Подойдя к небольшому шкафу-купе, я открываю дверцу и, присев на корточки, один за другим вытаскиваю пакеты с чем-то «очень нужным», с чем не могу расстаться, просто так выбросив на помойку.

Немного покопавшись на самой последней полке, я беру в руки обувную коробку, которая от времени совсем истрепалась.

Мне кажется, что у многих была такая коробочка, в которой хранятся ценные или очень значимые для сердца вещички.

Одна моя знакомая с институтских времен, однажды заметив у меня секретный ящичек, была несказанно удивлена, что кто-то еще хранит свою память в коробке из-под обуви. Назвав увиденное «очень милой картиной», она пыталась вспомнить, что когда-то хотела сохранить. По ее словам, она прятала там альбомы с наклейками от старшей сестры, пустые баночки от маминых духов и даже обертку от презерватива в память о первом половом акте.

Для каждого свое. Ведь все содержимое этой так называемой шкатулки – это частица нашей жизни. Что-то вроде человеческой памяти, в которой мы собираем воспоминания. Только эти можно пощупать, погладить и приложить к сердцу. Но, к сожалению, содержимое моих воспоминаний, отнюдь не самые приятные.

Дрожащими руками я открываю крышку картонного хранилища и уже в этот момент не могу сдержать слез. Подумать только, на протяжении всего года до этого самого дня я держу все эмоции под контролем, но сейчас не могу сдержаться даже на пару секунд.

Как бы мне хотелось, чтобы здесь не было всех этих пожелтевших газетных вырезок, напоминающих больше ненужный мусор. Фотографий, которые нужно держать подальше от посторонних глаз. Результатов анализов, врачебных выписок, историй болезни. Всего до кучи, и, увы, это не жалкий альбом с наклейками моих любимых мультяшных героев из детства.

Взяв в руки постаревшую бумагу, я снова начинаю читать слова, разбивающие сердце на множество стеклянных осколков, в которых отражаются лишь боль и страдания. Воспоминания в ничтожный миг окутывают меня в свои объятия, и я снова сама нападаю на паническую атаку.

«Сегодня, двенадцатого июня, в девять часов сорок пять минут по местному времени в аэропорту Нью-Йорка произошел взрыв самолета, который принадлежал успешному адвокату Лиаму Джонсу. Авиалайнер А-306 выполнял внутренний рейс по маршруту Нью-Йорк – Атланта, но сразу после вылета, в хвостовой части самолета прогремел взрыв. Причины выясняются…»

«Авиакатастрофа, приведшая к смерти знаменитого адвоката и его семьи, произошла двенадцатого июня две тысячи четвертого года. Из восьми человек на борту самолета в живых никого не осталось».

«Едва поднявшийся в воздух авиалайнер А-306 взорвался и унес жизни восьмерых человек. Выжившая девочка скончалась в реанимации».

Каждое воспоминание – это маленькая история, крупица внутреннего мира человека, и именно это хранится в моей коробочке – история, частичка меня. Не просто книга жизни, что пишет каждый из нас в течение всего того времени, пока дышит. Нет. Это одна ситуация или быстротечный миг, преследующие с того самого момента и оставляющие после себя невидимые следы грусти.

Как известно, шрамы на теле могут сойти на нет. Но шрамы, которые хранит каждый из нас в своем потайном мире под названием «жизненный опыт», остаются навсегда.

С уверенностью могу сказать, что такие моменты случаются постоянно.

Каждый. Чертов. День.

Моя история закончилась в один момент, не успев прожить даже несколько глав. Она из области фантастики. Я танцевала на смертном поприще рядом с темнотой, но, когда свет жизни снова начал затягивать в свои объятия, я попросту не хотела возвращаться. Боль – это дьявол. А, как известно, танцевать с дьяволом – значит сгореть заживо.

И вот раз за разом вспоминая самый кошмарный день в своей жизни, я сгораю. Закрываюсь глубоко в себе, в маленьком пространстве своих воспоминаний, где с каждой минутой кислород уходит из легких, оставляя болезненный дым.

