– Дело вот в чем, – сказал он. – Похоже, Перри взялся за ум. Я бы мог спустить все на тормозах, но, по-моему, необходимо как-то его наказать.

– Ты спрашиваешь не того человека. Ты же помнишь, что лежит у меня в комоде.

– Помню. И это – я имею в виду этот эксперимент, о котором мы говорили, – все усложняет. Не могу же я наказать Перри, а сам… ну, ты понимаешь. Это было бы лицемерием.

– Тогда не делай этой второй вещи. Чего проще.

– Но я хочу. Я хочу сделать это вместе с тобой.

– Ух ты, ну ладно. Мне пора.

– Только ответь по-быстрому, не передумала ли ты.

– Я кладу трубку.

– Фрэнсис…

– Я не отказываюсь. Но мне надо подумать.

– Ты сама это предложила!

– М-мм, не совсем. Попробовать вдвоем – твоя идея.

Он не мог желать намека яснее, что его желания ей известны. Беседа с сексуальным подтекстом во время семейного праздника в доме, который отвела ему церковь, вызвала у него одновременно стыд и восторг.

– Ладно, – сказала Фрэнсис, – счастливого Рождества. Увидимся в воскресенье в церкви.

– Ты не придешь на полуночную службу?

– Нет. Но ваше желание принято к сведению, преподобный Хильдебрандт.

Расс полагал, что их отношения с Фрэнсис, уже полные скрытого смысла и готовые перерасти в упоение, в ближайшие дни выйдут на новый уровень: так ранние христиане верили, что мессия, на их памяти ходивший по земле, вот-вот вернется – что Судный день не за горами. В ожидании ее приговора он отложил очную ставку с сыном, а когда осознал, что ждать, возможно, придется долго, прегрешения Перри превратились, выражаясь словами Мэрион, в дело прошлое. Перри и правда взялся за ум. Не хитрил, не спал допоздна, словно бы вытянулся, похудел и неизменно пребывал в добром расположении духа. Мэрион теперь ночевала на третьем этаже и вставала когда придется, так что порой завтрак Рассу и Джадсону готовил Перри, теперь просыпавшийся раньше Расса.

Новый год принес с собой череду похорон – начиная с пожилой миссис Дуайер, скончавшейся от пневмонии; Расс проводил с прихожанами душеспасительные беседы и отправлял богослужения, пока Хефле отдыхали во Флориде. Дополнительные обязанности, порученные ему Дуайтом после ухода из “Перекрестков”, с него никто не снимал, но сейчас, вернувшись в группу, Расс считал себя обязанным присутствовать на воскресных занятиях. Дабы продемонстрировать Эмброузу искренность своего раскаяния и избежать опасностей работы с трудными подростками, он вызвался утрясать организационные вопросы весенней поездки в Аризону: заказывал автобусы, занимался страховыми полисами, добывал необходимые припасы, договаривался с навахо.

Погрязнув в работе, он наблюдал, как Мэрион его обгоняет. Она курила, каждый день изматывала себя ходьбой и худела на глазах. Ужины она по-прежнему готовила и на Расса, но, перебирая перед стиркой грязное белье, его вещи откладывала в сторонку, стирала только свое и детское. И в церковных делах он теперь вынужден был обходиться без ее помощи, тратить время, которого у него не было, на проповеди (без Мэрион они никак не желали складываться), она же ходила в библиотеку, на лекции в Общество этической культуры и в захудалый дощатый театр – пристанище любительской труппы “Актеры Нью-Проспекта”. Ее новообретенная независимость отдавала борьбой за права женщин, и Расс только радовался бы увлечениям жены, если бы хоть сколько-нибудь развивались отношения с Фрэнсис.

Но судный день все не наступал. В первую послерождественскую поездку в бедный район с церковным женским клубом Фрэнсис ни на шаг не отходила от Китти Рейнолдс, ему не удалось перемолвиться с ней словом наедине. Через несколько дней он позвонил ей под предлогом дежурной пастырской заботы, она ответила, что опаздывает на занятия и забежит к нему на неделе. Он тщетно прождал восемь дней. Уязвленный незаслуженной немилостью, Расс, дабы хоть как-то воздействовать на Фрэнсис, додумался позвать в следующую вторничную поездку незамужнюю семинаристку Кэролайн Полли. Кэролайн, наставница в “Перекрестках”, дружила с Эмброузом, и Расс надеялся, что если уговорит ее поехать с ним на машине, демонстративно представит ее Тео Креншо и целый день продержит возле себя, то вызовет ревность Фрэнсис. Но вызвал он лишь признание Кэролайн (в духе неуклюжей откровенности, принятой в “Перекрестках”), что в Миннеаполисе у нее есть парень. Фрэнсис же так сдружилась с Китти Рейнолдс, так задушевно с нею шепталась, что Расс ревниво гадал, не распространяется ли ее жажда новых впечатлений и на лесбийские утехи. На него она ни разу не взглянула. Словно и не было между ними напряжения, словно их общение в сочельник не изобиловало намеками.

