«Позволь мне помочь этой женщине, – мысленно взмолился я. – Позволь помочь ей встать на путь истинный».

– Очень рад, что встретил тебя, – сказал я, расправив плечи, и она убрала руку с моей груди. – Ранее на этой неделе ты говорила, что хочешь поговорить.

Она радостно кивнула в ответ.

– Хотела. В смысле, хочу.

– Как насчет моего офиса, скажем, через полчаса?

Она шутливо отсалютовала мне.

– Увидимся позже, святой отец.

Я старался не смотреть ей вслед, действительно старался, но всего лишь на секунду, бесконечно долгую секунду, задержал свой взгляд на ее удаляющейся фигуре, и этого было достаточно, чтобы запомнить блеск пота и солнцезащитного крема на ее подкачанных плечах и дразнящие движения ее попки.

После этого мне определенно потребовался ледяной душ.

Полчаса спустя я снова облачился в свою церковную одежду: черные брюки, кожаный ремень от Армани (доставшийся мне по наследству от одного из моих братьев-бизнесменов), черную рубашку с длинными рукавами, закатанными до локтей. И, конечно же, в мою колоратку. Святой Августин строго смотрел на меня со стены офиса, напоминая о том, что я здесь для того, чтобы помочь Поппи, а не предаваться мечтам о спортивных бюстгальтерах и шортах для бега. И я хотел помочь ей. Вспомнил, как она тихо плакала в исповедальне, и мое сердце сжалось от боли.

Я собирался помочь ей, даже если это убило бы меня.

Поппи появилась в церкви на минуту раньше оговоренного, и ее непринужденная пунктуальность, когда она вошла в дверь, свидетельствовала о том, что она не привыкла опаздывать. Она явно получала удовольствие от этого и была из тех людей, которые не понимают других, кто не приходит вовремя. Между тем я в течение трех лет вставал в семь утра, но так и не превратился в жаворонка, и чаще всего месса начиналась не в восемь, а на десять минут позже.

– Привет, – произнесла она, когда я указал ей на стул рядом с собой. Я выбрал два стула с мягкой обивкой в углу кабинета, потому что ненавидел разговаривать с людьми, сидя за рабочим столом, словно директор школы. К тому же мне хотелось иметь возможность утешить Поппи, прикоснуться к ней, если возникнет такая необходимость, продемонстрировать ей более личный подход, чем древняя «будка смерти».

Она опустилась на стул с такой грациозностью и элегантностью, и это чертовски завораживало… Все равно что наблюдать, как балерина завязывает ленты своих пуантов или гейша наливает чай. Она снова накрасила губы тем возбуждающим оттенком помады, ярко-красным. На ней были шорты с высокой талией и блузка с завязками на шее. Ее наряд больше подходил для субботней прогулки на яхте, чем для встречи в моем мрачном кабинете. Но ее волосы все еще были влажными, а на щеках играл румянец, оставшийся после пробежки, и я ощутил прилив собственнической гордости оттого, что мне довелось увидеть эту элегантную женщину слегка растрепанной, что было совершенно неуместно. Я постарался взять себя в руки.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, – продолжила она, скрестив ноги и положив сверху сумочку. Хотя это была не сумочка, а, скорее, элегантная сумка для ноутбука, наполненная кипой разноцветных папок. – Я много думала о том, чтобы найти что-то подобное, но никогда не была верующей, и какая-то часть меня все еще противится этой идее…

– Не надо думать об этом как о чем-то религиозном, – посоветовал я. – Я не собираюсь обращать тебя в веру. Почему бы нам просто не поговорить? И, возможно, ты захочешь принять участие в каких-либо мероприятиях или групповых встречах, если, конечно, тебе это понадобится.

– А если нет? Вы направите меня к методистам?

– Я бы никогда так не поступил, – возразил я с напускной серьезностью. – И всегда в первую очередь ссылаюсь на лютеран.

Мои слова вызвали у нее улыбку.

– Так как ты оказалась в Канзас-Сити?

Она поколебалась.

– Это долгая история.

Я откинулся на спинку стула, показав ей, что готов слушать.

– У меня полно времени.

– К тому же скучная, – предупредила она.

