– Вы уверены в точности ваших сведений? – невозмутимо спросил я Уолси.
– Полностью, – ответил он. – Я получил их из трех разных источников, каждый из которых заслуживает безоговорочного доверия. И сам лично четырежды проверил их.
– Все понятно.
Я отложил этот страшноватый отчетик. Он свидетельствовал о том, что я теперь толстосум, самый состоятельный из всех королей Англии и, вероятно, богатейший правитель в мире. (За исключением турецкого султана, о чьих сокровищах не знал даже Уолси.) На некоторое время я попросту онемел.
– Благодарю вас, – произнес я, прервав затянувшееся молчание.
Уолси развернулся и исчез, но я едва обратил на это внимание.
Богат, богат! Поправочка: имущество принадлежало короне. А король может иметь все, чего пожелает. Армию? Хорошо обученную и обеспеченную новым оружием. Дворцы? Сколько угодно. И людей… Я мог покупать их, использовать для украшения моего двора так же, как приобретают лучшие драгоценности, чтобы придать пышность наряду.
В общем, вспоминая первые безмятежные времена моего правления, я вижу их лишь в одном цвете: в золотом. Золото сияющее, потускневшее, полированное. Его божественный блеск. Расшитые золотом наряды и золотые перстни, золотые трубы.
Я ударил по отцовским сундукам – подобно тому, как Моисей извел воду из горной скалы ударом жезла, – и из них заструился ослепительный поток чистого золота. Англия владела ошеломляющими богатствами, как и показал отчет Уолси. Их было достаточно для того, чтобы я мог удовлетворить претензии любого подданного, имевшего спорный долг, возместить ущерб или попросту заплатить жалобщику, пострадавшему от какого-то государственного акта.
Нас потрясло множество откликов: с претензиями приходили сотни людей и мне пришлось назначить особую группу законоведов для разбора их дел. Основной причиной недовольства служили жестокие вымогательства Эмпсона и Дадли.
Большинство исков разрешалось в пользу истцов, и корона заплатила им. Поэтому часть золота вернулась в руки мучительно нуждающихся в нем простолюдинов.
Деньги потекли не только к ним, но и к слишком долго обходившимся без всяких средств музыкантам, ученым, скульпторам и художникам. (Ну почему тем, кого избрали музы, всегда приходилось жить в тисках бедности, в то время как торговцы шерстью ели вдоволь и жили припеваючи? При моем дворе все будет совершенно по-другому.) И вот в Англию потянулись мировые знаменитости – из Италии и Испании (где жестоко притеснялись лучшие представители эпохи Возрождения), из Нидерландов, Бельгии, Люксембурга и германских княжеств. Эразм. Джон Колет. Ричард Пейс. Хуан Луис Вивес. Мне хотелось, чтобы мой двор стал великолепным центром просвещения, своеобразной академией, посвященной разуму, в духе древних греков. (Я сам начал обучение с греческих мыслителей и читал их труды в оригинале.)
Уилл:
Он, безусловно, достиг желаемого. С трудом накопленные средства Генриха VII обеспечили «академию» Генриха VIII. Вскоре полчища высоколобых творцов с Континента устремились в Англию и, прочно обосновавшись у нас, зазывали сюда друзей и коллег. (Увидев открывшиеся перспективы, бедствующие ученые приняли выгодные предложения; годы лишений научили их ценить деньги.) О дворе молодого Гарри мечтали мыслители и мудрецы. Далее как раз приведен пример того, как один из них (Маунтджой) заманил в Англию другого (Эразма).
