В какой-то момент он сам испугался той жадности, с которой накинулся на Лаки, вспомнив, что она не любит прикосновений и всегда старается их избегать, позволяя только отцу обнимать ее. Антэн даже заподозрил, что она унаследовала от матери слабый темперамент и отвращение к сексу, и откровенно поделился этой мыслью с сыном, узнав, что тот любит его дочь. Алан пытливо глянул на лицо любимой, опасаясь увидеть на нем разочарование от его напористости. Но, хоть Лаки и лежала с закрытыми глазами, на ее лице блуждала легкая довольная улыбка, и он, облегченно вздохнув, понял, что она не возражает против пылких ласк.
Его губы требовательно набросились на нежные губы девушки, сминая их в страстных поцелуях, а рука опустилась ниже, сначала на живот, затем еще ниже, и стала ласкать ее самое сокровенное место.
Лаки тихо застонала от наслаждения и прошептала:
— Я хочу тебя, любовь моя.
Алан припал к ее груди, поочередно, без устали лаская каждую глубокими поцелуями, а Лаки прерывисто вздыхала и нежно гладила широкую спину любимого, целиком отдаваясь в его власть и предоставляя право вести эту страстную любовную игру, полностью подчиняясь его правилам и позволяя ему все. Алан давно стал твердым, как сталь, но продолжал ласкать ее, доводя до оргазма только прикосновениями и поцелуями. Его рука, пробравшись между ее ног, медленно гладила нежные складки, раздвигая их и полностью раскрывая Лаки перед ним, а затем его палец скользнул в жаркую глубину и ритмично задвигался, вызывая у нее очередную волну экстаза. Она еще не успела восстановить дыхание, как губы Алана, одарив ее тело десятками поцелуев, опустились ниже, и уже не палец, а его горячий язык стал выписывать любовный танец, доводя Лаки почти до безумия от испытуемого наслаждения. Она полностью доверилась ему. На ее теле для него не было никаких запретных мест.
Два долгих месяца Алан мучительно мечтал о моменте, когда Лаки окажется в его объятиях, и он будет целовать ее бесчисленное множество раз, вдыхать аромат ее тела и пробовать на вкус. Это был упоительный аромат и непередаваемый вкус, вкус дикого лесного меда в жаркий летний день. Никогда прежде он не любил так неистово и откровенно.
Собственно говоря, по-настоящему он никогда и не любил. Все, испытанное ранее, было радостным и приятным, но не более того. Алан был хорошим любовником, заботливым и обходительным. Отец учил его, что в постели мужчина обязать сначала доставить удовольствие женщине, поверившей ему, а потом уже думать о своем. Алан всегда внимательно следил за ощущениями своей партнерши, за ее реакцией на каждое его прикосновение, и умелыми действиями всегда доводил женщину до оргазма, получая от этого немалое удовлетворение. Как бы со стороны, он дирижировал всем процессом, вовремя нажимая нужные клавиши, чтобы зазвучала музыка любви. Но настоящая мелодия любви родилась в его сердце только, когда он встретил Лаки, и все навыки опытного дирижера были сразу забыты. Его направляла собственная безудержная, всепоглощающая страсть, и он стремительно несся по ее волнам, увлекая за собой любимую, которая до удивительного, радостного восхищения разделила ее с ним. Они полностью подошли друг другу, и оба получали истинное наслаждение от близости.
Алан долго целовал Лаки и никак не мог насытиться, казалось, он хочет выпить ее до дна, а затем лег на нее и сжал в объятиях. Она открыла глаза и затуманившимися глазами посмотрела на него.
— Я хочу принадлежать тебе, — едва переводя дыхание, прошептала девушка, ожидая вторжения, ведь момент был самым подходящим. — Прямо сейчас, прошу тебя.
Но он не торопился окончательно овладеть ею, хотя, судя по затрудненному дыханию и почти черным от расширившихся зрачков глазам, сдерживался из последних сил. Алан хотел получить Лаки в свое владение на всю жизнь, не желая делить ее ни с кем. Он хотел, чтобы она забыла обо всем, кроме него и их любви. И решил рискнуть, сыграв на ее страсти.
— Любимая, я хочу, чтобы ты принадлежала мне всю оставшуюся жизнь, — тяжело дыша, сказал Алан. — Хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой каждый день, и любить тебя до последнего вздоха. Прости, на меньшее, я не согласен.