– Я провожу свои дни, упражняясь в литургических законах, которые восходят к Средневековью. Поверь мне, я знаю, что такое скука.

– Ладно, хорошо, только не уверена, с чего начать, поэтому, думаю, стоит вернуться к самому началу. – Ее взгляд скользнул к полке с книгами, и она прикусила нижнюю губу, словно пыталась решить, каким на самом деле было начало. – Я не типичная беглянка, – продолжила она после минутного молчания. – Я не сбегала через окно в шестнадцать лет и не угоняла автомобиль отца, чтобы доехать до ближайшего побережья океана. Я была прилежным и послушным ребенком, любимой дочерью отца вплоть до тех пор, пока не поднялась на сцену Дартмутского колледжа и не получила диплом магистра делового администрирования. Я взглянула на своих родителей и наконец по-настоящему поняла, кем для них являлась – еще одним ценным вложением, очередной папкой в портфеле инвестиций.

«Вот она, наша младшенькая, – я прямо видела, как они хвастаются сидящей рядом семье. – Окончила колледж с отличием и, знаете, училась только в лучших школах. Последние три лета провела добровольцем на Гаити. Она могла бы танцевать в Джульардской школе искусств, но, конечно же, предпочла изучать бизнес, наша здравомыслящая девочка».

– Ты работала добровольцем на Гаити? – перебил я.

Она кивнула.

– В благотворительной организации под названием Maison de Naissance[4]. Там гаитянки могут получить бесплатную дородовую помощь, а также родить. Это единственное место помимо летнего домика в Марселе, где французский, который я изучала в школе-интернате, хоть немного мне пригодился.

Дартмут. Марсель. Школа-интернат. С самого начала я чувствовал, что Поппи была утонченной девушкой, и после ее упоминания о Ньюпорте у меня возникли предположения, что в какой-то момент ее жизни она познала привилегии и богатство, но теперь я точно понимал, насколько большими были эти привилегии и богатство. Я изучал ее лицо. В этих чертах отражались преуспевающая уверенность, какая-то старомодная склонность к этикету, воспитанность, но в то же время не было ни намека на претенциозность или элитарный снобизм.

– Тебе нравилось там работать?

Она тут же просияла.

– Конечно! Это прекрасное место с замечательными людьми. В мое последнее лето там я помогла родиться семи младенцам, двое из которых были близнецами… Они были такими крошечными, и акушерка позже сказала мне, что если бы их мама не приехала в медицинский центр, то она и ее малыши почти наверняка умерли бы. Я даже помогла этой мамочке выбрать имена для ее сыновей. – Поппи немного засмущалась, и я понял, что сейчас она впервые смогла поделиться этой радостью с кем-либо. – Я скучаю по этой работе.

Я расплылся в улыбке. Не смог удержаться, просто редко видел, чтобы кто-то так радовался, помогая нуждающимся людям.

– Для моей семьи идея благотворительности заключается в проведении политического сбора средств, – сказала она, насмешливо скривив губы. – Или в огромном пожертвовании на какую-нибудь благотворительную кампанию, чтобы сфотографироваться с гигантским чеком. А затем они спокойно перешагнут через бездомных в городе. Такой позор.

– Это обычное дело.

Она яростно замотала головой.

– Такого не должно быть. Я, по крайней мере, отказываюсь так жить.

Она молодец. Я полностью ее поддерживал, но при этом я вырос в религиозной среде, привык к добровольческой деятельности. Для меня это не составляло труда, но сомневаюсь, что подобное убеждение далось ей легко. Мне ужасно хотелось остановить ее рассказ на этом месте, услышать больше о ее жизни на Гаити, поведать о том, как она могла бы помогать людям здесь, в церкви Святой Маргариты. Мы нуждались в таких людях, как она, которым не все равно, в добровольцах, готовых пожертвовать свои время и способности, а не только деньги. По правде говоря, я чуть не выпалил все это вслух. Я едва удержался, чтобы не встать перед ней на колени и не начать умолять помочь нам в благотворительной столовой или с приготовлением оладий на завтрак, потому что нам постоянно не хватало персонала и не помешала бы ее помощь, и, если откровенно, я хотел занять ее любым возможным делом и постоянно видеть ее рядом.