Голые ветви деревьев еще коченели на морозе, когда отец вызвал меня к себе в рабочий кабинет – так он называл небольшой, облицованный деревянными панелями альков. Там был и камин, хотя огонь в нем, как обычно, еле тлел. Я всегда потеплее одевался, когда получал сообщение, что король желает видеть меня.

Услышав, что я вошел, он едва кивнул. Все его внимание сосредоточилось на ворохе документов, разбросанных по старому поцарапанному столу. Понять, для чего он предназначен, было бы трудно, если бы не стоящий на нем письменный прибор. Я молча ждал, когда отец соблаговолит заметить мое присутствие.

– Очередные жалобы проклятых бродяг! – наконец неодобрительно проворчал он и, тряхнув головой, взглянул на меня. – А что на сей счет думаете вы? Более того, что вам известно об этом?

– О чем, сир?

– По поводу этих законов о бедных!

– Каких именно?

Законов о бедных у нас хватало с избытком.

Король поднял руку и показал на свое ухо.

– Тех, что пресекают деяния шарлатанов и гадалок? После второго нарушения им отрезают ухо. А после третьего они вовсе лишаются ушей.

Мне вспомнилась валлийская гадалка на свадебном пиршестве Артура. Интересно, удалось ли ей избежать наказания? Отец тем временем продолжал:

– А если прорицатель имеет духовный сан и заявляет, что он свидетель божественных откровений? Как быть тогда?

– Все будет зависеть исключительно от того, какова суть его прозрений, – ответил я саркастически.

Король одобрительно кивнул.

– Вы удивляете меня, – добавил он язвительно. – Я мог бы подумать…

Его прервал чиновник, прибывший из ближайшего городка. По вторникам, а сегодня как раз был вторник, отец, разбирая государственные дела, обычно устраивал прием посетителей.

Посланец явился не с пустыми руками. Он притащил с собой большую разорванную сеть и с несчастным видом развернул ее. Очевидно, государю полагалось понять все без слов. Однако он сурово спросил:

– В чем дело?

– Ваша милость, взгляните, в каком плачевном состоянии эта ловчая сеть!

– Она подходит для ловли крупных птиц, скажем канюков. Неужели канюки повадились воровать овес с ваших полей?

– Ваша милость, нам нужны новые сети. Когда мы сеяли в прошлом году…

– Так купите их, – резко перебил его отец.

– Мы не можем! По закону каждый город должен производить надлежащие сети для ловли грачей, ворон и клушиц. Но налоги-то выросли… Нам не под силу заплатить охотникам за воронами даже обычную цену и…

– Господи боже мой! – Король вскочил, гневно вращая глазами. – Кто впустил сюда этого нищего?

Посетитель закутался в свою старую сеть.

– Да, нищего бродягу! – взревел отец.

Я поразился, как громко он может кричать при желании.

– А есть ли у тебя такое право? Где твоя лицензия на сбор подаяния? Пора приобрести ее, раз ты попрошайничаешь вне пределов твоего города. Уж не надеешься ли ты, что сам король раскошелится на ваши дрянные сети? Налоги платят все мои подданные! Видит Бог, вы совсем разбаловались из-за многолетних поблажек…

Проситель съежился под раскинутой сетью, словно прачка, собравшаяся стирать белье перед грозой.

– Да, ваша милость…

– Пополни свою нищенскую суму! – возмущенно добавил король, бросив ему какую-то монету.

Когда проситель удалился, государь спокойно сказал:

– А что наш закон говорит о милостыне?

– Если кто-то дает милостыню в неположенных местах, то его следует оштрафовать на сумму, десятикратно превышающую размер данной милостыни.

Король одарил меня сияющей улыбкой – так обычно улыбалась его мать, когда мне удавалось успешно проспрягать по ее заданию неправильный латинский глагол.

– Значит, вы знаете этот закон. И будете следовать ему? Не забивая себе голову чепухой об этом бедняке или о золотом веке, когда все мы, подобно дружному хороводу пастушков и пастушек, станем плясать на деревенских лугах, украсившись ловчими сетями? – Он отвернулся. – Такие мысли естественны в юные годы… Меня тоже когда-то посещали идеи… Сколько лет вам нынче?

