II.
Киргизская степь летом, когда начинаются июньския жары, представляет однообразную и печальную картину. Голубое степное небо по целым дням безжалостно-чисто -- ни одного облачка, а сверху так и льется степной зной. Горизонт застлан тяжелой, фиолетово-желтой мглой, точно там, за этим кругом, где сливается ковыльная степь с небом, вечно дымится зарево невидимаго пожара. Весенняя свежесть травы и пестрыя краски первых цветов быстро сменяются рыжеватыми тонами выжженной солнцем пустыни. Только развевается по ветру своими султанами один ковыль, да в небе неподвижными точками стоят ястреба. Раскаленный воздух томно не успевает остыть за ночь и с ранняго утра наливается тяжелой истомой. Глаз напрасно ищет тенистаго уголка, полоски воды, клочка настоящей сочной зелени -- ровно все, гладко и мертво. Под этим жестким ковылем лежит сухой песок или глина. С высоких холмистых мест жизнь точно сбегает в низины, где еще сохраняется болотная влажность и зеленеет осока. Кое-где, в облаке пыли, пройдет измученное стадо (гурт) киргизских баранов, покажется редкий всадник-киргиз, и опять все мертво и пусто. Полурусское сельцо-станица Чумбаши залегло на самой границе тех уралеских увалов, которые переходят уже в настоящую равнину, гладкую и однообразную, как разостланный на полу ковер. Оно спряталось на дне вымытаго горной речонкой Сардвой широкаго оврага, и издали можно было разсмотреть только белую церковь. Летом Сардва совсем пересыхает, превращаясь в ряд гнилых луж, которыя время от времени наполняются только дождем. А между тем эта ничтожная речонка тянется на сотни верст и почти непрерывно усажена разным жильем: кошами, деревушками, станицами, промыслами. Открытыя здесь лет сорок тому назад золотоносныя розсыпи привлекли подвижную массу искателей легкой наживы и бродячий промысловый люд. С последняго пригорка у Чумбашей открывается далекий вид на промысла: земля изрыта, дымятся высокия трубы, по дороге катятся приисковыя таратайки и т. д. Наши путешественники "подезжали" к станице уже под вечер, когда дневной зной начал спадать. Это была небольшая деревушка, в которой с трудом можно насчитать дворов полтораста; но в центре, недалеко от церкви, были только-что выстроенные каменные дома и такие же магазины. Последния пять-шесть лет сардвинское золото пошло в гору, и Чумбаши сделались временной резиденцией мелких золотопромышленников, офеней и скупщиков краденаго золота. -- Я чувствую, что здесь будет пожива,-- говорил Куку, с удовольствием разсматривая станицу.-- Ты как думаешь, Альфонс?.. Альфонс ничего не думал. Бедняга завидовал Пикилло, который, по крайней мере, мог хоть высунуть язык от усталости, а человек лишен даже этого маленькаго преимущества. Эти проклятыя Чумбаши занимали Альфонса, как место, где можно будет наконец лечь и умереть спокойно. Как тяжело пройти пешком целых четыреста верста, когда сердце в груди треплется, как подстреленная птица, кости начинают срастаться по всем суставам,-- последнее Альфонс положительно чувствовал, особенно по утрам, когда Куку будил его, чтобы "ехать" дальше. -- Эй, старина, что ты молчишь?-- не унимался Куку.