— Ллоиллага иллалла…
— …водами Кзыл-су! А это значит засушить тысячи танапов земли благословенной обители, вызвать гнев аллаха и обречь себя на проклятие и болезни. Мужайтесь и несите эту истину в кишлаки к правоверным. Не быть водам Кзыл-су в Голодной степи!.. Уже скоро придет конец большевикам. Их задушит международная сила, единство Мекки и Рима! Мужайтесь! Аллагу акбар! Ллоиллага иллалла…
Синявин осторожно выбрался из мечети. Он чувствовал себя как шпион, едва не опознанный во вражеском стане. У него трещала голова от новых впечатлений и мыслей. До сих пор ему казалось, что религия выполняет свои чрезвычайно примитивные функции костылей, на которые веками опирались люди с больными ногами. Молись себе и живи, ковыляя по грешной со времени сотворения земле. Так нет! Большевики отделили религию от государства, но, оказывается, она не хочет отказаться от руководства массами. Еще бы! Как же так. Водами Кзыл-су хотят оросить Голодную степь! Ведь тогда миллионы людей и будут поклоняться той степи! Что же останется священнослужителям? А он, культурный человек, инженер, являющийся противником обители, до сих пор не на этом грандиозном строительстве вместе с большевиками. С кем же тогда он? Третьего пути нет. Все, кто попадает в зону борьбы между двумя фронтами, непременно погибают от огня враждующих сил.
И он вслух решил:
— Вернусь с обвала и непременно загляну в Чадак. Это узбеки, и тот… узбек, но только значительно моложе, современнее. А сила спокон веков была на стороне молодого поколения. Непременно наведаюсь, давно я не был в Чадаке.
XIX
Не впервые приезжают люди в Чадак на отдых. Издавна съезжались сюда полакомиться виноградом, дынями, подышать воздухом, профильтрованным снегом и растительностью. Красота Любови Прохоровны привлекала внимание многих, но Храпковы привыкли к этому.
В летнюю пору Чадак был малолюдным. Дехкане занимались в поле своими хозяйственными делами: жали богару, поливали и окучивали пахту, охраняли бахчи, и в кишлаке оставалась только детвора. Днем улицы пусты — лишь изредка промелькнет серая, с черным волосяным покрывалом на лице, фигура. Только вечером селение оживлялось. Слышались громкие высокие голоса певцов, крики животных, говор дехкан.
Молодая, жизнерадостная Любовь Прохоровна еще не привыкла к такому покою. С утра до вечера она гуляла по кишлаку, вдоль реки, у подножия гор. Каждый уголок очаровывал ее своей девственной неприкосновенностью, новизной. Порой ею овладевало желание действовать. Ей хотелось очистить деревья от усохших ветвей, забросать землей и камнями арычок, вытащить из-под кручи опорный камень, чтобы все обрушилось в бездну, овеянную вековой тишиной.
Евгений Викторович усматривал в этом начало влияния спасительной «перемены климата» и слегка улыбался в усы, а жене лениво повторял:
— Примечай же, Любушка, как надо выбираться из этих переулочков. Я скоро сяду за работу, и тебе одной придется ходить на прогулки.
Она нервничала, но скрывала это от мужа. Ей начинало казаться, что старики дехкане, бывшие в чайхане, обманули ее, надсмеялись над ней. Где же, как не здесь, в этом экзотическом уютном уголке, и встретиться ей с Мухтаровым, чтобы загладить свою вину перед ним. Любовь Прохоровна несколько дней бродила по кишлаку, но никаких признаков присутствия Мухтарова не обнаружила. Да и зачем он здесь будет жить? Расспрашивать кого-нибудь о нем при муже она не смела. О, теперь она оберегает свою тайну.
— Ты меня совсем за ребенка принимаешь. Да я сама из любого места выберусь, — ответила она равнодушным тоном.
У подножия горы, возле колодца, она сорвала травинку и усердно посасывала ее. Любовь Прохоровна, охваченная тщательно скрываемой тоской, была теперь похожа на красавицу монашку, которая всю свою красоту и бурю чувств хранила в молчаливых стенах кельи. Ее красивые глаза сделались еще больше. Казалось, они умоляли — помогите моей душе найти покой и равновесие!
Доктор шутливо говорил ей:
— Нет, не поверю. А ну, давай-ка отсюда пойдем к рынку по разным улицам. Я пойду по этой дороге вдоль реки, а ты… ну, хотя бы по той тропинке, что вьется позади мечети, увидим, кто скорее придет.
