— Нет, этих с ликвидационными и проездными. Вот приказ инженера Мухтарова. В течение осени и зимы мы должны закончить первую очередь строительства в Голодной степи. Весной должны пустить воду на два участка, а у нас…

В это время к конторе приближался запыленный и, очевидно, усталый мулла Гасанбай.

Гасанбай подошел к Лодыженко и, показывая глазами на дверь, в которую скрылся Преображенский, только успел спросить у него:

— Ким у?^[24]

— Начальник строительного отдела.

— Гасанбай-ака! — окликнул его Юлдаш-бай, переводчик главной строительной конторы, вынырнувший из-за входной двери.

Гасанбай пошел за Юлдашем.

По дороге пронеслась машина с хирургом Храпковым и старшей сестрой фельдшерицей Тасей. Лодыженко хотел было остановить автомашину, увидев, что в ней нет Саида. Но шофер не заметил его, заглядевшись на Га-санбая и переводчика Юлдаша, стоявших возле конторы.

XXXII

В ичкари на груде ковров и одеял лежала Този-хон. Ее лицо горело в лихорадке, а глаза испуганно блуждали по окну, по потолку, по нишам с посудой и останавливались на двери. Саид-Али на минутку задержался у двери, будто, входя в эту комнату, предполагал встретиться не с сестрой, а с кем-то другим. Он был без тюбетейки, с растрепанными волосами.

— Ака! — простонала его единственная сестра.

— Този, ты звала меня, но прости, я не мог зайти сюда, пока все эти кликуши… — И он зарделся. Ему стало стыдно, что он занимается рассуждениями, в то время как эта несчастная женщина то водит глазами по комнате, то останавливает свой взор на брате, и тогда ее зрачки сужаются и блекнут. В ее взгляде были печаль и безысходность.

— Този-хон! Ты хотела мне что-то сказать? Я послал за врачом.

— Саид-ака, я умираю… Меня жжет уже вот здесь в груди, где шевелится душа. Наклонись ко мне поближе… Я жила в обители. Таких, как я, там было немало. Все мы убегали в Намаджан и поэтому… утратили доверие имама и понесли наказание… Но, Саид…

Больная захлебнулась, и ее тело судорожно заметалось по постели. Саид схватил кружку с водой, чтобы дать сестре попить, но Този-хон отвела ее рукой, и на устах бедняжки едва заметно заиграла улыбка сестринской любви и благодарности.

— Я умираю, Саид… В обители твои… злейшие враги… Берегись их… — промолвила она и замахала руками, чтобы он уходил, а потом вдруг поднялась на локте и уже шепотом закончила: — У шейхов и мулл… есть свои инженеры на строительстве, они молитвами заклинают дехкан… Камень в голову… — И она еще энергичнее замахала руками, а ее глаза залились слезами. Она неотрывно глядела на Саида.

Саид-Али, ошеломленный словами сестры, пятясь, выходил из комнаты больной. У него мелькнула надежда, что Храпков, может быть, спасет ее. Только бы он подоспел вовремя.

Во дворе старика Файзулу окружили бородатые ишаны, соседи-дехкане. Между ними происходил какой-то спор, но Саид, объятый вихрем мыслей, вызванных словами Този-хон, не мог понять, о чем они толкуют.

— Саид-бай, нехорошо поступаешь! — такова была первая услышанная им фраза, произнесенная одним из ишанов. С Саидом-Али никто не поздоровался, а может, кто-нибудь и приветствовал его, да он не слыхал. У него кружилась голова и не было никакого желания видеть этих ишанов, а тем более выслушивать их набожные советы.

— Нехорошо поступаешь! — снова он услыхал чей-то голос, донесшийся из притихшей толпы.

— Я ничего не могу понять… В чем дело?

— Ты прогнал со двора лучших в Чадаке знахарок и пригласил врача к мусульманке. Доктора-мужчину, неверного, и при таком несчастье… Да известно ли тебе, молодой человек, какую ты беду накличешь на весь Чадак? Знахарки накличут… Для Голодной степи воды Кзыл-су забираешь у обители. Нарушаешь обычаи… Не позволим!

— Отцы любезные! Прошу вас не вмешиваться в мои личные дела. Уйдите с моего двора и дайте мне покой. И без вас тут…

Ишан угрожающе шагнул к Саиду. Толпа тоже зашевелилась. Во двор входили все новые и новые дехкане в праздничных чалмах, с руками, скрещенными на груди.