-- Я тебе русским языком говорю: будет пожива... Мне все равно, а пожива будет. -- Отстань, дурак... -- К чему излишняя откровенность? На Альфонса накатился неожиданный припадок бешенства: он схватил попавшийся под ноги камень и запустил им прямо в голову Куку. Последний благоразумно уклонился от удара и проговорил: -- Ты сбесился, Альфонс?.. Мне все равно, но так можно голову проломить, чорт меня возьми. -- Особенно такую пустую, как у тебя. Из тележки показалось бледное лицо Анджелики, и Альфонс устыдился. Он опять сделал глупость, как делал глупости целую жизнь... В виде извинения он показал бледной женщине длинный нос и опять погрузился в свою апатию. Э, не все ли равно издыхать хорошему человеку или скотине? Альфонс устал, Альфонс выбился из последних сил, Альфонс хочет умереть... А Чумбаши уж совсем близко. Даже где-то блеснула лужица болотной воды и весело заржала лошадь. -- Это дьявол, а не человек!-- ворчал Куку, осторожно спуская свою тележку под гору.-- У меня пустая башка!.. Нужно еще посмотреть, у кого она пустая-то. Мне все равно, а я когда-нибудь доберусь... -- Куку, перестань ворчать...-- послышался голос Анджелики из тележки. Куку только рванул тележку и ничего не ответил. -- Этот дьявол прикидывается мертвым, а как швырнул камнем -- дай Бог здоровому так бросить... Меткая бестия этот Альфонс! Да, пустая голова, посмотрим! Станица начиналась жалкими лачужками, кое-как огороженными из березовых жердей и залепленными глиной. Но нашим путешественникам незачем было ехать в центр. Они еще раньше решили остановиться прямо в поле. Можно и огонек развести, и лихо выспаться прямо на траве, и сделать кое-какия необходимыя приготовления к завтрашнему дню. Куку издали заметил стоявшия в стороне от дороги пустыя телеги с поднятыми кверху оглоблями и прямо направился к ним. Э, тут и вода недалеко, можно, значит, и чаю напиться на свежем воздухе. Красная тележка весело подкатила к телегам, подняв на ноги целую стаю сердитых собак, -- Здарастуй, каспада...-- ломаным языком забормотал Куку, раскланиваясь с двумя чинно сидевшими на земле халатами. -- Здарастуй, бачка...-- ответил один халат и зорко взглянул на Куку своим единственным глазом: другой, увы, вытек.-- Куда поехала, бачка?.. Куку вылез из оглоблей, сдвинул ухарски свою фуражку на затылок и, сделав глупое лицо, прокричал: -- Ку-ку!.. Халаты переглянулись от этой неожиданности и с важностью замолчали. Из одной телеги показалась женская голова, закутанная в какое-то полотенце, из другой выглянул лысый старик-цыган. -- Он немец и не знает по-русски,-- обяснял Альфонс, выступая в качестве переводчика.-- Можно остановиться?.. Да отгоните проклятых собак, пока оне меня не сели... Цыганская голова что-то пробормотала на своем непонятном языке, а собаки отошли, скаля свои белые зубы. Халаты еще раз переглянулись и покачали головами, как две фарфоровых куклы. -- Айда, садись, бачка...-- проговорил кривой киргиз. -- Амамба {По-киргизски: здравствуй.}...-- прибавил второй.-- Базар гулял? -- Ку-ку!.. Когда красная тележка расположилась окончательно, со стороны Чумбашей подошла целая группа ребятишек-киргизят, две цыганки с мешками за плечами и молодая девушка-киргизка. Куку в это время успел высадить Анджелику, едва державшуюся на ногах, бережно усадил ее на разостланный по траве ковер и вместе с Сафо побежал с медным чайником за водой. Альфонс лежал неподвижно на траве, как раздавленный. Киргизята с любопытством глазели на тележку, на "дженьгише" (барыня) и улыбались. Все было так необыкновенно и произвело в двух телегах противоположныя впечатления. Кривой киргиз думал: "скупщики краденаго золота", лысый цыган боялся за своих лошадей. Подошла молодая киргизка легкой грациозной походкой; она прошла у самой головы Альфонса и с сожалением посмотрела на него. -- Шайтан, шайтан!-- орали киргизята, когда появившийся Куку одной рукой высоко подметнул Сафо и, как куклу, поставил ее на ладонь другой. Он поднес ее на ладони старикам-киргизам, как на блюде, и прокричал свое "ку-ку". Эффект получился поразительный, и старики замотали головами. -- Джигит... о, джигит {Джигить -- молодец.