– Маркиз, – слуга опять всхлипнул.

– Где он? – Филипп оттолкнул мажордома и бросился вверх по лестнице.

– Он умер.

Словно раненая птица Филипп тихонько оседал, держась за перила.

– Месье, – мажордом перестал причитать и подбежал к Филиппу. – Простите, я должен был…

– Когда?

– На третий день после вашего отъезда.

– Три недели назад, – прошептал Филипп.

– Мы везде вас искали и даже обращались за помощью к, как его, господину… – слуга пытался вспомнить имя Шарля.

– Где матушка?

– В Пикардии, хозяин завещал похоронить его в фамильном замке, – на глаза старого слуги опять набежали слезы.

– Запрягай карету.

– Но вы так бледны, может быть, вам лучше передохнуть.

– Запрягай карету!!! – как раненый зверь взревел Филипп.

В замке его встретил укоризненный взгляд Джо.

– Не ругай меня, старик, – из последних сил попросил Филипп. – Мне сейчас очень плохо, – он отвел взгляд. – Где матушка?

– Наверху, у нее доктор, – старик подавил тяжелый вздох.

Мадам де Обинье лежала на высоких подушках, прикрыв глаза. Ее лицо было покрыто багровыми пятнами, одна рука безжизненно повисла в воздухе, рядом стоял доктор и священник.

Увидев Филиппа, мэтр Марье слегка кивнул.

– Как хорошо, что вы здесь, – он подошел к сильно побледневшему Филиппу. – Она все время зовет вас.

– Что с ней?

– Мужайтесь, – доктор похлопал его по плечу и отвел взгляд. – Ей осталось недолго, – он подошел к святому отцу и что-то шепнул ему на ухо. Священник понимающе кивнул, и они вместе вышли из спальни.

– Матушка, – Филипп встал на колени рядом с кроватью и взял горячую руку женщины. – Матушка, не оставляй меня, – слезы ручьем текли по его серому от страха и горя лицу. – Хотя бы ты не покидай меня.

Женщина с трудом приоткрыла глаза.

– Филипп, это ты, мой мальчик? Где ты, я не вижу тебя, – она попыталась пошевелиться, но не смогла.

– Я здесь, – он поднял голову.

– Сядь рядом, – слова давались ей с трудом. – Прости меня, – прошептала она иссохшими, потрескавшимися губами. – Прости, я многое не успела тебе дать, как жаль, что мы понимаем это, когда уже ничего нельзя изменить. Как только мы постигаем житейскую мудрость, именно в этот момент мы и покидаем землю. Теперь я это знаю точно.

– Матушка, не говорите так, вы должны жить, вы должны… – слова комом застряли у него в горле.

– Прошу тебя, дай мне сказать, у меня не так много времени, – она замолчала, словно собираясь с силами. – Я всегда мечтала иметь много детей. Но всевышний не дал мне этого счастья, – она сжала его руку. – Обещай мне, что ты наполнишь этот дом детским смехом. И еще, – она болезненно поморщилась и облизала потрескавшиеся губы. – Прости меня, я всегда, в глубине души, любила своих детей больше, чем тебя, особенно Поля, – из ее больных глаз вытекла скупая слезинка. – Но небо, несмотря ни на что, послало мне самого любящего и заботливого сына, о котором я могла мечтать. Я не перестаю благодарить небо за то, что оно послало тебя…

Филипп сидел на каменной скамье у фамильного склепа, где теперь покоилась вся семья де Обинье. Холод камня леденил душу, и перед глазами вставали, словно живые, Поль, старый маркиз, мадам.

– Их не вернуть, – рядом присел Джо.

– Зачем мы живем, отец? – Филипп поднял полные скорби и боли глаза.

– А разве жизнь не прекрасна?

– Прекрасна?! – он осунулся, похудел, под глазами залегли черные круги. – Да если бы я имел право выбора, я бы предпочел никогда не приходить в этот мир!

