Слава богу, звонок на некоторое время заткнулся. Но зазвенит ведь вновь. И очень скоро. Надо это пресечь, пока совсем не прогнали сон из этого дома.
Я вытащил из тумбочки мой старый верный «наган». Сунул ноги в пушистые тапочки – любимые, мягкие и просто необходимые, потому что топился наш подвал с трудом, полы холодные, босиком не находишься. И устремился к двери. В комнате было сегодня особенно зябко.
– Кого черт принес? – негромко осведомился я у двери.
– Товарищ Большаков! Вас вызывают, – послышался знакомый голос бойца из комендатуры Областного полномочного представительства ОГПУ.
– Что стряслось?
– На Разуваевке кого-то порезали. Группа уже там. Только вас не хватает.
Сердце ёкнуло. Кого-то прирезали на Разуваевке… Там, вообще-то, мной выставлена группа наружного наблюдения. Неужели из наших людей кого зацепили? Но комендача об этом спрашивать бесполезно.
Оделся я быстро. Когда натягивал пальто, все же проснулась Варя. Естественно, привычно обеспокоилась и опечалилась. Пришлось ее привычно успокаивать:
– Да ничего особенного, дорогая моя. Просто кого-то где-то подрезали.
Она слегка успокоилась. Потому что привыкшая и опытная. Все же жена сотрудника ОГПУ, притом повидавшая много, не раз была на грани, втянувшись в мои чекистские забавы. И отлично знала: если кого-то подрезали, то факт уже состоялся и начинается расследование. Вот если бы какой кулацкий бунт или контрик засел во флигельке с пулеметом «максим», как в позапрошлом году – тогда да, есть смысл волноваться. А здесь она провожала меня не на бой, а всего лишь на осмотр места происшествия. Тревожиться не о чем… И все равно тревожилась. Но виду не показывала. Лишь только тщательно поправила ворсистый шарф на моей груди:
– Смотри не застудись. Вон холод какой.
Карету мне к подъезду не подали, жмоты. Хотя до полпредства идти минут семь-восемь быстрым шагом.
Ох и колотун сегодня. Осень скачкообразно перешла в зиму. Холодный ноябрь 1933 года. Как же мне тяжело, тепленькому, мягенькому, после пуховой постели, под порывами ледяного ветра и под гнетом неопределенности.
У полпредства уже ждал наш дежурный автобус «АМО». Около него мерзли судебный медик и криминалист – оба со своим профессиональным скарбом в объемистых саквояжах. Также мерил мостовую шагами, как тигр в клетке зоопарка, Ваня Кочетков, мой верный подчиненный, который как раз дежурил ночью этой по управлению и был в курсе агентурной разработки «Сурки».
Ждали только меня. Автобус тронулся по холодному, местами освещенному желтыми фонарями городу, казавшемуся ночью почти незнакомым. Это был не город, а какая-то декорация, ждущая своего театрального представления и публики, а сейчас совершенно пустая и безлюдная.
Автобус пару раз чуть не занесло на гололеде. Но до цели мы все же добрались успешно и довольно быстро. В курс дела вошли еще быстрее.
Все оказалось не так плохо, как я опасался – слава богу, никто из группы наружки не пострадал. Но вместе с тем все было куда хуже, чем должно быть. Потому как на дощатом полу в луже крови валялся объект агентурной разработки «Меховщик».
Человек на полу меньше всего походил на мастерового кустаря. Все же породу не скроешь. Телосложение худощавое, лицо породистое, удлиненное, руки хоть и мозолистые, но это не те мозоли, что нарабатываются поколениями тяжелого физического труда. Такие скорняки весьма редко встречаются. Зато подобных типов полно среди белогвардейских офицеров. Каковым он, собственно, и был в свое время. Просмотрели мы, что в нашем городе свил гнездо бывший сотрудник контрразведки Врангеля. Он не только успешно скрывался под чужой фамилией, вполне качественно выполняя скорняжные работы и прослыв хорошим мастером, к которому очередь. Но между обработкой шкур организовал в городе контрреволюционную ячейку из разного белогвардейского отребья и уголовного элемента.