}!-- бормотала старуха-киргизка, стараясь еще сильнее закутать свою голову. Один Куку ничего не желал замечать и уже раскладывал огонь из сухих прутьев, захваченных где-то по пути. Он сидел на корточках и раздувал огонь до того, что все лицо побагровело от натуги. Сафо валялась на траве. Смятое короткое платьице не закрывало у ней голых икр, худеньких и жидких, с синеватыми жилками. Красивое личико улыбалось матери, которая никак не могла уложить под больной бок подушку. Скоро чайник закипел, и вся компания поместилась у огня пить чай. Альфонс настолько успел отдохнуть, что прокатился по траве колесом, повернулся на одной ноге, как волчок, и так смешно сел, раздвинув ноги циркулем. -- Фокусники...-- шептались между собой две цыганки, вытаскивая из глубины своих кошелей, вместе с кусками хлеба, оравших благим матом, совсем голых грудных ребятишек,-- оне только-что пришли из станицы.-- Вот проклятые люди, Господи, прости!.. Цыганок и киргизок больше всего интересовала "дженьгише",-- такая бледная и худая, но еще сохранившая следы недавней молодой красоты. Длинное лицо, с таким же красивым носом, как у Сафо, было окаймлено прекрасными темными волосами; темные большие глаза едва смотрели из-под загнувшихся бархатных ресниц; но губы убыли бледныя и точно обтянулись около белевших плотных зубов. Широкая фланелевая блуза с красными атласными отворотами совсем скрывала ея маленькую, изящную фигуру, о которой можно было судить по красивым рукам и маленьким щегольским ботинкам. На этом лице и в складе всей фигуры лежала такая тоска, точно Анджелика была только-что поднята из могилы. Она отрицательно покачала головой, когда Куку предложил ей ломтик колбасы, и доказала глазами на облизывавшую губы Сафо. Бедняжка так проголодалась дорогой... По степному этикету, киргизы не приставали к фокусникам, а только наблюдали их издали, как баранов с пятью ногами, каких показывают в ярмарочных балаганах. Да и трудно было разговориться, когда в обращении было всего десять ломаных русских слов. Одна старуха-цыганка сделала попытку поворожить и с этой целью подсела к Анджелике. -- Барыня, голубушка, а не хочешь ли, скажу я тебе всю правду истинную?..-- бормотала она, протягивая сухую, костлявую руку.-- И еще скажу тебе, моя касаточка, какая в тебе сидит злая болезнь... корешок есть, касаточка, маленький корешок... Анджелика болезненно сморщилась и только посмотрела на Альфонса, точно просила защиты. Этот последний не заставил просить себя в другой раз и, схватив старуху-цыганку прямо за нос, показал ей, сколько может сидеть в цыганском носу очень недурных вещей. Из носа ворожеи посыпались медные пятаки, чайная ложечка, коробка шведских спичек, штопор и т. д. -- О, проклятой человек!.. Проклятой!..-- ругала старуха, отскакивая в ужасе... -- Шайтан...-- бормотали старики-киргизы, мотая головами.-- Проклятый шайтан!.. Наступившая ночь успокоила всех. Анджелика глухо покашливала в своей тележке, прикрывая голыя ноги Сафо своей блузой. Альфонс спал под тележкой на коврике; Куку растянулся прямо на траве. Гнилую степную речонку затянуло туманом, и где-то долго скрипел неугомонный коростель. По дороге к Чумбаши двигались телеги, и чем ближе было утро, тем больше было телег. А звездное небо так любовно и кротко светилось своими мириадами звезд, точно оно переливалось фосфорическим светом. Пахло травой, собаки во сне начинали бредить. -- Будет работа...-- снилось Куку, и он чувствовал, как четырехпудовая гиря свистит в его могучих железных руках.