В последнем свете дня церковный кружок вернулся в Первую реформатскую, и Расс перехватил Фрэнсис, прежде чем она успела уехать. Он мягко попенял ей за то, что она так и не зашла к нему.

– Надеюсь, у тебя нет причин меня избегать? – спросил он.

Она отодвинулась от него. Вместо очаровательного охотничьего наряда сегодня на ней был пуховик и вязаная шапка с помпоном.

– Вообще-то есть.

– Ты не скажешь какие?

– Это просто ужасно. Ты меня возненавидишь.

Догоравшие на западе январские сумерки напоминали раннюю весну, но в воздухе еще ощущалась горькая сухость и дорожная соль.

– Мне было неловко, – ответила Фрэнсис, – что я никак не соберусь послушать твои пластинки. Я решила, как только послушаю, сразу к тебе зайду, и вот наконец на прошлой неделе разложила их на полу в гостиной, но зазвонил телефон, а потом я готовила ужин и начисто о них забыла. А когда вернулась включить свет, не заметила их на полу.

В голосе ее сквозило легкое раздражение, точно пластинки сами виноваты.

– Я уже позвонила в музыкальный магазин, – продолжала она. – Они найдут замену. Я наступила только на две пластинки, но одна из них, как выяснилось, очень редкая.

Рассу показалось, будто она наступила ему на сердце.

– Не надо, не ищи, – выдавил он. – Это всего лишь вещи.

– Нет, я обязательно найду.

– Как хочешь.

– Что я говорила? Ты меня ненавидишь.

– Нет, но… видимо, я тебя не так понял. Мне казалось, мы с тобой собирались… я думал, что могу помочь тебе в твоем эксперименте.

– Я помню. Я должна была дать тебе ответ.

– Ничего страшного. Перри взялся за ум, я не стану его наказывать.

– Но я раздавила твои пластинки. И меньшее, что я могу сделать, – дать тебе ответ.

– Как хочешь.

– Я должна признаться тебе еще кое в чем. Я уже попробовала, одна. Не могу сказать, что для меня это стало откровением. Скорее у меня было такое ощущение, будто начался насморк, но через час прошел.

Расс отвернулся, чтобы скрыть разочарование.

– Я хочу попробовать еще раз. – Она коснулась его руки. – Я… у меня сейчас куча дел. Но давай все равно выберем время. Ладно?

– По-моему, ты и без меня прекрасно справишься.

– Нет, давай вместе. Вдвоем. Если, конечно, ты не хочешь позвать Китти.

– Я не хочу звать Китти.

– Будет весело, – сказала Фрэнсис.

Ее воодушевление казалось натужным, а когда Расс вечером позвонил ей, сжимая в руке календарь, они мучительно долго выбирали удобную обоим дату, точно выполняли тягостную обязанность. Экспериментировать следовало в будни, пока дети Фрэнсис в школе, но ровно в те дни, когда она была свободна, Расс отправлял пастырские обязанности. В конце концов Расс, мучаясь дурным предчувствием, условился встретиться с Фрэнсис в Пепельную среду[39].

Дни ожидания несли предвкушение пепла. Надежда, что Клем передумает бросать университет, пошла прахом еще в Рождество, когда сын позвонил и сообщил, что не поехал в Эрбану к девушке. Он уехал в Новый Орлеан, решив, что лучше встречать Рождество в одиночестве, в дрянном гостиничном номере, чем с семьей. Расс сознавал, что это его вина, хотел написать Клему, извиниться, попытаться наладить отношения, но не знал адреса. В январе Клем время от времени звонил домой, спрашивал Мэрион, не пришло ли письмо от призывной комиссии. В феврале сообщил, что позвонил в призывную комиссию и выяснил, что призывать его не планируют. Рассу бы встретить это известие с тем же облегчением, с каким восприняла его Мэрион, но он обиделся, что ему сообщила об этом Бекки, обиделся, что Клем так и не сказал им свой почтовый адрес, обиделся, что сын не планирует возвращаться домой. Бекки говорила, он работает в KFC.