От подножия горы полетел звонкий уверенный голос суфи, призывавший к послеобеденной молитве.

— Аллагу акбар! Аллагу акбар!.. — забормотали на разные лады ишаны — прямые потомки Магомета.

Но автомобильный сигнал прорезал чадакский уличный шум, и за дувалом захрипела машина, привезшая Храпкова.

Кучка людей в белых чалмах бросилась к воротам и закрыла их. У ворот сплошной стеной встали добрых два десятка правоверных. Саид понял, что задумала эта кучка мракобесов.

— Не пустим к мусульманке! — заревели ишаны и выставили свои раскрытые груди, будто приготовились умереть смертью храбрых. Евгений Викторович приподнялся на сиденье, почти испуганно, непонимающе спросил их, разводя руками:

— В чем дело? Я врач, к больной… Скажите мне по-русски.

— Они не хотят впустить вас к мусульманке, — перевела ему побледневшая Тася.

— Не пускают меня? Но ведь товарищ Мухтаров…

В это время Саид, возмущенный поступком дехкан, бросился к воротам. Один из дехкан преградил ему путь, но Саид почти бессознательно отшвырнул его от себя.

— Это дикость! Не смейте, вы, несчастные… Там умирает человек! Пустите врача…

— Не допустим, не разрешим глумиться над нашей верой… глумиться над адатом… К правоверной — впустить мужчину неверного?

Сквозь калитку Евгений Викторович видел всю эту свалку и готов был развернуть машину и унести ноги, пока его еще не схватили озверелые ишаны.

Однако Тасе, очевидно, вдруг пришла в голову какая-то мысль, и она, выпрыгнув из автомашины, подскочила к большой толпе чадакчан, собравшихся возле калитки, и обратилась к ним по-узбекски:

— Аталяр! Но ведь я-то женщина… Пропустите меня. Мы обязаны спасти жизнь правоверной. Пропустите меня, не задерживайте… она умирает.

После небольшой паузы дехкане снова загудели, замахали руками и выпустили со двора белобородого ишана, спорившего с Мухтаровым.

За ним вывели двоих и того дехканина, которого Саид оглушил ударом.

— Дохтур, пожальста, лечи этого. А женщине можно пройти к больной, только без этого ящичка.

— Однако же… — только и успела произнести Тася, как чемоданчик с инструментами и лекарствами исчез в толпе. Евгений Викторович схватился за голову, крикнул:

— Идите поскорее, что там… — а сам с трудом вылез из автомашины и направился к пострадавшему. Во дворе бранился Саид-Али, тесно окруженный жителями Чадака.

— Воды. Су киряк!.. — промолвил Евгений Викторович, осмотрев больного. — Хорошо же он его приутюжил! — и, оглянувшись, пальцем показал, чтобы ему дали чемоданчик с лекарствами. Дехкане больше не спорили и подали ему чемоданчик.

Дав лекарство больному, Храпков стал смелее и попросил, чтобы его все-таки пустили к больной. Нашлись и переводчики, переведшие его просьбу. Снова поднялся крик.

В толпу вскочила Тася.

— Евгений Викторович! Скорее дайте антитоксин! Может быть, еще удастся спасти ее.

Больной поднялся с земли. Он оглянул толпу, наклонил голову и сказал:

— Пропустите!

Это или что-то другое повлияло на толпу дехкан, продолжавших шуметь, но они постепенно расступались, давая проход врачу. Храпков схватил чемоданчик и стрелой понесся к дому, чуть было не сбив с ног рыдающую, с открытым лицом, седовласую Адолят-хон, бежавшую ему навстречу.

— Она умерла! — закричала Адолят-хон, вцепившись в Тасины руки. Тася быстро перевела Храпкову слова матери.

Врач был ошеломлен, и его лицо густо покрылось капельками пота.

— Это дикость, ужас… — промолвил он, уже не сдерживая себя и возвращаясь на улицу к автомобилю.

XXXIII

Вернувшись в управление, Саид зашел прямо к себе в кабинет. Курьеры аккуратно сметали пыль со стола, но забывали менять полинявшие от солнца листы бумаги, и от них веяло чем-то прошлым, ненужным.

Ему не хотелось шевелить эти вороха второстепенных бумаг, рассмотрение которых он все откладывал до более свободного времени. Ему казалось — раз они залежались здесь и строительство без них не остановилось, так следует ли пробуждать их к жизни? Пошевели их, поройся, и снова они понесутся нескончаемым потоком, как силевые воды в Кара-Дарье.