Майский часто вспоминал тюрьму и ту страшную ночь, когда он наказал обидчика. От смерти и нового срока его спас местный авторитет Терентий. Он спас его тогда и помог потом, когда, отсидев, Майский вышел в никуда. Имущество конфисковали, старые друзья делали вид, что они с ним не знакомы. Мишка начал с нуля и сумел сориентироваться в призрачных сумерках зарождающегося капитализма. Его, как и прежде, тянуло к талантам.

Сегодня он известный, богатый, имеющий вес в обществе продюсер, которого все время обвиняют в связях с мафией, а он всего лишь платил по счетам и жил в ладу со своей совестью, следуя однажды заведенному правилу – не обижайся, не осуждай, не презирай, а просто позволь миру быть таким, какой он есть.

«Да, все это очень и очень странно», – продолжал размышлять Майский над поведением Федора, сидя в пустой гримерке.

С самого первого дня их знакомства Михаил боготворил Федора, но никогда не показывал вида. Федор был для него загадкой. Талантливый, умный, с неимоверным обаянием, самоуверенный, любимец женщин, баловень судьбы, божественный гений! Но… злобный, мстительный, неуверенный, несчастный… И это тоже Федор! Кто сказал, что гений не может быть злодеем? Может!

«Ангел с глазами дьявола», – так про себя называл его Мишка.

Он посидел еще минуту, улыбнулся, достал из кармана телефон и позвонил Крылову…

Федор сидел в машине, нервными рывками вытирая остатки грима. «Приперся! Все испортил! Нигде покоя нет! – он посмотрел в зеркало. – Кажется, все. Куда ехать? Домой? Нет! Там Катька, со своими вечными любовными страданиями и преданными глазами. – Ее покорность порой выводила его из себя, как бы он ни унижал ее, она все принимала с благодарностью. – Прям, мать Тереза! И все вокруг: какая жена – красавица, умница! Если бы они знали, во сколько обходится мне ее красота! Визажисты, массажисты и еще бог знает что, – он не жалел денег, просто по привычке брюзжал, ведь рядом с ним должны находиться только лучшие. – Если бы не ее жертвенность в глазах!

Даже мать, которая в штыки приняла невестку и продолжала ее гонять „как сидорову козу“, даже она тихонько, чтобы не услышала Катька, выговаривала:

– Да тебе на нее молиться надо!

И Мишка туда же! Подхалим! „Катенька, твой муж должен тебе памятник прижизненный поставить“. А та глазки в пол.

– Ну, что ты! Это такое счастье быть с ним рядом!

Рабыня Изаура! Красивая, умная, но не свободная!

Хотя, чего это я? – оборвал он себя. – Катька, в принципе, хорошая жена. Не бубнит, не пилит, сцен ревности не устраивает, делает вид, что ничего не знает. А я делаю вид, что не знаю то, что она знает, – он ухмыльнулся, правда, горько. – И готовит хорошо, и в постели не перечит, и денег никогда не просит, всегда и всем довольна. А уж лучшей матери для детей и пожелать нельзя! Так что грех жаловаться, просто золотая жена! – сказал себе Федор, но домой все равно ехать не хотелось. – Все-таки трудно танцевать танго с женщиной, которая тебя не чувствует, – перед глазами опять встал образ белокурой девочки с белыми бантами. – Нет, брат, забудь, твой лимит на любовь исчерпан!»

Он и сам не заметил, как подъехал к «Рикардо» – итальянскому ресторану, модному в этом сезоне среди богемной, актерской братии. Никого не хотелось видеть, и Федор уже приготовился развернуться, но, заметив пару стройных ножек, взбежавших по ступенькам, передумал.

Его проводили за свободный столик, и он сразу же сделал заказ.

– И водки, грамм триста, – крикнул он вдогонку официанту.

Федор оглядел фонтаны, колонны, золотую лепнину. Всего много, и потому неинтересно. «Хотя кормят здесь хорошо».

Вышколенный официант принес поднос с запотевшим графином и закуску.

– Я сам, – он налил себе полную рюмку, залпом выпил и закусил балычком, настроение медленно поползло вверх.

