— Персиваль Боулз к вашим услугам, — представился он, приподняв цилиндр. — А вас как величать?

— По-моему, это не ваше дело, — ответил я, не сводя глаз с трости.

Он положил на нее обе руки.

— А вы с виду очень достойный молодой человек. Я из «Передвижного цирка Боулза и Уотерса», видели, наверное, наш поезд, — сказал он, обнажив острые, как у койота, зубы в жутковатом подобии улыбки.

— Видел.

Он забарабанил по набалдашнику толстыми пальцами.

— Не любите, значит, болтать попусту? Признак мудреца. Сынок, а ты вообще любишь цирк?

— Никакой я вам не сынок!

— Не только мудрец, но и человек разборчивый. Я это уважаю, — улыбнулся он. — Мы сейчас как раз гастролируем. Сегодня у нас целых два представления. Я как раз в цирк-то сейчас и иду, как вы можете видеть, — добавил он, кивнув на свой наряд. А потом достал из нагрудного кармана пачку билетов. — У меня тут есть бесплатные билетики, если захотите присоединиться. Подарок от шпрехшталмейстера.

— Не надо мне.

Он вновь обнажил хищные зубы.

— Я не в обиде. У вас тут никак и свой цирк есть, а?

Пока он прятал билеты в нагрудный карман, полы его желтого пиджака распахнулись, и я успел увидеть пистолет в кобуре, висевший на поясе.

Он это заметил.

— А! — Толстяк поправил кобуру. — Я забыл упомянуть, что я, ко всему прочему, еще и укротитель львов. Никогда ведь не знаешь, придется ли тебе сегодня пристрелить зверя или нет. — Он вновь положил обе ладони поверх набалдашника и задержал взгляд на вагончике за моей спиной. — Славная у вас работенка, как я погляжу.

— Никакая это не работенка. Я просто везу их до места, — возразил я.

— А я бы вам дал работу. Как раз подыскиваю новый персонал. А то скоро и у меня жирафы появятся.

По моей спине побежали мурашки. Ровно это же чувство накрывало меня, когда я охотился в Техасе, среди кустов: будто за мной следит пара хищных глаз. Я огляделся, а толстяк тем временем повесил трость на предплечье и еще что-то выудил из кармана. Спрятал в кулаке, потом раскрыл ладонь и протянул поближе ко мне. На ней лежала монета — «двойной орел» номиналом в двадцать долларов. Я в жизни не видел такой диковинки, а уж в свете фонаря она казалась еще золотистей.

— Орел! — объявил он и бросил монетку мне.

Я резво поймал ее. Большого труда стоило не стиснуть в кулаке этот кусочек золота.

— Приятно в руках подержать, правда же? — спросил он и забрал у меня диковинку. — Любите пари? Думаю, согласитесь, что пятьдесят на пятьдесят — вполне себе честные условия. Хотите прикарманить эту монетку? Вам только и нужно, что загадать — орел или решка; как знать, может, выиграете. — Он подкинул двадцатидолларовик и подставил тыльную сторону ладони. Монета приземлилась на нее. — Ну же.

Я промолчал, а он недоуменно склонил голову.

— Ну что вы, молодой человек. Загадывайте. Орел? Решка? Если выиграете, можете ничего и не забирать. Мы же это все ради веселья делаем.

Немного подумав, я произнес:

— Орел.

Он поднял ладонь, которой прикрывал монету: решка. А потом, улыбаясь так елейно, что впору было поскользнуться, перевернул монету… и на другой стороне тоже была решка!

Я отпрянул.

— Вы что задумали?!

— Отличный фокус, согласитесь. Осечек не дает. Можешь припомнить хоть один случай, когда монета падала решкой вверх? Это редко бывает. — Он протянул мне золотой кружок. — Она твоя. Такой смышленый паренек, как ты, сможет с умом ею распорядиться.

— Не надо мне, — пробормотал я. — Не люблю фокусы.

— Так ты у нас еще и честный, — заключил он и, крутанув запястьем, показал ладонь. Теперь на ней лежали две монеты. Еще одно движение — и осталась одна. — Молодой человек, обещаю, фокусов больше не будет. Только открытое деловое предложение. Вот «двойной орел», настоящий, золотой, двадцатидолларовый. На. Проверяй.

Я взял монету с его ладони и рассмотрел. У этой были обе стороны, как и полагается: и орел, и решка.

— Мне бы взглянуть на жирафов, переживших ураган, — сказал он и кивнул на вагончик.

— Откуда вы знаете, что они там?

