– Мне крайне жаль, ваша милость, что после ваших предыдущих потерь на свет появилась девочка. – И он, потупив взор, прошелестел у меня над ухом: – Возможно, Господу неугодно, чтобы у вас рождались наследники мужского пола.

Болван!

– Неужели я не такой, как другие мужчины? – воскликнул я.

Юстиниан, похоже, предпочел не услышать меня.

– Неужели я не такой, как другие?.. – громко повторил я, обращаясь уже ко всем придворным.

Мне не удалось совладать с собой.

Уилл:

Да, этот вопрос не давал Генриху покоя: «Неужели я не такой, как другие мужчины…» Через много лет Джордж Болейн обрек себя на смерть, огласив на суде заявление о том, что они с сестрой Анной смеялись над недостатком мужской силы Генриха.

«В нем нет ни крепости, ни живости» – такими, по-моему, были его слова.

Конечно, суд происходил спустя два десятка лет после яростной вспышки Генриха в ответ на слова Юстиниана, но, полагаю, в этом отношении королю вечно не хватало уверенности в себе.

И что ж тут удивительного? Первая жена в конечном счете предпочла молитвы и исповедника. Вторая высмеивала его мужественность и изменяла ему с придворными. Третья утешила его, но быстро умерла. Четвертая оказалась на редкость безобразной… но тем не менее ему пришлось пойти на унижение, чтобы добиться аннулирования брака, не завершенного консумацией. Пятая предавалась пороку с размахом, выставив короля на публичное осмеяние. Ко времени шестого брака болезни изрядно подточили его тело, и ему уже требовалась не жена, а сиделка. Поговаривали, что последняя невеста Гарри ответила на его предложение следующими словами: «Сир, лучше бы мне стать вашей любовницей, чем супругой!»

Представьте же себе нашего монаршего многоженца: он встает ранним утром, исполняет королевские обязанности, но кем он становится к позднему вечеру? Неужели ему отказано в обычных мужских качествах? Отчего же он «не такой, как другие мужчины»?

Безусловно, в юности Генрих обладал крепким здоровьем. Бесси Блаунт и Мария Болейн (прошу прощения, дорогая Кэтрин) подтвердили бы это. Но, увы, мы не можем спросить этих милых дам… Нет ныне ни одного живого свидетеля, который указал бы на наличие мужской силы Гарри… или ее недостаток.

Несомненно, однако, что данный вопрос вызывал большое смятение. Любопытный факт: Генрих имел больше жен, чем любовниц.

Я упоминаю об этом только потому, что короля постоянно подозревали в распутстве. Мысль о шести женах возбуждает воображение посредственного обывателя. Он видит в браке лишь любовные игры, а не неизбежно тягостные последствия: скуку, ссоры, разочарование, правовые осложнения. Именно поэтому большинство монархов предпочитают обходиться любовницами, ведь расставание с ними безусловно легче и гораздо менее обременительно. Но совесть не позволяла Гарри часто заводить подобные связи и использовать droit de seigneur[43], за исключением крайних случаев.

Генрих VIII:

Мы с Екатериной вместе радовались нашему ребенку. Теперь нас снова объединяли общие интересы – любовь к музыке, к наукам. Мы вернулись к спокойным дружеским отношениям. Маленькая принцесса Мария росла необычайно быстро и с младенчества воспринимала окружающий мир с восторгом. Меня и Екатерину увлекали обычные родительские заботы: поиск хорошей наставницы, выбор подходящих музыкальных инструментов; мы восхищались первыми успехами дочери, ее счастливый смех вызывал у нас улыбки. Она была способной и милой девочкой и никогда не плакала. Наши дни текли мирно и размеренно.

В следующем году королева вновь забеременела, но дело кончилось ранним выкидышем, хотя в то лето из осторожности мы не отправились в путешествие по Англии.

