У Саида мелькнула мысль свернуть в степь и поехать прямо к Караташу. Он даже приподнялся, чтобы сказать шоферу о своем желании, но это была лишь вспышка энергии, тотчас угасшая.

Из-за невысоких кустов, росших на заброшенном зауре, показался молодой мулла Гасанбай. Он бодро шагал из Караташа на строительство и, казалось, не ощущал ни зноя, ни усталости. Аккуратно завязанная чалма являлась наглядным свидетельством чистоты и искренности этого будущего служителя ислама.

Саид, не раздумывая, велел остановить машину.

— Аманмысыз, уртак! — поздоровался он, еще не поравнявшись с ним.

— Саламат бармыляр!

— Откуда держишь путь, мулла? — опираясь на борт машины, обратился к нему Саид на родном языке.

— Из обители, ходжа-бай.

— Из обители? Молиться ходите в такую даль или впервые идете на строительство?

Честные юношеские глаза, никогда еще не лгавшие, тревожно забегали, а лицо зарделось, как у посватанной девушки. Гасанбай посмотрел на управленческого шофера, потом на Саида и, отважившись, сказал:

— Молился… А тебе, ходжа-бай, следовало бы быть поосторожнее, — уже шепотом добавил он, снова поглядывая на шофера. — В обители молятся и инженеры, капитаны, сэры-имамы… Все они в саду имам-да-муллы молятся при лунном свете и что-то недоброе замышляют против степи…

— Какие инженеры, капитаны? Что ты говоришь, мулла? Вино в Караташе пил? — смеясь, спросил Саид, но, почувствовав в его словах тревогу, огляделся.

— Мне, юноше, непристойно лгать такому башка ходжайину!.. — сказал Гасанбай и пошел себе дальше. Саид поднялся с сиденья, хотел было остановить юношу, но им уже овладели сомнения, догадки. А тело просило, требовало покоя. Шофер почувствовал состояние Мухтарова и спросил:

— Может, вернемся, подвезем муллу, закончите с ним разговор?

По вопросу шофера нельзя было судить, понял ли он, о чем говорили по-узбекски Саид и мулла. Быть может, он только обратил внимание на возбуждение начальника, очевидно, не все сказавшего этому узбеку.

— Поехали дальше! — приказал Саид, обдумывая слова молодого муллы. Шофер нажал на газ, автомобиль рванулся с места и понесся по степи.

«Инженеры тоже молятся в садах имам-да-муллы», — сверлила мозг Саида фраза, только что им услышанная. Он оглянулся вокруг, но уже никого не было среди гурум-сарайских кустов.

XXVIII

«Богатому черт детей качает», — говорит старая пословица. Гурум-сарайцы не были богатыми, а своих детей даже сами не качали. Кишлак, точно заброшенные развалины, лежал среди сыпучих песков. Разбитый арык по неделям стоял сухим, ожидая, пока чадакчане соизволят подать из Чадак-сая на несколько дней воду.

И это называется жизнь!

Скудное, жалкое нищенское существование! И как только живут люди в Гурум-Сарае? Саид проехал между убогими развалинами дувалов, таща за собой пыль, будто собранную со всей степи. Автомашина остановилась возле общественной чайханы.

Это была какая-то пародия на чайхану: здесь не было ни нар, ни кошмы. Потрепанные циновки на полу сиротливо топорщились, а на темной стене с трудом можно было разглядеть портреты.

Ветер. Пыль. Мухи.

Казалось, они слетелись сюда со всего мира, будто предвещая появление здесь голодной чумы. Дехкане спокойно, полусонно отгоняли их, вытаскивали из пиалы, не выражая никакого возмущения. Это им кара за то, что неверные заполонили правоверные земли, за то, что Голодную степь, убежище шайтана, хотят оросить водами святейшего Дыхана. Началось с мух, уверяли седобородые деды, а скоро придет время, когда степные шакалы в таком количестве нахлынут в кишлаки, что наконец-то разбудят их от спячки, принудят их стать на защиту веры отцов…

Саиду тяжело было видеть эту нищету и темноту. Но какие слова здесь могут подействовать?

Закрыли дверь чайханы, зажгли сальную плошку. Ослепленные мухи так загудели в темноте, что казалось, будто они вот-вот разрушат стены, а на дворе зашумел ветер, поднимавший вихри пыли и песка.

