Литмир - Электронная Библиотека

Бенедиктинцы – так звали всех монахов, принявших устав Бенедикта Нурсийского. Еще бенедиктинцев называли «черными монахами» по их черной одежде. Со второй половины VI века этот орден сделался самым многочисленным. Правило принимать в орден только дворян в соединении с установившимся еще при Каролингах обычаем раздавать аббатства как хорошие доходные места светским лицам вскоре привело орден в упадок. Но стараниями папы Климента V и отменой ограничений принимать только дворян монастыри потихоньку возвращали свое былое величие и возвращались к более строгой дисциплине.

У мадам Кольвиль не возникло проблем с Эльзой, монастырь постоянно нуждался в «невестах господних», а заодно и в дармовой рабочей силе.

Эльза, не ропща, приняла постриг, новое имя Мария и надела черную одежду как вечный траур. Молчаливая, с красными от постоянных слез глазами, она беспрекословно выполняла любую грязную работу. Вот и сейчас, стоя на ветру, она стирала в ледяной воде грязное белье. Издали за ней приглядывала сестра Кларисса, и хотя прошло уже столько лет после той ее неудачной попытки свести счеты с жизнью, мать-настоятельница все равно велела сестрам не спускать с нее глаз.

«Мать-настоятельницу можно понять, такой поступок несмываемым пятном ляжет на монастырь», – размышляла сестра Кларисса, присматривая за своей подопечной. Она мысленно перенеслась в тот страшный день, тринадцать лет назад.

Новая монахиня сразу же произвела неизгладимое впечатление на всех обитательниц монастыря. Никогда еще сестрам не приходилось видеть такой черной скорби, такого безысходного молчания и безразличия ко всему. Осунувшаяся, с черными дырами вместо глаз, сестра Мария после богослужения подолгу оставалась стоять на коленях, не отводя глаз от Девы Марии.

Сестра Кларисса, келья которой находилась по соседству с жилищем новенькой, чутко спала и по ночам слышала стоны и плач новой сестры. В эту ночь было как-то уж подозрительно тихо. Сестра Кларисса перекрестилась, поблагодарив господа за ниспосланный покой, и уж было совсем успокоилась, как услышала, что соседка нервно вышагивает по комнате.

Сестра Мария тем временем разрывала на куски свою простыню и сплетала из нее веревку. Она устала жить. Этот вечный кошмар, когда она отпускает руку своего сынишки, неотступно преследовал ее. Днем и ночью она видела перед собой глаза Филиппа, полные ужаса, а в ушах звенел его прощальный крик: «Ма-мо-чка! Помоги!» Это была ее вина, ее вечная, нескончаемая боль, и она требовала наказания!

Сестра Мария сделала петлю и привязала конец веревки к оконной решетке. Встав на колени, она возносила последнюю молитву господу.

Сестру Клариссу терзали сомнения и, почувствовав тяжесть на сердце, она зажгла свечу и все-таки пошла посмотреть, что происходит в келье соседки. Решив не стучаться, на тот случай если сестра Мария просто спит, женщина тихонько приоткрыла дверь, но то, что она увидела, заставило ее забыть обо всех предосторожностях.

– Не смей! – во весь голос заорала она и бросилась к сестре Марии.

– Не могу так больше! Не могу!!! – женщина упала на колени и громко разрыдалась.

– Поплачь, поплачь, – гладя ее по голове, уговаривала сестру Марию спасительница. – Слезы – благодать божья. А то вон чего удумала, и где?! В святой обители!

– Все время вижу, трупы, стоны, все смешалось, – всхлипывая, бормотала сестра Мария. – Одежда мокрая вниз тянет и дети… Я хотела спасти их… или хотя бы одного… Но кого?!! Я не знала. И тут он сам. Сам! Выпустил мою руку… Или это я выпустила… Я?!! Не знаю… – она упала на пол, царапая каменные плиты.

«Вот откуда у нее все руки изодраны в кровь, живого места нет», – догадалась сестра Кларисса.

– Зачем жить? У меня нет никакого желания, кроме желания умереть…

– Не тебе решать, – строго оборвала ее монахиня. – Грех это великий! Молись! Бей поклоны господу!

На шум сбежались и другие обитательницы монастыря во главе с матерью-настоятельницей. Узнав, в чем дело, матушка Селина отправила грешницу в карцер.