И каждый раз не могу объяснить, для чего и по какой причине я мучаю себя. Задаюсь вопросом, может, мне просто хочется дальше страдать? А может, в моей голове не уложилась тьма других вопросов к большому брату там, сверху. Почему они? Почему именно с нами, со мной? Или, наконец, за что? За что счастливая семья из четырех человек резко превратилась в разбитый самолет и в одну девчушку семи лет?

Со временем в памяти угасают некоторые детали того дня. Но наш век интернета и моя коробочка воспоминаний будут напоминать мне всегда, как и при каких обстоятельствах в одно мгновение я осталась одна.

Роуз, как обычно, недовольна и при каждом удобном случае пытается отговорить меня от поездки в Нью-Йорк. Но я стремилась к этому слишком долгое время, сколько себя помню, с того момента, когда моя жизнь разделилась на до и после.

До – было счастливое детство, где Амелия Ребекка Джонс купалась в родительской любви и заботе. После – это незнакомая мне девочка Анна, которая перенесла множество операций и теперь вовсе не похожа на себя. Потеряла семью, свою жизнь и собственное имя.

С тех пор я училась жить заново. Знакомилась с новой версией себя и пыталась свыкнуться с мыслью, что в этом жестоком мире у меня не осталось никого, кроме Роуз – моей бабушки.

Ро оглядывает мою спальню и переводит взгляд на меня.

– Анна, ты уверена? Ты даже не знаешь с кем ты связываешься. На ошибках надо учиться, даже если они не твои. – Посмотрев на меня с сожалением, она присела рядом со мной на кровать. Я прекрасно понимаю, о каких и чьих ошибках она говорит: отец доверился не тому человеку, за что поплатилась вся наша семья.

– Все будет в порядке, ты же меня знаешь, более рационального человека, чем я, не существует. Если пойму, что все это не в моих силах, я уеду. Ты будешь меня ждать?

Она знает, что я лгу, но все же кивает в знак согласия. Роуз целует меня в лоб, изображая счастливую улыбку. Хотя мы обе понимаем, что за ней кроется бездонная грусть.

С того времени как она стала моим опекуном, Ро, не задумываясь о себе и своей личной жизни, все делала для того, чтобы я чувствовала себя полноценной. Тогда ей было около пятидесяти, и я гордо называла ее своей няней. От той беззаботной женщины уже ничего не осталось. Только выразительные зеленые глаза, которые, как и тогда, светятся нежностью и любовью.

Восемнадцать лет назад самолет, на котором мы всей семьей летели в Атланту, потерпел крушение. Я помню, как мы ехали по взлетной полосе, постепенно набирая скорость. Мама протянула мне мятную жвачку для того, чтобы во время взлета мне не заложило уши. Я быстренько засунула ее в рот и положила голову на мамины колени. И в тот момент, когда нос самолета стремительно поднимался вверх, неожиданно прогремел взрыв. Кажется, мама схватила меня за плечи и повалила на пол, но я ничего не чувствовала. Я не могла осознать, что именно произошло. В легкие врезался едкий дым, а по ушам будто ударили кувалдой с двух сторон. Я попыталась закричать, но вместо крика получился слабый стон. Ужасный страх накатывал с огромной силой. Я не переставая повторяла: «Мама, мамочка, ты где? Я не могу открыть глаза». Но она не отзывалась. Помню, как наступила абсолютная тишина. Знаете, такая зловещая, которая будто обещает, что сейчас случится нечто страшное. И буквально в ту же секунду прозвучал резкий хлопок и мир перестал существовать.

После тех ужасных событий я мало что помню. Все, что у меня есть, это рассказы Роуз и информация из газетных статей. Мама и папа, как и весь экипаж, погибли на месте, брат Николас скончался, пока его везли в госпиталь.

Я должна была стать уникальной историей спасения. Семилетняя девочка выжила в авиакатастрофе. Ее нашли под обломками. Мать девочки закрыла своим телом ребенка, ее так и нашли – на ней лежащей. Но сенсации так и не случилось. Для всех граждан США девочка не выжила. Но моя мама, Анна Джонс, навсегда останется в памяти у людей как героиня, которая всеми силами пыталась спасти своего ребенка.