– Адем… – не знаю, зачем зову мужчину.

Тем более что он не отзывается. А стоит прислушаться к тишине множества пустых комнат, как в конце коридора различаю шум работающей душевой.

Подача воды тут что, тоже избирательная?

Вдохнув поглубже, собираюсь выяснить это в самое ближайшее время. Хотя вспыхнувший энтузиазм быстро гаснет, стоит преодолеть это небольшое расстояние. Так и замираю перед самой дверью, представив себе незавидное ближайшее будущее, где я застряну под ней… зачем? Постучать? Идея тупейшая. Понятное же дело, что там занято. И не кем-нибудь, учитывая, что нас тут во всём доме всего двое. Дождаться, когда он выйдет? Тоже тупость. Можно подумать, мне настолько невтерпёж. Нет, уж лучше развернуться и… так и не разворачиваюсь. Аккурат в эту самую секунду тот, кто внутри, решает в самом деле выйти. Дверь как отворяется настежь, так и остаётся распахнутой, а мужчина замирает на пороге, прямо передо мной, в считанных дюймах. Похоже, я и сама подзабыла о том, что собиралась уйти отсюда. Да и как тут помнить, если разум целиком и полностью сосредотачивается на тех самых узорах, вбитых чернилами под кожу, что этим днём так стремилось додумать моё собственное воображение? Вот же они, не обременены ничем лишним, почти полностью открыты взору, рассматривай – не хочу. А я хочу. И смотрю. Взгляд сам собой будто намертво цепляется за широкие, перевитые жгутами мышц плечи, украшенные не просто узором, составляющим единую татуировку, но и незнакомыми мне символами, теряющимися среди римских цифр, рассредоточенных вдоль груди до самой линии литого пресса и даже ещё ниже, теряясь среди дорожки тёмных волос, а затем ещё ниже – под туго завёрнутым вокруг бёдер полотенцем… кроме которого на стоящем передо мной мужчине и нет ничего, оказывается. Капли воды, стекающие по загорелой коже, едва ли сойдут за таковое, верно?

А значит…

Какого чёрта я всё ещё тут стою?

Забыв даже о том, что стоит дышать.

Ноги будто в бетон замуровало, не сдвинуться. Едва нахожу в себе силы хотя бы взглянуть ему в лицо.

И лучше бы я этого не делала!

Пропала…

В чёрном омуте. Вот так просто. Всего за мгновение. Будто в бездну рухнула. Разбилась. Вдребезги. Удивительно, как ещё осталась жива.

А он…

– Асия, – произносит.

Определённо, собирается сказать что-то ещё. Но не говорит. По крайней мере, не сразу. Почему? Не знаю. Да и неважно. Вся моя суть сосредоточена на совершенно ином. Слишком коварно звучит его низкий, чуть хриплый голос. Нет, не в самой интонации. В том, как глубоко пробирается в мою голову. Сковывает крепче прежнего. Утягивает в пропасть намного глубже. Я всё ещё падаю в несуществующую бездну и никак не достигаю дна.

– М-м? – мычу, не в состоянии выдавить из себя хоть что-нибудь вразумительное.

Немного позже я обязательно буду проклинать и распинать себя за всю эту нелепицу. Сейчас даже на это не хватает ни выдержки, ни сил.

А стоило бы искать лучше!

Хотя бы потому, что…

– Если ты меня не выпустишь, то придётся мне душ ещё раз принять. Вместе с тобой, – произносит опекун.

И даже тогда до меня не сразу доходит.

– Вместе со мной? – переспрашиваю.

И что значит, ещё раз?

Тем более со мной…

Зачем он это вообще говорит?

Ещё и с такой отчётливой насмешкой?

Ответ на самом деле простой. И если я бы перестала столь бестолково пялиться на его татуировки, то сразу догадалась бы. Хотя лучше поздно, чем никогда.

Как ведро холодной воды мне на голову!

Отрезвляет. Помогает вернуться в реальность. Туда, где существуют не только мои непонятные мироощущения, но и полуобнажённый опекун.

Неприлично и всё ещё полуобнажённый, между прочим!

– Ну да, конечно, – кривлюсь, отступая на шаг назад и в сторону. – Очень смешно.