1986 г. СССР. Москва

Когда Федор уехал, Катя, оставшись одна, не спеша прошлась по квартире, осторожно дотрагиваясь до его вещей, при этом ее сердечко пело и ныло одновременно. Что-то смущало девушку в его утреннем поведении, как будто ему было неловко смотреть ей в глаза.

«А может, он меня обманул? – спрашивала она себя и тут же вспоминала вчерашний вечер. – Нет! Он говорил такие слова, и это было искренне! – она чувствовала. – Я не имею права в нем сомневаться. Он такой умный, красивый, обаятельный. И к тому же артист! Нет! Он не стал бы так говорить только ради красного словца».

Провинция всегда безгранично доверяла столицам и, таская из огня каштаны, беззаветно верила в лица, глядящие с экранов.

«Господи, кому сказать, не поверят!» – вчерашняя трагедия обернулась сказкой. Девушка весело закружилась по комнате, прижимая к себе рубашку Федора. Пританцовывая, она наткнулась на свой чемодан. «Так, вещи нужно разобрать», – она ни секунды не сомневалась, что останется здесь навсегда. Уложив свои нехитрые пожитки в хозяйский шкаф, Катя вынесла чемодан на балкон, но, немного подумав, решила его выкинуть, ведь возврата к прошлому нет.

Наивная русская девушка из далекой провинции влюбилась сразу и бесповоротно, робкой, не задающей вопросов любовью, и верила, что это чувство взаимно. Весело напевая себе под нос, она начала наводить порядок, вымыла окна, затем добралась до кухонных шкафчиков. Вспомнив, что она так и не сказала Федору о нужных покупках, сильно расстроилась, но, еще раз проведя инспекцию, убедилась, что все еще поправимо.

Катя ждала его к шести, потом к семи, к восьми, подогревая обед каждые полчаса, она вздрагивала от каждого шороха за дверью, но он так и не появился. Не появился он и на следующий день. Она металась по квартире, как раненый зверь.

«Только бы он был жив… только бы он был жив…» – шептала она как молитву.

Федор остался у Мишки. Во-первых, они много выпили, а во-вторых, он как страус прятал голову в песок, надеясь, что все рассосется само собой, она устанет ждать и исчезнет. Но, вспоминая ее восторженные глаза, он с горечью понимал, что это иллюзия.

Проснувшись утром, он нашел записку: «После шести буду в Доме кино, если хочешь, присоединяйся», рядом лежал ключ от квартиры.

Весь день Федор провалялся в Мишкиной постели, не зная, чем себя занять, а вечером отправился в Дом кино.

Мишка пришел в компании Игоря Траткова, с которым Федор был знаком, и двух смазливых блондинок, похожих друг на друга, как две капли воды. Они весело погуляли. Федор пил, не останавливаясь: в его голове созрел план, но для его осуществления ему необходимо было напиться до чертиков, чтобы не видеть преданных глаз.

Когда среди ночи Катя услышала звук открывающейся двери, то молнией понеслась на шум.

– Фе. – слова застыли в горле.

На пороге стоял любимый и долгожданный, а на нем висела девица с подтекшим макияжем.

– А, ты еще здесь? – одарив ее мутным взглядом, заплетаясь, спросил Федор.

Катя прислонилась к стенке, не в силах вымолвить ни слова.

– Это кто? – девица тоже еле ворочала языком.

– А, так, – Федор махнул рукой. – Пошли, – и он потащил гостью в спальню.

– Федя, – тихонько проблеяла Катя.

– Что, третьей хочешь? Давай, – он громко икнул.

Катя медленно сползла по стене.

– Не хочешь? – Федор надул губы и покачал головой. – Ну, захочешь, присоединяйся.

Девица громко заржала.

Катя сидела на полу. Ей казалось, что у нее заживо вырезали сердце, а теперь медленно рвут жилы и ломают кости. Слезы текли ручьем, но что-либо вымолвить она была не в силах, просто беззвучно двигала ртом, словно выброшенная на берег рыба.

Сколько она так просидела, Катя не помнила, но вместе со слезами выходила боль. А затем она осознала, что все-таки счастлива. Ведь Федор жив! И она его простила. Простила не только сейчас, а на много, много лет вперед. И все, что он когда-либо сделает, не имеет уже никакого значения. Главное, чтобы он был жив и здоров. И чтобы всегда был рядом.

38
{"b":"87461","o":1}