Тоскливо…

— Вам надо уйти из Гурум-Сарая. Вы все больны, голодны. Нищета вас замучила, — только и мог для начала произнести угнетенный всем увиденным Саид.

— А куда денешься? Да тут была бы такая земля, если бы не эта пыль из Голодной степи да воды побольше! Испокон веков мы получали воду каждую неделю или даже два раза в неделю, а теперь только раз в две недели. Арык, точно сковородка: зашипит вода по горячему дну, испарится от солнца, и, пока пройдет пятнадцать километров до кишлака, землю лишь слезой оросит.

Освоившись со светом, мухи снова полезли в пиалы, Саид вынужден был отказаться от чая.

— Куда идти? В Голодную степь! — воскликнул Саид-Али, почувствовав, как вернулась к нему его энергия. — В Голодную степь, — подтвердил он и задумался: а что, если пойдут? Вот поднимутся сейчас всей массой и пойдут, расселятся на сухой равнине и зашумят по всей Голодной степи голодным криком: «Су-у киряк!^[23] Во-ды-ы, во-о-ды-ы!..»

— В Голодную степь? — спросил общественный чайханщик, прерывая думы Саида-Али.

— Да. Там чудесные земли. Какой дурак забил ваши головы мыслью о том, что это проклятая земля? Да я же узбек или тоже «неверный»? А ваш Каримбаев, а другие? Они такие же узбеки, как и вы, заботятся о судьбе своих детей, о судьбе края! Разве нам не жаль и края, где родились, и людей, с которыми выросли, и тех же… отцов! «Неверные»… — произнес с горечью Саид, и злость и жалость к этим забитым, обездоленным дехканам овладели им.

Оторопевшие дехкане скорее почувствовали страдания Саида, чем поняли его слова. Чайханщик торопливо налил чай в пустую пиалу Саида, хотя все они пили из одной пиалы.

— Каримбаев коммунист! А коммунисты… Но ведь и там нет воды, — робко возразил кто-то из сидевших позади.

— Так должна быть! И разве коммунисты не такие же люди?.. Если бы только вы, дехкане, беднота, смелее поддержали их! Эх… Тяжело мне говорить об этом. Будто только партия, большевики, только мы, узбеки-коммунисты, а не тысячи трудящихся узбеков хотят оросить Голодную степь, хотят оживить эту мертвую долину, чтобы край…

— Но тогда должна будет погибнуть обитель…

— Погибнет! Надо, чтобы погибла. Она уж больно разжирела от вашего пота. Вы голодаете, вы изнемогли от постоянного горя, а обительские ишаны становятся все толще и сундуки имам-да-муллы все тяжелее. Они заняли самые лучшие земли, создали для себя рай земной, а вам за ваши пот и кровь пока что обещают только счастливую загробную жизнь. Этого им совсем не жаль! Да пускай лучше умрет царство ишанов, чем мы с вами погибнем в борьбе и своими костьми удобрим их землю. Они перенесли сюда мединский коран, обманывают…

Саид говорил уже с таким воодушевлением, что некоторые даже поднялись с циновок. Встал и Саид-Али.

— Так что же делать?

— Что делать? — спросил Саид и тут же подумал: «Как, в самом деле, помочь им сейчас же, в эту секунду?» И сказал: — Обсудите у себя на собрании, организуйте артель, коллектив, если хотите. Вам дадут самые лучшие земли… Я еще заеду к вам, пришлю людей… — закончил Саид и быстро направился к выходу, будто торопился подготовить им достойную встречу в степи.

В открывшуюся дверь ударили свет и пыль. Мухи покрыли циновку, поднос с лепешками, пиалы. Саид садился в машину, а следившие за ним дехкане сидели неподвижно, словно у них не хватало решимости и сил задержать его, чтобы повременил, пока их отяжелевшие от тягостных забот головы не продумают сказанное им.

Саид уехал, а дехкане все сидели в чайхане, раздумывая над его словами, которые вселили в них надежду на спасение.

— Он странный человек, — сказал кто-то, когда автомобиль скрылся за дувалом.

— Странный, но наш! Он вместе с Каримбаевым и другими борется за лучшую долю для народа. Коммунисты!..

XXIX

Саид ощущал, как в его душе крепли могучие жизненные силы. Ему казалось, что теперь созданы условия, которые позволят усилить темпы строительства в Голодной степи. Постановление обкома партии, о котором рассказал ему Лодыженко, открыло новые горизонты. Теперь строительство спасено! И он ясно представил себе картину завершения строительства.