У нас с Уолси накопилось более чем достаточно политических сложностей из-за наступательных маневров заносчивого и задиристого Франциска на европейской сцене и тихого перехода власти к юному Карлу, который пока оставался темной лошадкой. Новоиспеченного правителя тщательно оберегал и обучал его дед Максимилиан. На другом берегу Средиземноморья с размахом заявил о себе надменный Сулейман, новый султан Турции, начавший свое правление с того, что с ужасающей легкостью завоевал все близлежащие территории. В папских владениях, оказавшихся в центре честолюбивых замыслов Франциска и Сулеймана, с нарастающей нервозностью и страхом распоряжался Лев X.

Именно Уолси (отдаю должное его умению управлять государством, ибо именно на этом поприще обнаружилось его величие) предложил, чтобы Англия поддержала договор о всеобщем мире, дабы объединившиеся против неверных братья-христиане защитили Европу от захватнических действий турок.

Это соглашение, разумеется, следовало подписать в Лондоне под моим покровительством и под присмотром Уолси, исполняющего роль папского легата.

Папа Лев с горячим интересом воспринял наше предложение, а французов я залучил к себе, использовав в качестве приманки Турне. Мы могли не только заключить европейский мирный договор, но и затеять мощный Крестовый поход против османов.

Все страны замерли в ожидании. Обширное представительство легатов, послов, лордов и прелатов из Англии, Франции, Священной Римской империи, Папской области, Испании, Дании, Шотландии, Венгрии, итальянских государств, Швейцарской конфедерации и ганзейских городов собрались в Лондоне. Перед нашим главным престолом Уолси провел кардинальскую службу и возвестил о подписании мирного договора между христианами. Кардинала Уолси, лорд-канцлера Англии и папского посла, признали «Творцом всеобщего мира». Лицо его сияло неописуемым торжеством.

Оставалось еще несколько частных дел между Англией и Францией, которые требовали решения. Одно из них касалось Турне. Мои планы удержать город в английских владениях не имели успеха. Во-первых, его содержание обходилось нам очень дорого, и к тому же попытки исправить французские пороки его жителей обернулись полным провалом. Я согласился уступить Турне Франции за шестьсот тысяч крон – на его завоевание и содержание там нашего гарнизона было потрачено больше, но мелочная скупость при наличии многообещающих планов всегда казалась мне неразумной.

Требовали рассмотрения и мои личные отношения с Франциском. По-моему, французский король и я в равной степени горели желанием увидеться друг с другом. Мы решили удовлетворить наше взаимное любопытство и договорились о встрече в присутствии наших придворных будущим летом в Золотой долине близ Кале.

Когда последние дипломатические представители погрузились на корабли, которые устремились через Английский канал, раскачиваемые крепкими осенними ветрами, я столкнулся с дилеммой весьма деликатного свойства.

Бесси ждала ребенка.

Она сообщила мне об этом сразу после окончания межгосударственных переговоров. Я не виделся с ней на протяжении торжеств, посвященных заключению Лондонского мира. По правилам приличия и дипломатического этикета со мной постоянно находилась Екатерина. Мне не приходилось, однако, исполнять супружеский долг, поскольку она снова была беременна.

Я предвкушал новые наслаждения с Бесси и ее несравненные страстные ласки. Мысли о любовнице вдруг посетили меня во время долгого и скучного застолья в Йорк-плейс, которое устроил Уолси. Льстивые хронисты писали, что сей праздник «превосходил пиры, устраиваемые Клеопатрой и Калигулой». На самом деле дух этих двух могущественных развратников был скорее свойствен моей натуре, и на этом унылом сборище не наблюдалось ничего похожего. Как могли бы мы с Бесси весело провести время, если бы мне не приходилось выслушивать венецианского посла, который нудно бубнил мне на ухо о выгодах торговых путей на Адриатике!

И вот наступил момент, когда я припал к груди Бесси и мной овладело давно созревшее желание…