Честно, стараюсь на него вообще больше не смотреть. От греха подальше, так сказать. И для собственного здравия. После того как он шагает вперёд и дальше по коридору, с места не двигаюсь ни на дюйм. Крепко зажмуриваюсь, потом считаю про себя до пяти, вновь открываю глаза, только тогда переступаю порог ванной комнаты и захожу. Дверь захлопываю. На замок закрываю, проверив тот на надёжность аж три раза.

Становится легче…

Нисколько!

– Тоже мне, шутник, – ворчу, включая воду.

Да, исключительно ту же холодную. Слишком уж пылают мои щёки. Душ я принимала не столь давно и, как бы ни хотелось реально всю голову под ледяной напор засунуть, всё же воздерживаюсь. Ограничиваюсь тем, что умываю лицо. Некоторое время бездумно пялюсь на себя в зеркало. Взгляд натыкается на расчёску, и раз уж я собиралась на работу, а никак не жить в другом доме, без зазрения совести ею пользуюсь, потратив немало времени и усилий, чтобы распустить и привести в порядок свои непослушные локоны. Почти успокаиваюсь. Ровно до момента, пока не посещает мысль:

А если он не пошутил?

Опять напрягаюсь. Довольно надолго. Так надолго, что по истечении получаса фактически заставляю себя выйти обратно, хотя совершенно не хочется, скорее хочется запереться там насовсем. Почти бегом несусь в спальню, опасаясь вновь столкнуться где-нибудь с мужчиной в самый неподходящий момент.

Ох, если бы только в этом была вся соль подставы!

Ведь стоит оказаться в комнате, так же расторопно затворить за собой дверь, прижавшись к ней спиной, чтоб немного отдышаться, и становится понятно, что нигде прежде с ним столкнуться я физически не могла бы при любом раскладе. Он же… здесь. Спасибо, не в полотенце. То пропало в неизвестном направлении. А Адем Эмирхан… Босой. В домашних штанах. И самой обычной белой футболке, которую как раз в этот момент на себя надевает. Если мозговая активность мне окончательно не отказывает, предварительно вытащив ту из шкафа. По крайней мере, именно его мужчина закрывает с самым невозмутимым видом, пока я пытаюсь снова перезагрузить и включить свой мозг. Ибо соображается мне опять очень туго.

И всё же:

– Ты что здесь делаешь? – озвучиваю.

Выходит довольно нервно, за что отвешиваю себе очередной ментальный подзатыльник. И очень стараюсь не делать поспешных выводов, которые, один другого хуже, так и напрашиваются. Особенно относительно того, где моя мать ему что-то должна, а мне теперь расплачиваться.

– Собираюсь спать, – рушит все мои жалкие надежды на лучшее опекун.

– Здесь? – уточняю, не рискнув развернуться к нему спиной, но заведя руку назад, чтоб нащупать затвор, который я так опрометчиво защёлкнула при возвращении из коридора. – Что, другой спальни не нашлось?

Ответ я получаю не сразу. Затвор, как назло, совершенно не поддаётся, что нервирует больше прежнего. И особенно сильно, когда мои жалкие попытки заполучить освобождение оказываются замечены, а опекун сокращает расстояние между нами, уложив ладонь чуть выше моей головы, прямо на дверь, тем самым не оставив мне ни шанса.

– Это и есть моя спальня. Не твоя.

И как это понимать?

Как-как…

– Разве не ты сам сказал, что я буду спать здесь?

Он снова не спешит с ответом. Склоняется настолько опасно близко, что у меня дыхание враз перехватывает, а я сама вжимаюсь спиной в дверь. Сердце пропускает удар. И тут же начинает колотиться как бешеное, стоит почувствовать скользящее прикосновение его ладони к моей талии. Сперва к ней, затем и к руке, которой я до сих пор безуспешно пытаюсь нащупать затвор.

– Верно. Будешь.

Ещё немного, и моё сердце вовсе остановится!

Щелчок…

Замка.

Именно к нему, как оказывается, тянется бывший муж моей матери, пока я до судорог в пальцах цепляюсь за дверную ручку, раз уж ничего другого не получается. Но не случается ничего из того, что успевает напредставлять моё шальное воображение за эти невыносимые секунды. Едва затвор открыт, как он отстраняется, разворачивается к кровати. И кажется, собирается в самом деле спать.

Дыши, Асия…

Дыши!

Глубже…

Говорят, иначе не жить.

Хотя, если учесть частоту моих микроинсультов в присутствии этого мужчины, сомневаюсь, что это надолго поможет. А значит, пора бы уже перестать страдать…