Если бы вы могли видеть, как все здесь радуются появлению столь выдающегося юного государя, который воплощает в жизнь самые лучшие пожелания подданных, то и вы не удержались бы от искренней радости. Прекращены всяческие вымогательства, богатства изливаются, как из рога изобилия, однако наш король не ослеплен блеском золота и драгоценностей, его волнуют лишь духовные ценности, процветание и бессмертная слава. На днях он сказал мне: «Хотелось бы мне приобрести более основательные знания». «Но ведь от короля не ждут всесторонней образованности, – возразил я, – ему достаточно поощрять исследования ученых». А он ответил: «Вы, без сомнения, правы, ведь без них человечество едва ли выживет». Вряд ли заурядный правитель сделал бы такое блестящее замечание…
И Эразм приехал. В Англии он примкнул к кружку единомышленников, в который помимо Пейса и Колета входили Линакр, Джон Лиланд и Ричард Уитфорд. А молодой Томас Мор, уже сочинявший свою «Утопию», упорно сопротивлялся, не желая попасть в сплетаемую Генрихом заманчивую паутину. Она в равных долях состояла из золота и обаяния – смертельное сочетание. Благодаря этому молодой король рано или поздно залучал к себе всех, на кого набрасывал свои сети. Не то чтобы самому Гарри не хватало ума или талантов. Он был богато одаренной личностью, но смятение царило в его голове – в этом-то и таилась опасность. Гарри искренне, точно ребенок, тянулся к знаниям. Он ознакомился с корабельным делом, стал опытным моряком, а, к примеру, о прибрежных водах Франции знал даже больше служащих адмиралтейства. Вот что записал один простой солдат, участник гибельной французской кампании Генриха, в своем дневнике: «Он овладел множеством научных знаний и языков. Он славился как прекрасный теолог, сведущий философ, отлично освоил военные и боевые искусства, разбирался в тонкостях ювелирной и оружейной техники, в строительстве военных крепостей и увеселительных парков и дворцов, причем уважительно относился к любой добросовестной работе, считая важным как деятельность короля, так и труд извозчика».
Да, Гарри изрядно увлекался теологией, хотя, возможно, не досконально постиг ее догматы. Тем не менее его сведения в этой области производили весомое впечатление не только на многих епископов, но и на самого папу. Кроме того, бесспорны исключительные музыкальные способности Генриха. Он сочинял разные произведения, от церковных гимнов и песнопений до любимых народом баллад и мелодий. Они до сих пор еще исполняются; и даже королева Мария слушает во время месс написанные им мотеты «О Господь, творец всего сущего» и «Quam pulchra es»[22].
Всего пару дней назад на кобемском рынке я встретил красотку, которая пела «Зеленые рукава». Я спросил ее, откуда она знает эту балладу. «Просто запомнила, – ответила она. – Все поют ее». А сочинил-то мелодию Гарри, и людям она полюбилась. Если бы он не стал королем, то мог бы, я уверен, зарабатывать на жизнь, сочиняя и исполняя музыку.
Однако судьба менестреля миновала Генриха. Зато он собрал при дворе оркестр из лучших музыкантов и певцов. Руководил ими Роберт Ферфакс. Они славились своим мастерством, и никто даже отдаленно не мог сравниться с ними. Ни при каком другом королевском дворе не было подобного оркестра. Во Франции (якобы опережающей всех на музыкальном олимпе) музыканты играли ужасно, певцы фальшивили и сбивались с ритма, а «сочинители», не обученные музыкальной грамоте, обычно на концертах напивались допьяна.
Генрих VIII:
Мне приходилось заниматься и менее важными делами. В числе прочих – обновлением королевских покоев по собственному вкусу. (Все началось с изгнания противной обезьяны. Возможно, это изменение было самым лучшим.) Я отправил заказы на ковры в Турцию, на стеклянную посуду в Венецию, на инкрустированные деревянные и мраморные столы в Италию и на глазурованный фарфор во Францию. (В данном случае не имели значения постоянная вражда между христианскими и мусульманскими державами, осадное положение Венеции и не слишком добрые отношения с Францией. Как ни странно, войны никак не затрагивали купцов, их возмущало только разрушение торговых путей.) Вместо жалкой мебели и соломенных подстилок на полах – той обстановки, что была при отце, – в апартаментах постепенно появлялись новые вещи, которые проделали долгий путь на верблюдах и кораблях.
А зал аудиенций нуждался в более существенных переменах. Ибо, как говорил Фарр, «король должен выглядеть по-королевски». И я понимал, что невозможно обойтись без достойного окружения. Тронный зал призван ослеплять посетителей, и нет никакой пользы в богатом наряде монарха, если выцветший балдахин над его троном проеден молью.