— Я не могу посвятить тебе жизнь, — неподдельная горечь и сожаление наполнили голос Лаки, и она посмотрела на него долгим, проникающим в душу взглядом. — У меня есть обязательства, которые я не в силах отменить, потому, что дала клятву выполнять их. Я могу любить тебя сейчас, может, еще когда-нибудь.
Алан лишь отрицательно покачал головой и скатился с нее. Тяжело дыша, он вытянулся на кровати и устремил взгляд в потолок.
Лаки грустно усмехнулась, легко поднялась и быстро оделась. Она склонилась над ним и слегка прикоснулась к губам:
— Спасибо за все, прощай, — и уже отвернувшись, прошептала: — Прощай, моя любовь.
Затем резко встряхнула золотой гривой волос, разгоняя все сомнения, расправила плечи и вышла из комнаты.
Алан лежал, крепко сжав руки в кулаки и громко дыша, восстанавливая дыхание. Он боролся с собой изо всех сил. Одна его половина кричала: «Догони, возьми то, что предлагают, пусть даже это будет единственный раз! Ты же умираешь от любви к ней!». А другая половина грустно добавляла: «И будешь постоянно умирать, когда она будет покидать тебя, и жить надеждой, что увидишь ее снова. Эта надежда заменит тебе жизнь, изматывая сердце и туманя разум. Лаки правильно сделала, попрощавшись с тобой. Она решила за вас обоих, и не стала заставлять тебя мучиться сомнениями, можно ли хоть что-то изменить, чтобы стать счастливыми вместе».
В воздухе еще витал ее аромат, его губы хранили ее вкус, а руки помнили нежную шелковую гладкость кожи, но разум уже безжалостно твердил: «Ты проиграл и потерял ее навсегда», — и сердце сжималось от невыносимой боли.
Алан резко поднялся, сделал несколько упражнений для восстановления дыхания и замедления сердцебиения, а затем прошел в ванную комнату. Став под душ, он подставил лицо под холодные струи и пытаясь погасить пылавший в теле огонь, стал жадно пить воду, сразу даже не понимая, почему она такая соленая.
Эти неожиданные слезы перевернули всю его дальнейшую жизнь. Он не плакал с пяти лет, с того странного и непонятного дня, когда отец увез его от матери и отдал незнакомому человеку. Алан хорошо помнил свои горькие, безудержные слезы, злой окрик отца: «Хватит реветь, как сопливая девчонка, мужчины не плачут!» и тихие слова человека, ставшего для него самым дорогим в жизни — его настоящим, любимым отцом: «Они не плачут по пустякам, а когда теряют самое дорогое в жизни, то еще как плачут, чтобы сердце не разорвалось от боли».
Через несколько минут слезы притупили боль от потери, успокоили сердце и помогли принять самое главное в жизни решение. Он любит Лаки и хочет быть только с ней, и если она не имеет права изменить свою жизнь, значит, он должен стать частью той, другой ее жизни. И для начала узнать, какие столь важные обязательства возложены на нее, от которых она не может отказаться даже ради него. Алан ведь слышал ее тихие прощальные слова, именно они и определили его дальнейшие действия.
Спустившись в красную гостиную, он застал в ней одного отца и спокойно, почти равнодушно спросил:
– Где все? Куда подевался народ? Так непривычно тихо.
Антэн пристально посмотрел на сына. Он знал, что Лаки заходила к нему в комнату в поисках диска, потому что сам предложил взять его у Алана. Дочь вернулась лишь через час и на вопрос о диске, таким же равнодушным голосом ответила, что лишнего не оказалось, и она запишет программу в следующий раз, а сейчас немедленно уезжает в Дармунд по срочному вызову. От опытного взгляда Антэна не ускользнули ни припухлость губ, ни тень неудовлетворенного желания в глазах, но он не мог прямо спросить, в чем дело, не мог задать подобный вопрос дочери. А сейчас, глядя на Алана, понял, что хоть они всегда и были откровенны друг с другом, тот ничего не расскажет ему о Лаки, даже если бы он и набрался смелости спросить у него. Антэн сердцем чувствовал, что его дети безумно любят друг друга. Они были ему одинаково дороги, и он так мечтал, чтобы они были вместе. Придумав ничтожный повод, он специально направил Лаки в комнату Алана, надеясь, что оказавшись наедине, они договорятся между собой и займутся любовью.
