I.

   Светило раннее весеннее крымское солнце. Красавица Ялта еще спала, т. е. спали господа, а набережная и пристани уже работали. Одним из первых на набережной появлялся Фрол Иваныч, человек неопределенных лет, с солдатским лицом, хотя никогда не служил в солдатах, в рваном пиджаке и белом переднике. Его серые небольшие глазки всегда с затаенной тревогой что-то высматривали, а в движениях чувствовалась торопливость вечно занятаго человека, которому, как говорится, дохнуть некогда.   -- Эх, сколько народу понаперло,-- думал вслух Фрол Иваныч, опытным глазом прикидывая суетившихся на набережной рабочих.-- И откуда только берутся, подумаешь...   Собственно, на набережной и на пристанях у Фрола Иваныча не было никакого дела, но он каждое утро считал своим долгом обойти весь берег. Как же не поговорить с вернувшимися с моря рыбаками, с встретившимся таможенным солдатиком, с артелью турок-носильщиков, с швейцаром гостиницы,-- Фролу Иванычу все нужно было знать. Сегодня море было задернуто густой пеленой тумана, и на пристани ждали срочнаго парохода, который должен был придти из Севастополя еще вчера вечером.   -- В тумане всю ночь кружится,-- обяснял швейцар тоном специалиста.-- Ночью свистки подавал... Надо полагать, где-нибудь под Алупкой застрял.   -- Много господ ждете?   -- А как же, время такое... В начале апреля много народу из Адесты приезжает, значит, на Пасху, тоже вот из Москвы, из Харькова. Номеров-то пустых совсем мало осталось.   -- Цену хорошую дерете?   -- Всяко случается... Прижимистые господа нынче стали. Каждый на грош пятаков хочет получить...   В горах, окружавших Ялту высокой стеной, туман уже начинал подниматься. Выделялись отдельные гребни, освещенные утренним солнцем. Фрола Иваныча особенно огорчала белая масса тумана, надвигавшаяся на Ялту через Массандру и заслонявшая солнце.   -- И откуда только этот туман берется,-- ворчал Фрол Иваныч, и прибавлял для собственнаго утешения:-- Оно, обнакновенно, море агромадное, застудилесь зимой, а как солнышком подогреет его -- вот и туман.   В воздухе чувствовалась уже наливавшаяся теплота, и море ласково облизывало береговые камни ровной зеленой волной. Из тумана показывались рыбачьи лодки, где-то в белесоватой мгле тонкими штрихами обрисовывался косой турецкий парус, в переливавшейся зеленой ткани моря весело кувыркались неугомонные дельфины... На пристанях работа кипела. Разгружались несколько судов с лесом, кирпичем и железом. По сходням, как муравьи, тащились носильщики. Около мола тяжело попыхивал струйками белаго пара пришедший ночью из Ѳеодосии пароход, точно человек, который не может отдышаться после быстраго бега. На длинной каменной платформе мола правильными штабелями лежала всевозможная пароходная кладь, ломовые подвозили багаж, толпы носильщиков ждали работы и т. д. В утреннем воздухе постепенно накоплялся и наростал смешанный гул рабочаго приморскаго дня. Чувствовалось в самом воздухе что-то такое бодрое, радостное и обещающее, как улыбка выздоравливающаго человека,-- после зимней спячки здесь начинало все улыбаться -- и море, и горы, и качавшияся на рейде суда, и даже эта пестрая и разноязычная толпа поденщиков, облепившая набережную, мол и пристани.   Фрол Иваныч давно присмотрелся к постоянным ялтинцам и сразу мог определить каждаго чужестраннаго, особенно своих русачков из Курской, Орловской или Тамбовской губернии. Он сам был тамбовский уроженец и узнавал земляка по одеже и говору безошибочно.   -- Іон прийшов...-- говорил он,-- встречая своего тамбовца.   Эти "ионы" начали появляться на южном берегу Крыма все чаще и чаще и тащили за собой своих баб, искавших работы на табачных плантациях или "около винограду". У Фрола Иваныча сохранилась тоска по родине, и он всячески старался определить земляков к какому-нибудь подходящему делу. Куда же им деться, в самом деле... Не от добра "идут у Крым". Значит, дома нечего делать, ну, и идут... В первое время этих заморенных и серых "ионов" можно было видеть в самом тяжком положении, а потом ничего, приобыкали и устраивались не хуже других. Ведь это были не те босяки, которыми кишат все южныя пристани, а настоящая рабочая армия.   