— Молодой человек, о вашем путешествии уже все знают. Скажите спасибо газетам: раструбили. Я догадывался, что вы поедете по Ли-Хайвей, — так и случилось. Так что скажешь? Я быстренько на них посмотрю — и монета твоя.

Когда я не выразил бурного согласия, он зажал монету между толстыми пальцами и приподнял. Она засверкала в свете фонаря.

Когда перед глазами у меня блеснуло настоящее золото, я позабыл и о недавних фокусах, и о том, как Старик ругался при ввде циркового поезда, и обо всем остальном. Во времена, когда на «никель» можно было купить хот-дог и газировку, золотая монета ценностью аж в двадцать долларов превращала тебя в настоящего Джона Рокфеллера. Я не просто хотел ее: я в ней нуждался! Ради чего оборванцу идти на сделку с самим дьяволом в эти непростые времена, если не ради такого вот сокровища. Я питался похлебкой из перекати-поля и даже прельщался жареным мясом енота, приготовленным обезумевшими от голода бродягами на огне, разведенном в бочке.

Впоследствии пройдет немало лет с начала моей армейской службы, когда я наконец поверю, что завтрашний день непременно подарит мне пишу.

«Но ведь в Мемфисе я останусь совсем один, так? — рассудил я, разглядывая монету. — Ну и что, что у меня будет билет до Калифорнии, — уже очень скоро меня наверняка ждут голод и нужда, верно?

Тогда-то моя юная и дурная голова начала соображать, как бы сделать так, чтобы и монеткой разжиться, и уберечь от беды жирафов и Старика. Я ни капли не сомневался, что это возможно. Мне еще только предстояло узнать, что у тех, кто пошел на сделку с дьяволом, пути назад уже нет, что за все в этом мире надо платить, что есть лишь ад и рай и ничего между.

Я потянулся за монетой.

Толстяк спрятал ее в кулаке.

— Сперва покажи жирафов.

Я влез на переднее крыло и открыл окошки. Услышав меня, Красавица и Дикарь сами выглянули наружу.

— О-о-о-о-о, — протянул шпрехшталмейстер с елейным удовольствием. Глаза у него заблестели. — Они восхитительны! И так юны! Бесподобно, бесподобно!

А вот жирафы, едва удостоив его взглядом, спрятались обратно.

— Нет, нет, нет, пускай снова выглянут! — возмутился он.

Я-то, в отличие от толстяка, уже знал, что жирафов невозможно подчинить своей воле, и потому решил, что дело сделано.

— Вы их увидели. Уговор есть уговор, — напомнил я, буравя взглядом кулак с монетой.

— Еще покажи! — Он раскрыл ладонь и показал монету. — Покажи — и она твоя. Слово даю.

Я посмотрел на монету, потом на прицеп, потом вновь на монету, ломая голову, как бы ее добыть. Рассудив, что головы жирафов толстяк уже видел, я открыл дверцы, и взору циркача открылись их ноги. Я понадеялся, что этого хватит.

Куда там:

— Ну же, это ведь далеко не все, на что ты способен!

Мне в голову не пришло ничего лучше, чем поднять крышу, чтобы можно было поглядеть на жирафов с высоты. Я вскарабкался по боковой лесенке, надеясь, что пузатый шпрехшталмейстер последует моему примеру.

— Молодой человек, этот способ не подойдет! — крикнул он, потирая живот. — Надо еще что-нибудь придумать!

Я никак не отреагировал на эти слова, и тогда он подбросил монетку на ладони. Я не знал, что теперь делать. Кусочек золота подскакивал у него на руке, блистая в лучах фонаря. Двойной орел, такой сверкающий и красивый.

Он ждал:

— Сынок, монета твоя! Ты разве ее не хочешь?

Я с трудом оторвал взгляд от трофея и огляделся. Мое внимание привлек крупный, тяжелый зажим — четыре такие скобы удерживали в поднятом положении всю боковую стенку. «Может, опустить ее, совсем немножечко?» — подумал я. И не важно, что прежде я ни разу не трогал этих зажимов и не представлял, какой вес у стенки. «Опушу ее наполовину — самое большее», — сказал я себе. Слишком уж силен был соблазн.

Сперва я поднял крышу, а потом стал возиться с зажимами. Старик закрепил их на совесть — видимо, не рассчитывал, что придется снимать за время путешествия, а мне надо было срочно снять. Казалось бы, самое время еще раз спокойно обдумать мой план и опомниться. Но золотая монетка по-прежнему внушала мне, будто я смогу перехитрить ушлого богача, и эта мысль оглушала, отупляла, ослепляла.