– Одиннадцать, сир.

– Одиннадцать… – Взгляд его стал рассеянным. – В свои одиннадцать лет я прозябал в йоркистской тюрьме. А через два года обстоятельства изменились, и бедный полоумный Генрих Шестой… мой дядюшка, как вы помните, вновь оказался на троне. А другой мой дядя, сводный брат Генриха Джаспер Тюдор, привез меня в Лондон. Безумец увидел меня и сказал то, что мог услышать весь ближний круг: «Безусловно, именно ему мы и наши противники должны будем смиренно передать трон». Дядюшка Генрих был святым, но умалишенным. Пророчество? Следовало ли наказать его?

Я учел недостаток моего предыдущего утверждения по этому поводу и попытался исправиться:

– Очевидно, это зависит как от положения прорицателя, так и от сути его откровения.

Отец закашлял… но не из вежливости, то был надсадный, мучительный кашель. Почему король упорно отказывается обогревать свои покои?

– Прошу извинить меня, – сказал он, удаляясь в нишу своего рабочего кабинета.

Там находилась прекрасно обустроенная уборная – очередное новшество Ричмондского дворца. Здесь его величество мог спокойно облегчиться. В нише стоял шикарный, похожий на трон мягкий стул, обитый бархатом. А рядом – истинно королевского вида огромный оловянный горшок. Его опорожняли по утрам, как и любой подобный сосуд, который держали в спальне для отправления нужды. (Как говорят французы: vase de nuit[17].) Отвернувшись, король застыл над ним на целую, казалось, вечность, продолжая при этом повелительно наставлять меня на путь истинный.

Уилл:

Став королем, Генрих во всем старался превзойти своего отца, и особенно в данной области. Он завел поистине божественное «личное седалище» (так он величал его), обитое подушками из гусиного пуха, богато украшенное, усыпанное самоцветами. Сидеть на нем, наверное, было несказанным наслаждением. Как Гарри умудрялся посещать его всего лишь раз в день (разумеется, если не страдал желудочным расстройством), остается одной из его многочисленных загадок. Я с удовольствием проводил бы там по полдня.

Помнится, несмотря на мои фривольные замечания, Гарри чертовски привередливо относился к таким делам. Он никогда не позволял мне отпускать шуточки на тему данных естественных процессов (обидный запрет для шута) и не разрешал пользоваться добрыми старыми глаголами вроде «отливать» или «пердеть» и даже словом, которое, по его выражению, «рифмуется с бревном».

Генрих VIII:

– Я пригласил вас сюда не для того, чтобы болтать о ловчих сетях или о полоумном Генрихе Шестом, а для обсуждения матримониального вопроса, – заявил король.

Его голос еле слышался из-за трубных звуков, сопровождавших отправление естественных надобностей. Однако, вернувшись в кабинет, отец убедился, что мои глаза почтительно опущены.

– Брачные узы! – веско произнес он, приводя в порядок одежду. – Вот что крайне важно в нашем нынешнем положении.

Его тонкие губы изогнулись в чопорной скупой улыбочке, которую он позволял себе, когда полагал, что изрекает мудрые мысли.

– Маргарита завоюет то, что не смогут завоевать армии.

Он только что сговорился о браке моей сестры Маргариты с королем Шотландии Яковом IV. Она выйдет замуж за Стюарта, достигшего средних лет, но вполне здорового, и волей-неволей отправится жить в варварскую северную страну. Англию и Шотландию свяжет родство правящих домов.

Отец взял со стола какое-то письмо.

– Я получил также… интересное предложение. От Фердинанда и Изабеллы. Они пожелали, чтобы вы женились на их дочери Екатерине.

Я пытаюсь сейчас припомнить, что почувствовал вначале. Да, меня охватили ужас и желание уклониться. Но их быстро сменила радость.

– На вдове Артура?

– А разве у Фердинанда и Изабеллы есть еще одна дочь с таким именем?

– Но она ведь уже… она была…