Обежав пристани, Фрол Иваныч отправился на Черный рынок, где у него было свое заведение, как он выражался деликатно, т. е. самая обыкновенная квасная лавчонка. Это "заведение" примостилось на самом юру, где толпился рабочий люд в ожидании нанимателей. У лавочки Фрола Иваныча уже дожидалась его жена, Анисья Филипповна, приземистая, полная старушка с сморщенным дряблым лицом. Она казалась не по годам старше мужа.   -- Пароход запоздал,-- деловым тоном заявил Фрол Иваныч, начиная разбирать доски передней стенки своего заведения.   -- Того гляди, еще на камни попадет,-- озабоченно ответила Анисья Филипповна.   -- А зачем ему на камни попадать?-- обиженно и строго спросил Фрол Иваныч, нахмурив брови.   -- Да я так, к слову...-- добродушно оправдывалась старушка, точно от ея слов пароход, действительно, мог попасть на камни.   -- То-то... Слово тоже к месту говорится. На камни...   Муж и жена составляли примерную чету и всегда говорили друг другу "вы". Фрол Иваныч в минуту откровенности любил говорить: "Нет, вы не знаете мою Анисью Филипповну... Это не баба, а копье!" В чем заключалась суть такого оригинальнаго сравнения, и чем добродушная старушка напоминала копье -- оставалось неизвестным. В обыкновенное время, особенно при чужих, Фрол Иваныч почему-то считал нужным постоянно спорить с женой и относился к ней почти сурово и даже бранился в третьем лице: "И для чего только эти самыя бабы на свете болтаются... Взять бы их всех за хвост да об стену". И т. д.   На рынке все лавчонки уже были открыты, и начинался обычный утренний торг мясом, рыбой, зеленью и разными припасами. Появились татарчата с чибуреками и лепешками. Особенно бойко торговала напротив заведения Фрола Иваныча турецкая булочная. Около нея стояла целая толпа рабочих турок в их нарядных лохмотьях. Загорелые, черноглазые, усатые и носатые, они резко отличались от серой толпы русских рабочих, столпившихся по другую сторону квасной Фрола Иваныча.   -- Уж эти мне черномазые!-- считал нужным ругаться Фрол Иваныч.-- На копейку квасу не выпьют... Разве это люди?   Утро для его торговли было самым тихим временём, особенно весной, и Фрол Иваныч не торопился открывать свое заведение. Он открыл свой прилавок, не торопясь, привел в порядок жестяныя кружки, пересчитал бутылки, попробовал кран у квасной бочки и несколько раз благочестиво зевнул.   -- И сколько этой самой нашей рассейской бабы набирается,-- говорила Анисья Филипповна, наблюдая сбившихся в отдельную кучку женщин поденщиц.-- Тоже, миленькия, есть -- пить хотят... Вон какую даль забрались. И не выговоришь...   -- Всех не пережалеешь... Другая, может, от своей собственной глупости приволоклась,-- сказал Фрол Иваныч совершенно без всякой причины, потому что сам первый жалел вот эту самую рассейскую бабу.-- Дома-то угарно, ну, и лопочут, как овцы, неизвестно куда... Мужик подать платит, а бабе какая печаль: надела сарафанишко да платчишко -- и все тут. А другая еще и рукомесло самое скверное выкинет...   -- Не грешите, Фрол Иваныч...   Он хотел что-то возразить жене, но, как сумасшедший, выскочил из своего заведения. На углу у трактира собралась целая толпа, и в воздухе мелькала какая-то жилетка с разномастными пуговицами. Фролу Ивановичу никакой жилетки не было нужно, но он протискался в толпу, выхватил жилетку из рук продавца, внимательно ее осмотрел и, прикинув на свет, решающе проговорил:   -- Ничего не стоит!..   Кто-то вырвал у него жилетку из рук, и Фрол Иваныч только что хотел обидеться на невежливое обращение, как с моря донесся далекий свисток. Фрол Иваныч ринулся в свое заведение и отдал на всякий случай приказание:   -- Вы, Анисья Филипповна, значит, того... вообще и в оба надо смотреть... А то вот эти самыя подобныя бабы, корых вы жалеете... Одним словом, как раз сцапает бутылку или кружку -- и поминай, как звали.   -- Не безпокойтесь, Фрол Иваныч...   -- И тоже напримерно, что касаемо льду... сейчас в кадушке под стойкой...   -- Что вы в самом деле, Фрол Иваныч,-- заворчала Анисья Филипповна.-- Слава Богу, не слепая...