– Однажды Соломон велел построить в своем дворце зеркальную комнату, – как всегда в последнее время, туманно начал Джо, – Причем потолок, стены, двери тоже были зеркальными. Зеркала были настолько ясными, что входящий не сразу понимал, что перед ним зеркало, настолько точно и реально они отражали малейшие предметы и очертания, кроме того, зал был пуст, и в нем поселилось эхо. Однажды в зеркальную комнату забежала собака и в изумлении застыла – целая свора собак окружала ее со всех сторон. Собака на всякий случай оскалила зубы, и все отражения ответили ей тем же самым, собака перепугалась и отчаянно залаяла, эхо повторило ее лай. Собака стала огрызаться все сильнее, и эхо не отставало, собака в бессильной злобе металась по кругу, кусая воздух и угрожающе щелкая зубами, ее отражение тоже злилось. Наутро слуги нашли несчастное бездыханное животное в окружении тысяч отражений издохших собак. В зале не было никого, кто бы мог причинить ей хоть какой-то вред. Собака погибла, сражаясь сама с собой. Вот так, мой мальчик. – Джо тяжело вздохнул. – Мир не приносит ни добра, ни зла. Мир безразличен к человеку. Все происходящее вокруг нас есть лишь отражение наших мыслей, желаний и поступков. Жизнь – это большое зеркало.

– Наверное, ты прав, отец, – Филипп болезненно поморщился и потер виски. – Я всегда думал, что мои удачи и свершения просто обязаны тянуть за собой удовольствия и радость. Иначе в чем смысл бесконечного страдания и яростного упорства? Я отказывал себе в ошибках, берег голову от вредных мыслей, а сердце от пустых переживаний. Я рассчитывал на крупные дивиденды судьбы и доверчиво протягивал ей список совершенных достижений, но судьба почему-то зло ухмылялась мне в ответ.

– То, что ты называешь судьбой, на самом деле является лишь твоим предположением, ведь судьба – это не завтра или потом. Судьба – это то, что произошло в действительности.

– В действительности? – воскликнул Филипп – Да известна ли тебе вся действительность? Хочешь, расскажу? – едко осведомился он, и под молчаливый кивок Джо впервые в жизни распахнул душу. Он делился воспоминаниями из детства, где был счастлив, потом со слезами на глазах поведал о кораблекрушении и о надежде, которую ему подарила Мария, а потом забрала, и о подслушанном разговоре маркизов де Обинье, и о страхе, толкнувшем его на преступления…

– Прости меня, – тихо выдохнул Джо.

– Да что вы все просите у меня прощения?! – гневно воскликнул Филипп. – Ведь это я! Я! Я должен умолять вас, – он растерянно заморгал, и в его глазах вспыхнул огонек изумления. – Все, что происходило в моей жизни, казалось мне наказанием, бедой, трагедией, а на самом деле это были лишь ступеньки к успеху, которыми я не пожелал воспользоваться. – Он в отчаянии посмотрел на сгорбленную фигуру Джо. – Но я просто хотел быть счастливым, разве я много хотел, отец?

– Ты не там искал, – Джо легонько, словно маленького, погладил Филиппа по голове. – Счастье – это когда ты достиг того комфортного состояния, когда у тебя нет претензий к жизни. Ты спрашивал, за что я просил у тебя прощения? – старик по-собачьи преданно заглянул в глаза. – Я очень виноват перед тобой. Я видел, я чувствовал, что с тобой происходит что-то неладное, но я говорил себе: «Джо, что ты выдумываешь? Мальчик сыт, обут, зачем фантазировать?» – он тяжело вздохнул. – О душе твоей я не подумал, вот за это и прости меня.

– И ты меня прости, – Филипп взял Джо за руку, в его глазах светилась безысходность. – Ты единственный, кто еще сможет меня понять. Что-то сломалось, еще совсем недавно меня манила слава, популярность, тщеславие, и я мчался во весь опор, не оглядываясь и не задумываясь. В этом была острота ощущений и полнота жизни, а теперь это все куда-то вдруг исчезло. И не хочется ни за чем гнаться. Я ведь и не жил, а отрабатывал судьбу, которую, – он поднял глаза, – и тут ты прав, я создал своими руками. – У Джо по спине побежали мурашки, он не хотел слышать то, что ему сейчас скажет Филипп, но и не слышать не мог. – В моем столе лежит завещание, я разделил все свое имущество на три части, тебе, своему дяде и детям Марии, найди их…

– Что ты задумал?

– Ты же очень мудрый, Джо, ты все понимаешь, – он крепко обнял друга, учителя и отца. – Не удерживай меня, – Филипп резко поднялся и, не оглядываясь, пошел в дом, оставляя за спиной горько плачущего старика.

Он зашел к себе в кабинет, достал заранее приготовленный флакон с ядом, немного помедлил и, взяв листок бумаги, написал: «Душевный покой существует только во внутренней тишине, я попытаюсь найти его…»