый тридцать-четырнадцать. В прошлом году в самую распутицу Пашка попёр на нём в Барбаши за своими пожитками и пропал. Через неделю является: «Я, – говорит, – застрял, пошлите кого-нибудь вытащить меня». Короче, в болоте утопил трактор. Директор матюгов ему отвесил, послал второй К-700. Приехали. А что ты хочешь, трактор больше недели без присмотра, всё снято: аккумулятор, стартер, фары, фонари, проводка выдрана, топливного насоса нет: короче, мёртвый трактор. Дёрнули, не идёт! Вернулись. Через неделю послали два трактора. А там уж и капот сняли, и крылья, и радиатор. Притащили не трактор, а остов. Поставили на машинном дворе. Запчастей нет, восстанавливать нечем и некому. Стоит, сирота. А осенью один чудак на букву «м» наехал на дисковую борону, порезал передние колёса. Директор дал команду: «Снимайте с ветровского!» – он у нас с тех пор так и называется – ветровский трактор. Сняли – зябь-то надо пахать. Стоял он под снегом и дождём до нынешнего марта, как мамонт, упавший на передние ноги. Забоялся директор – вдруг технадзор нагрянет. Что ты – новый трактор! Не работал ещё! Затащили в новую мастерскую, упросили одного старого механизатора, пенсионера, Августа Яновича Берлиса заняться им. Четыре месяца мучился. Теперь немного осталось – проводку установить.

– Ветрова наказали?

– Выгнали, а Женька сама ушла – обиделась, в Райцентре сейчас работает, в ДСУ5.

Лукашов привёл меня в дальний угол новой мастерской, где во весь богатырский рост стоял возрождённый светло-жёлтый «Кировец».

– Красавец! – невольно сказал я.

– Ну что, Леонтьевич? Я своё дело сделал. Когда мастер приедет? – спросил грузный мужчина с одутловатым пористым лицом.

– Это, Август Янович, не моя забота, вот новый заведующий, пусть он думает.

– А в чём проблема? – спросил я.

– У нас слесарь по электрооборудованию не шарит по К-700 и КАМАЗам, приходиться приглашать парня из райцентра – Сашку Костина. Он умница, но сейчас занят, нарасхват мужик. Ничего страшного – год стоял трактор, нехай ещё три дня постоит.