Информация о контрреволюционной ячейке террористической и вредительской направленности поступила нам из Москвы и была получена, насколько я понял, по линии иностранного отдела. Как следовало из нее, активной деятельностью эта шайка пока не занимается. Сейчас завершается этап вербовки сторонников и укрепления структуры. К ней направляется эмиссар из самого города Парижа, формально от организации «Русь Без Хама», из белоэмигрантов и прочих радетелей за былое величие России. Хотя за «РБХ» сто процентов стоят разведслужбы Третьей республики. Вот неймется все французам. Все грезят о том, что большевики падут, а на их место придут послушные и вежливые русские мусье да и вернут с процентами царские долги, а заодно отдадут и половину России в концессии.
Разработку эту мне всучил мой любимый замначальника полпредства Раскатов, при котором я был как бы руководителем его личной спецгруппы, эдаких гвардейцев кардинала, которым доставались самые безнадежные или особо изощренные дела. При этом поручение он сопроводил своим вечным: «Все равно ни хрена не делаешь. Хоть на Москву поработай».
Так уж у нас повелось – чем глубже утопал я в работе, тем больше, по его понятиям, «ни хрена не делал». Но я привык. Вот и из этого «ни хрена неделанья» постепенно проявилась контрреволюционная организация.
Хотя операция была на контроле у Москвы, но мне казалось, там не особо верили в ее успех. Видимо, информация была такая – не то чтобы ложная, но и особого доверия не вызывала. Однако все у нас получилось. Нашли мы фигуранта. Поставили его под контроль. Надеялись дождаться и французского эмиссара.
Пока эксперт с медиком возились с телом, мы с Кочетковым отошли пошептаться.
– Похоже, наружка прокололась, – негромко произнес он, ибо такое не для посторонних ушей. – Кто-то засек наблюдение. И грохнул этого сапожника.
– Скорняка, – поправил я.
– Да мне все одно! Главное, теперь не он шкуры дырявит, а его шкура пропорота.
– Думаешь, эмиссар постарался?
– Скорее всего… Могли, конечно, и свои. Или ревнивый муж какой-нибудь. Но мне кажется, все же его нашампурил какой-нибудь шустрый Д’Артаньян.
– А чего сразу убивать? – недоумевал я. – Ну срисовал наблюдение. Понял, что контакт под колпаком. Собери вещички и дуй себе до города Парижа. Зачем привлекать лишнее внимание и рисковать?
– Значит, боялся, что шкурника скорняка возьмут. И он запоет какую-то арию, какую нам слышать не надобно… И вон еще.
Кречетов провел меня в крошечную вторую комнату. На полу доски были вскрыты. Под ними был тайник – небольшой, как раз чтобы хранить бумаги и оружие. Оружие – «маузер», «беретта» и несколько пачек патронов – осталось на месте. А вот бумаги и деньги если и были, то исчезли.
Вспыхнула молния… Тьфу, какая молния. Всего лишь магниевая вспышка. Эксперт фотографировал место происшествия.
– Орудие убийства можете определить? – спросил я старомодного судебного медика с бородкой.
– Холодное оружие, – произнес медик, поднимаясь и играя пальцами в резиновых перчатках, будто собирался на месте препарировать тело. – Но не нож. На шило похоже, только очень толстое. Удар нанесен, когда жертва пребывала, скорее всего, в расслабленности и такой подлости не ждала. Удар хорошо поставленный. И очень точный. Тут такой узел, при ранении человек моментально теряет возможность двигаться и даже закричать. Болевой шок.
– Били профессионально?
– Еще как, – с уважением произнес эксперт. – Шило вообще инструмент сложный в употреблении. В большинстве случаев так в тело войдет, что человек и не побеспокоится, пока внутри кровью не начнет истекать. А отключить им сразу очень тяжело. Но, обладая навыками, можно, притом очень надежно.
Вот интересно. Бой на ножах есть, даже в армии ему обучают в некоторых особо хитрых подразделениях, вроде пластунских. А где обучают бою с использованием шила? Даже хмыкнул, представив такую программу обучения.
И где нам искать этого специалиста «шилового боя»? Город больше полумиллиона человек. Транспортный центр. Народу приезжает и уезжает масса.
Пока я рассматривал место происшествия и беседовал со специалистами, Кречетов куда-то исчез. Вскоре вернулся. Поманив меня снова вдаль от посторонних ушей, порадовал новостью:
