«Как же мама этого не чувствует?» – Яну мучила еще и собственная неспособность передать этого словами, косноязычность, граничащая с преступлением против Ульяны. Ведь она понимала, что должна, если не всему свету, то хотя бы тем, кто окажется на расстоянии руки, рассказать, какова на самом деле эта женщина. Чтобы все восхищались и ценили…

Как же он мог не оценить?!

Яна зубы стискивала, размышляя об этом человеке, которого не знала. Как он мог… Ведь был ближе некуда, раз Бог ребенка послал. Как сумел оторваться от этой Красоты и уйти, не оставив даже своего имени: Пуська записана на фамилию Ульяны, а отчество – придуманное. Полина Александровна Соколовская. Ульяне показалось, что это звучит красиво. Какое же отчество должно быть на самом деле?

– Вчера был пронзительный эпизод. – Ульяна посмотрела на нее без улыбки, уголки губ даже дернулись книзу, будто заплакать собиралась. – Ты уже ушла, а я спохватилась, что не проверила почтовый ящик…

«От кого она так ждет писем? – мимолетно задумалась Яна. – Она каждый раз заглядывает в этот ящик. От него? Писем-то я ни разу не видела…»

– Я выскочила на минутку, а когда вернулась…

«Ни с чем…»

– Пуська стояла в коридоре у самой двери и прижимала к груди розовые сандалики. Понимаешь, она не могла поверить, что я ушла без нее! Взяла сандалики и приготовилась идти гулять. – Ее рот опять дернулся. – Она была такая маленькая и трогательная с этими сандаликами… Не могла поверить. Эта ее вера в меня, это же самое главное, что я обязана сохранить. У нее никогда и мысли не должно возникнуть, что мама может не вернуться.

Часы настойчиво напоминали, что съемка начнется через сорок минут, Ульяна опять рисковала опоздать. Пока ей все прощают, но Янке даже подумать страшно, что однажды режиссер может и не сдержаться, наорать при всех. И что же тогда сделает знаменитая Ульяна Соколовская? Стерпит, чтобы работу не потерять, или уйдет, швырнув сценарий ему в лицо?

Второй вариант Янке больше нравился, но только пока он оставался в ее воображении. Перенесенный в реальность он сразу терял свою эффектность: а жить на что? Не было бы Пуськи, еще можно было бы показывать характер…

Яна обрывала себя: «А теперь что же? Все позволять, что ли? Кто он такой этот Спиридонов, чтобы орать на нее? Бондарчук тоже актеров матом кроет, так он хоть кино делает, а не ширпотреб всякий…»

А Ульяна все не отпускала дочку, сладострастно рвавшую ее густые волосы. Только морщилась от боли, но продолжала говорить как ни в чем не бывало:

– Если бы можно было бы вообще не уходить…

– Ты осталась бы лысой, – подытожила Яна. – Зачем ты позволяешь ей это?

Резкие росчерки бровей чуть приподнялись:

– Так ведь она не со зла! Погладь маму… Пожалей. Вот, видишь!

И впрямь, удивилась Янка. Маленькие ладошки прижались к щекам матери, скользнули вниз. Грудной голосок протянул нежно:

– Мама…

– Все, вы поедете со мной! – Ульяна прижала девочку и сильно зажмурилась. – Не могу без нее. Просто не могу. Звереть начинаю через десять минут, будто от меня добрую половину оттяпали.

– У вас ведь сегодня не на природе съемка, что Пуське там делать? – попыталась урезонить ее Янка, одна часть души которой не могла примириться с присутствием на съемках только в качестве человека, не имеющего отношения к кино, а другая жалобно поскуливала: а вдруг заметят? Вдруг что-нибудь предложат?

Но Ульяна уже шуршала бумажным подгузником:

– Ничего, поползает в павильоне среди декораций. Нормальное детство актерского ребенка. Между прочим, все, кто так рос, с благодарностью вспоминают. Мне вот нечего вспомнить…

Вопрос «А твои родители кем были?» так и не сорвался с Янкиного языка, удержала. Перед съемкой актера лучше не вгонять в уныние, и так уже вспомнилось это покрытое мраком детство…

Полосатая розово-сиреневая водолазка, джинсы на лямочках, кепка в желтую клетку – в Пуськином наряде присутствует что-то клоунское, на забаву глазу. Чтобы все замечали, улыбались, только посмотрев. Яна догадывалась, что так Ульяна защищает ребенка от недобрых взглядов. Пусть только радость будет направлена на их девочку…

Янка спохватилась, что «их», «наша» не дай бог сказать вслух. Это была только Ульянина девочка. Яна это еще в первый день усвоила.