Народу было немного, длинноногая красавица сидела с журналистом из желтой-прежелтой, с оттенками детских фекалий газетенки. Репортеры до сих пор гоняются за ним, пытаясь поймать на «горячем» то с К., то с П., но Федор только посмеивался: если уж раньше им с Машей удавалось обманывать КГБ, то где уж им теперь угнаться за людьми, прошедшими школу советского диссидента.

Девица ему не понравилась. Безликая кукла сегодняшних дней. И Федор облегченно вздохнул, внутренне радуясь этому обстоятельству. В последнее время он практически не испытывал сексуального влечения, это был скорее очередной путь доказать себе, что он, Федор Степанов, остается первым, желанным и лучшим.

«Да и откуда взяться индивидуальности? – он еще раз окинул зал. – Вставные зубы, моложавые маски – предмет гордости дорогих московских пластических хирургов, прически – „шедевры“ модных визажистов, отблеск золота и брильянтов на старческих руках, перед которыми бессильны все хирурги мира. Москва! Москва! Город честолюбия! Город, где признается только успех! Чтобы здесь жить, нужно быть мазохистом. Если ты чего-то добился, то ты на коне, если нет, то дырка от бублика, призрак, сквозь который можно пройти, не оглядываясь. Скольких ты растоптала и уничтожила, Москва? Сколько их, маленьких „наполеончиков“ нашло здесь только выжженную землю?» – Федор допил водку и попросил счет, решив, что самое лучшее сейчас все же отправиться домой.

Москва переживала строительный бум, повсюду возводились новые здания, офисы и даже коттеджи. Не остался в стороне и Федор, хотя, точнее сказать, он не возражал против изменения жилищных условий, а все заботы по строительству взяла на себя Катя. Она нашла архитектора и вместе с ним проектировала новый дом, не забывая отчитываться перед мужем о проделанной работе и получать от него немногословный кивок в знак согласия. Потом были строители, кровельщики, электрики, и Катя превратилась в прораба, контролера и приемную комиссию одновременно. Стройка завершилась за довольно короткий срок, и Федор остался доволен результатом.

Дом располагался на гектаре престижной земли, в десяти минутах езды от кольцевой дороги. Кирпичный особняк имел три уровня. Подвал под гаражом использовался под винный погреб и бильярдную, первый этаж был отдан под кухню и огромных размеров гостиную, широкая деревянная лестница вела к спальням, кабинету и закрытому зимнему саду под самой крышей. Интерьер был выдержан в спокойном, классическом стиле, без новомодных авангардных всплесков, и обставлен дорогой итальянской мебелью. За домом находился бассейн и газон.

Когда на новоселье съехались гости, то все как один отдавали должное очень тонкому и безупречному вкусу Федора. Катя как всегда осталась в стороне.

«И все-таки я молодец! – заехав в гараж, похвалил себя Федор. – Не многим удалось достичь благополучия в такой зыбкой профессии».

Он прошел через огромный холл с паркетным полом и антикварными зеркалами в тяжелых бронзовых рамах прямо в гостиную и упал на мягкий диван.

– Папулька, наконец-то ты пришел, – ему на шею бросилась нескладная девочка-подросток.

– Машенька, – он крепко обнял дочь. – Как дела? Как в школе?

– Ты лучше скажи, где ты был два дня? – обиженно надув губы, пошла в наступление дочь, что само по себе говорило о том, что «хвастаться» нечем.

– Лапуль, ну ты же знаешь, работа, – он сделал вид, что не заметил ее маленькую хитрость.

– Работа, работа, у всех родители, как родители, а я своего отца только по телику и вижу, – выговаривала девочка, – ты у меня телевизионный папа.

– Ну, не преувеличивай!

– У меня, между прочим, сложный переходный возраст, и мне нужно внимание.

– Я готов, – Федор придал лицу наибольшую серьезность.

– Я тебя хочу спросить как мужчину.

– Давай.

– Ты девчонок в школе лапал?

Отец от неожиданности побелел.

– А что случилось?

– Понимаешь, Гришка из восьмого «В» меня за попу хватает.

– Я ему голову оторву, – Федор задохнулся от ярости. Он настолько трепетно относился к дочери, что с трудом представлял себе то время, когда она начнет встречаться с мальчиками. Любой ее потенциальный жених уже был для него врагом.