Такая шаловливая затея!
— Что же! Давай! Это совсем просто, я раньше тебя буду на рынке, — у нее даже дух захватило от волнения. Она будет идти одна, а это же такое искушение…
— А ты попробуй, — ответил Храпков, радуясь, что жена вдруг повеселела. «Почему мне это раньше не пришло в голову?..»
Солнце давно спряталось за горы, и Чадак утопал в предвечерней прохладе. У подножия горы, по тропинке, по которой теперь торопливо шла Любовь Прохоровна, возвращались с пастбищ стада. Неуклюже остриженные курдючные овцы поднимали густую пыль, а безрогие, с тонкими шеями коровы нарушали чадакскую тишину мычанием, гулко отдающимся в горах.
Любовь Прохоровна никогда не замечала в себе столь искренней симпатии к этим милым живым существам. Она обгоняла их, улыбалась.
— Му, му, коровка! Простудила голос, а еще и мать…
Не отрывая глаз от мечети, она торопилась изо всех сил. На ней были туфли на высоких каблуках, коротенькая узкая юбка. Да кого ей здесь стыдиться? Ведь она вдали от города…
XX
Несколько недель Саид-Али, точно душа, потерявшая покой, метался по межгорной долине. Он никак не мог решить, где организовать контору — в Намаджане или в Уч-Каргале. Приезжали люди, инженеры, техники, создавалось хозяйство, бухгалтерия, канцелярия. Все это нуждалось в руководителе, в заботливом хозяйском глазе.
Саид-Али, как бурный водопад, обрушивался на местные организации, и авторитет строительства в Голодной степи возрастал с каждым днем. Около сотни служащих были расположены в трех пунктах, но в Чадаке постоянно находилась проектно-техническая группа, и поэтому Саид-Али приезжал туда на более длительный срок.
Сегодня он вышел из дома задолго до наступления вечера. Какой-то местный, очень почтенный на вид аксакал во время случайной беседы в чайхане как бы невзначай сообщил ему о приезде Храпковых:
— Чадак теперь становится городом, Саид-ака, благодаря такому счастливому вашему приезду этой весной. Сюда съезжаются люди, оживляются чайханы. Даже известный намаджанский врач Храпков третью неделю отдыхает в Чадаке вместе со своей женой.
— И даже Храпков? — почти безразличным тоном переспросил Мухтаров у аксакала. Но аксакал расценил этот вопрос по-своему.
— Да, Саид-ака, и Храпков. Он немало больных излечил здесь, и каждый вечер со своей женой ходит на прогулку к водопаду…
Мухтарову показалось, что аксакал даже многозначительно улыбнулся. Но что можно было подумать об угодливой улыбке старика?.. Мухтаров не придал ей значения.
И он вышел из дому, чтобы кратчайшими тропинками попасть к водопаду.
Саид любил жену Храпкова. Сердечная рана от последней встречи в Намаджане ныла и еще больше разжигала влечение к ней.
Впереди на углу стояла старинная мечеть. Он несколько раз намеревался зайти туда, осмотреть многовековые надписи, высеченные на внутренних колоннах. Но вдруг заметил женщину, неожиданно появившуюся из-за угла.
Она тоже заметила его. Споткнулась ли она о корни карагача с широкой, густой кроной, растерялась ли от такой неожиданности, но женщина неминуемо упала бы, не поддержи ее вовремя сильная рука Саида.
— Рахмат![9] — впервые по-узбекски поблагодарила она. А глаза разглядывали лицо того, кто так ловко подскочил и вовремя поддержал ее. Деликатному движению его руки, учтивому его поклону позавидовал бы не один влюбленный.
— Не за что, пожалуйста, уважаемая Любовь Прохоровна. Вы ушибли ногу о корни? — предупредительно спросил ее Мухтаров.
— Нет-нет, благодарю вас, Саид-Али… Извините, пожалуйста. Эта встреча, правда, была неожиданной для меня, но не скрою, Саид-Али… Я ее искала. Я такая… нехорошая женщина, Саид, ты должен… вы должны забыть о том инциденте. Я, я искупила его приездом к вам, в ваш… Чадак. — Любовь Прохоровна умолкла, но не отстранилась от руки Мухтарова, почти обнимавшей ее тонкий и гибкий стан. Она понимала, что с минуты на минуту может появиться ее муж. Однако удивительная бездумность, охватывающая влюбленных в такой решающий момент, туманила ей ум.