В машине Ульяне пришлось выпустить дочку из рук: Яна водить не умела. Покрепче прижав крепенькое тельце, она заворковала тихонько:

– Сейчас поедем. Быстро-быстро, а то мама опоздает.

– Что ты говоришь? – Ульяна беспокойно оглянулась, не расслышав.

– Да я Пуське…

– Я понимаю, но что ты говоришь?

– Да ничего особенного. Что поедем сейчас.

– Если не трудно, говори громче. Пожалуйста.

– Конечно, – удивленно отозвалась Яна.

И не нашлась, что еще сказать девочке. Только подумала: «Неужели ревнует? Подозревает, что я могу настроить ребенка против нее? Но как?! Это немыслимо. Ее невозможно не любить, чтобы на нее не наговаривали!»

Через какое-то время Ульяна сама пояснила:

– Наверное, это кажется тебе сумасшествием, но мне обязательно нужно знать все, что происходит с Пуськой. Все, понимаешь? Иначе – жуткий страх, будто я могу что-то упустить, не среагировать вовремя. Слова, сны, которые она, правда, еще не рассказывает, но – в будущем! Книжки, музыка, мне все должно быть известно. Это не значит, что я собираюсь контролировать каждый ее вздох, но мне нужно знать о них.

– Я поняла, Ульяна, – отозвалась Янка радостно. – Я обо всем буду рассказывать тебе.

– Спасибо.

Улыбка, посланная через зеркало заднего вида, показалась Яне чуть насмешливой, но, может, оттого что она слишком пылко высказала свое обещание… Невольно съежившись, она в который раз упрекнула себя в том, что никак не научится не быть смешной, нелепой с этими своими белесыми волосишками и бровками и мальчишеской фигуркой. Без слез не взглянешь… И как ее только приняли в «Щепку»? Для ТЮЗа взяли? На роли белобрысых пацанов?

Вывернувшись, Пуська встала, держась за переднее сиденье, и похлопала мать по плечу. Ульяна даже застонала от удовольствия, щекой прижав маленькую ручку.

– Мама, – объявила девочка.

– А ты моя Пусенька, соленушка моя…

«Она хоть смотрит на дорогу? – заволновалась Яна, цепляясь за полосатые лямки штанишек. – Я же и виновата – надо было Пуську держать покрепче».

– Опять опаздываю. – Беспокойства голос Ульяны не выдал, или его и не было?

– Может, еще успеем?

– К Михалкову бы так нестись на съемки, – процедила Ульяна сквозь зубы. – К Кончаловскому, к Суриковой… А не к этому… Моськину.

Внутри Яны тотчас распрямилась скрытая пружина, и она быстро заговорила, почувствовав, как ее подхватила та волна вдохновения, которая накрывала с головой всякий раз, когда разговор заходил об Ульянином будущем:

– Тебя обязательно пригласит настоящий режиссер, вот увидишь! Кого же еще, если не тебя? Разве можно тебя не заметить? Только нужно почаще участвовать в кастингах.

– Да уж куда чаще! Только и пробуюсь туда-сюда…

– Надо еще как-то рекламировать себя!

– Например? – насмешливо поинтересовалась Ульяна. Узкие глаза ее блеснули двумя подвижными каплями.

– Ну, не знаю, – смешалась Янка. Потом ляпнула первое, что пришло в голову: – Нужно скандал вокруг твоего имени организовать!

В зеркале отразился уже другой взгляд. Улыбки в нем не было.

– Ты в своем уме? Чтобы Пуська думала обо мне черт знает что?

– Да пока она вырастет…

– Грязь сама отпадет? Нет уж, дорогая. Это не мой стиль. – Она вдруг рассмеялась. – Да если б я только захотела, такой скандал мог бы всплыть, ой-ой-ой!

Яна обмерла:

– Это… С ее отцом связано?

Оборвав смех, Ульяна холодно поинтересовалась:

– Разве я сказала что-то о ее отце?

– Нет. Ничего ты не говорила. Это я так… Сдуру…

Она покосилась на плавную линию слегка впалой щеки: сердится? Уловив умоляющий взгляд, Ульяна сказала: