В следующую субботу я пойду в планетарий с Эриком и Линдой. Через субботу – третья суббота месяца, а в третью субботу я делаю генеральную уборку. Турнир – в субботу после третьей. На нее у меня ничего не запланировано.

Придя домой, вписываю карандашом «турнир по фехтованию» на четвертую субботу месяца. Думаю позвонить Тому, но уже поздно, и, кроме того, он сказал сообщить на следующей неделе. Вешаю на календарь памятку на клейкой бумажке: «Сказать Тому “да”».

К вечеру пятницы мистер Крэншоу так и не заговорил с нами об экспериментальном лечении. Может быть, мистер Алдрин ошибся? Может быть, мистер Алдрин его отговорил? В интернете идет бурное обсуждение, однако никто, кажется, не знает, когда и где будут проводиться испытания на людях.

Я ничего не пишу в интернете про то, о чем рассказал мистер Алдрин. Он вроде бы не запрещал, но, мне кажется, это было бы неправильно. Если мистер Крэншоу передумал, а я всех зря расстрою, он рассердится. Он и так все время выглядит сердитым, когда заходит.

Программа в планетарии называется «Планеты внешней Солнечной системы и их спутники». Ее показывают с Дня труда, значит, не будет слишком много народу, даже несмотря на субботний день. Я хожу рано – на первый показ, там еще меньше людей, даже в людные дни. Заполнена только треть зала, и мы с Эриком и Линдой устраиваемся на пустом ряду, чтобы не сидеть слишком близко к другим.

В амфитеатре странно пахнет, но так всегда бывает. Когда гаснут огни и темнеет искусственный небосвод, я чувствую знакомое радостное возбуждение. Хотя огоньки, один за другим зажигающиеся на куполе, и не настоящие, но все же звезды. Свет не такой древний, он не летел миллиарды и миллиарды миль, становясь все мягче и мягче в пути, он исходит от прожектора меньше чем в десятитысячной доле световой секунды, но он мне все равно нравится.

Зато мне совсем не нравится длинное вступление, в котором рассказывают, что люди знали о Вселенной сто лет назад, пятьдесят лет назад и так далее. Мне интересней, что мы знаем сейчас, а не то, что, возможно, рассказывали моим родителям в детстве. Что с того, что в далеком прошлом некоторые считали, что на Марсе существуют водные каналы?

На плюшевой обивке моего кресла бугорок. Провожу пальцем – кто-то прилепил жвачку или конфету, которую не отчистили до конца. Теперь, когда я это заметил, я уже не смогу не обращать внимания. Подкладываю под себя брошюру.

Наконец рассказчик в записи переходит от истории к настоящему времени. Последние снятые из космоса снимки планет внешней Солнечной системы потрясают; такое чувство, что я вот-вот упаду в гравитационный колодец, покину кресло и полечу от одной планеты к другой. Вот бы увидеть их собственными глазами! Я захотел стать космонавтом еще в детстве, когда впервые посмотрел новости о людях в космосе. Однако это невозможно. Даже если бы я прошел процедуру «Целая жизнь» и прожил бы достаточно долго, я все равно остался бы аутистом. Мама говорила: не горюй о том, чего не в силах изменить.

В этой программе для меня нет ничего нового, но мне все равно нравится. Под конец чувствую голод. Обычно я обедаю раньше.

– Может быть, поедим? – предлагает Эрик.

– Я поеду домой, – отвечаю я. – У меня еще осталось вяленое мясо и яблоки, которые нужно съесть, пока они свежие и хрустящие.

Эрик кивает и отворачивается.

В воскресенье я иду в церковь. Перед службой органист играет Моцарта. Музыка подходит к строгой атмосфере церкви. Правильное сочетание как хорошо подобранные рубашка, галстук и пиджак: не одинаковые, но гармонируют между собой. Хор исполняет приятный гимн Раттера. Мне больше нравится Моцарт, но это тоже можно слушать.

В понедельник прохладней, дует свежий северо-восточный ветер. Недостаточно холодный, чтобы надеть куртку или свитер, но уже не жара, и это приятно. Самая жаркая часть лета позади.

Во вторник вновь теплеет. По вторникам я покупаю продукты. В магазинах по вторникам не очень людно.

Наблюдаю за людьми в магазине. Когда я был маленьким, некоторые люди считали, что скоро продуктовые магазины исчезнут. Все будут заказывать еду по интернету, и ее будут доставлять к дверям. Наши соседи так и делали какое-то время, и мама считала, что это глупо. Они с миссис Тейлор спорили по поводу доставки. Краснели и повышали голос – так визжат ножи, когда их точат. Я тогда думал, что мама с миссис Тейлор ненавидят друг друга, однако потом узнал, что взрослые, да и вообще люди, иногда ссорятся и спорят, но это не значит, что у них плохие отношения.

Сейчас тоже есть компании, которые занимаются доставкой, но в наших краях они не приживаются. Можно сделать заказ заранее – его соберут и оставят в отделе выдачи. Я иногда пользуюсь этой услугой, но не слишком часто. Это стоит на десять процентов дороже, и потом мне полезно ходить в магазин. Так говорила моя мама. Миссис Тейлор возражала, что мне и без походов по магазинам хватает стресса, но моя мама считала ее слишком чувствительной. Иногда мне хотелось, чтобы моей мамой была миссис Тейлор, но я ругал себя за эти мысли.

Когда люди ходят за продуктами в одиночку, они ни на кого не смотрят, лица у них сосредоточенные и серьезные. Мама научила меня правилам поведения в продуктовом магазине, и соблюдать их оказалось довольно легко, несмотря на шум и суету. Покупатели не настроены останавливаться и болтать с незнакомыми, поэтому они избегают взгляда, и можно незаметно наблюдать, не доставляя никому неудобств. Продавцы, принимая карту или деньги, не обижаются, что я не смотрю в глаза, хотя вежливость предполагает встретиться глазами хотя бы ненадолго. Также вежливо сказать что-нибудь о погоде, даже если человек прямо перед тобой в очереди сказал ровно то же самое, но и это необязательно.

Иногда я задумываюсь: насколько нормальные люди нормальны? И чаще всего эти мысли посещают меня именно в продуктовых магазинах. На курсах «полезных практических навыков» нас учили составить список и идти по плану, вычеркивая наименования. Преподаватель советовал заранее посмотреть цены на сайте, чтобы не сравнивать их на месте. Если верить преподавателю, все нормальные люди так делают.

Однако человек, перегородивший мне дорогу между рядами, ту лекцию явно пропустил. По виду он нормальный, но стоит и перебирает банки с соусами для спагетти, изучает этикетку, сравнивает цены. За его спиной невысокая седовласая женщина тянет шею, пытаясь увидеть ту же полку. Ей, наверное, нужен один из соусов около меня, но мужчина у нее на пути, и она не хочет его беспокоить. Я тоже не хочу. Лицо у него напряженное – на лбу складки. Он слегка покраснел. Он раздражен. И я, и седовласая женщина понимаем, что хорошо одетого сердитого мужчину лучше не трогать.

Вдруг мужчина, подняв глаза, перехватывает мой взгляд. Лицо его вспыхивает – оно теперь еще более красное и лоснящееся от пота.

– Ну сказали бы! – ворчит он и резко сдвигает свою тележку в сторону, еще больше загораживая дорогу седовласой женщине. Я улыбаюсь и киваю, она аккуратно объезжает мужчину, затем прохожу я.

– Что за бред! – бормочет мужчина. – Почему они разных размеров?

Я уже научен опытом и не отвечаю, хоть и соблазнительно. Если люди говорят, они обычно хотят, чтобы их слушали. Меня учили внимательно слушать, когда кто-то говорит, и я долго тренировал этот навык. В продуктовом магазине люди часто не хотят получить ответа на вопрос и сердятся, если ответить. Этот мужчина уже рассержен. У меня сильно бьется сердце.

Впереди два ребенка, совсем маленькие, хихикая, хватают с полки упаковки с приправами. Молодая женщина в джинсах оборачивается с другого конца ряда и рявкает:

– Джексон! Мисти! А ну положите на место!

Я вздрагиваю. Она обращается не ко мне, но от ее тона мне не по себе. Один из детей визжит совсем рядом со мной, а второй заявляет:

– Не положим!

Женщина с перекошенным от гнева лицом быстро проходит мимо меня. Один из детей вскрикивает, я не оборачиваюсь. Хочется шикнуть: «Тише! Тише!», но это не мое дело – нельзя говорить другим людям «тише!», если ты не родитель и не начальник. Присоединяются голоса еще нескольких женщин, одна ругает женщину с детьми. Я быстро сворачиваю в другой ряд. Сердце колотится в груди сильнее и быстрее обычного.