– Смотри, стихия гневается! – сквозь порыв ветра крикнул я шествующему предо мной приятелю. – Погода портится. Воротимся!
Вдали вспыхнула витиеватая молния.
– Больше половины пути пройдено, куда уж воротиться! – отозвался Дмитрий. – Авось, успеем до шторма!
Почти одновременно с его словами мы услышали оглушительный раскат грома.
– Где-то поблизости ударила. Мы рискуем жизнями, друг мой!
– Все будет хорошо, – с непонятной уверенностью заверил Дмитрий. – Ускоримся же!..
(зачеркнуто)
***
…я помню, как мысленно бранил Дмитрия, по дороге к назначенному месту. Как не переставал ругать, когда прозвучала команда «сходитесь». Тогда я бессознательно задал сам себе вопрос: «А где же сейчас мои качества, которые выделяют меня среди других людей? Точнее говоря, которые с гордостью замечаю за собою я. Где сострадание и волнение за своего лучшего друга? (неразборчивый подчерк)»
Сказать по правде, мой страх был настолько сильным в тот момент, что я попросту перестал его как-либо ощущать.
Когда господа начали сходиться, стало вдруг очень тихо. Я думал, что у меня заложило уши, но тот час услышал странный стук.
С неба начали срываться капли. Стук становился все громче и быстрее, он заполнял все вокруг. Казалось, я и сам вздрагиваю, вместе с этим монотонным звуком.
Как странно, ведь земля под ногами размокла. Тут, скорее, будет тихое хлюпанье. Но что же это тогда? (следующие слова закрашены чернилами)
То был стук моего сердца. Я до сих пор удивляюсь, как мог не догадаться об этом сразу. Наверное, волнение так сильно затуманило мне голову, что я перестал понимать что-либо вообще.
Два черных пятня на земле – плащи, служившие барьерами – медленно приближались к ногам стрелков. Все происходило уж слишком медленно. Я несколько раз усомнился, не ошибся ли в подсчете шагов.
Внезапная вспышка озарила поле. Я зажмурился на мгновение, но за этот крошечный промежуток времени кто-то успел нажать на курок. Раздался выстрел, сопровождающийся гневным рычанием и криком, полным боли и отчаяния.
Я в ужасе распахнул глаза. Из-за чертовой вспышки все вокруг превратилось в темно-синее пятно.
Холодная паника охватила меня, когда я увидел бьющегося с приступами боли приятеля.
– Дмитрий! – Я подбежал к нему со спины. Рука моего товарища окрасилась в бордово-черный оттенок. Ладонью бедняга давил на ногу, на колено, которое – ах, боже мой! – было полностью раздроблено! Зрелище было уж слишком безобразным, я не стану в подробностях описывать это, ибо не хочу вновь вспоминать то, что часто виделось мне в кошмарах.
Неистовый грохот оглушил нас. Дмитрий сильнее сжал руку на колене. Я хотел было снять с себя плащ и перевязать ему артерию, но он вдруг потянулся за пистолетом свободной рукой, который ранее выронил.
Я поднял голову, придерживая Дмитрия за спину: барин в ожидании и, наверняка, с затаенной надеждою стоял перед барьером и молча наблюдал за нами. Его пистолет в правой руке дрожал, а копна мокрых волос почти полностью закрывала лицо, я не мог понять, что оно выражает. «Случайный выстрел? Не может быть!», – подумалось мне.
– В сторону! – простонал Дмитрий, его тело дрожало необычайно, дыхание стало тяжелым и судорожным. – В сторону!!!..
Я не посмел ослушаться. Меня самого трясло, будто в припадке эпилепсии. Сердце стучало так бешено, что, казалось, сломает мне грудную клетку.
Обессиленными пальцами Дмитрий поднял пистолет. Я видел, как под ним чернела лужа его собственной крови, я умолял его не тянуть, умолял найти в себе силы. «Пожалуйста, пожалуйста…»
– Meurs! Meurs, escroc!– хрипло кричал Дмитрий, дуло сильно шатало.
«Ну же!»
БАХ!
Пуля со свистом рассекла воздух. Стоящий до того барин беззвучно повалился наземь. Он лежал, не содрогаясь, не издавая никаких звуков, будто тряпичная кукла. Секундант рывком оказался рядом, замер над его лицом, а затем беспомощно обернулся к нам.
Пистолет выпал из рук Дмитрия. Он вновь застонал, схватившись за ногу двумя руками.
Я подбежал к приятелю. Руки не слушались меня, я с усилием стал оборачивать и стягивать ногу Дмитрия плащом, чтобы остановить кровотечение. Дмитрий бормотал что-то несвязанное, ему не хватало воздуха, он вот-вот потеряет сознание из-за болевого шока, из глаз его текли слезы. Окровавленные пальцы моего друга почему-то пытались убрать мои, но попытки эти были, конечно, напрасными.
– La justice… a triomphé… – слабым шепотом произнес он, а затем, лишившись чувств, медленно опустился на мои вовремя подставленные руки…
06.09
(перечеркнуто наискось):
«Мой милый друг, что сделалось с тобою?
И дни твои угасли, как свеча,
И жизнь твоя уж ничего не стоит –
Как говорил когда-то ты, шутя.
И мира нет в глазах твоих несчастных.
Небесный свод темнеет пред тобой.
Дуэль убила душу безобразно,
Но сохранила мертвенный покой.
Отраду повидал ты лишь на воле:
Средь гор высоких, или у реки,
У сосен томных, на просторном поле,
А нынче – издыхаешь от тоски.
Ты честен был, ты смел, великодушен!
Таким одно лишь место – небеса.
Но злобный мир порочностью осушен –
Изгнать пытался ангела, глася,
Что в свете справедливости не стало.
Исчез баланс среди добра и зла.
Я наблюдал, как мягко угасала
Твоя слепая, жалкая судьба…»
***
Три дня Дмитрий провел в постели. Еще два боролся с сильнейшим жаром. Я никогда не забуду обратную дорогу в избу: погода окончательно испортилась, дождь лил с неописуемой силой. Я думал, что оставлю здесь концы, если бы случайно не заметил бричку в несколько сотен метров.
Мужик до того был удивлен нашему незавидному положению, что на несколько минут потерял дар речи. Еще бы: двое разодетых молодых людей посреди поля в ливень, один из которых потерял сознание и окровавлен.
К счастью, лишних вопросов он не задавал, лишь поинтересовался, в какой стороне живет наша хозяйка. Я буду вечно ему благодарен.
Местным врачам удалось извлечь пулю из ноги приятеля, однако больше ничем помочь не смогли, рекомендуя немедленно езжать в город. Я бы и рад был в тот же день последовать их рекомендации, но Дмитрий все никак не мог прийти в сознание. Во второй день он начал бредить, а в третий замолчал, но зато пришел в себя. На мои вопросы о самочувствии отвечал кратко: «да», «неплохо» и проч., вид имел при том прескверный.
В ночь со второго на третий день мой приятель разбудил меня около трех ночи, настойчиво и жестко тряся за плечо и бормоча, что хочет сообщить мне нечто до смерти важное в обязательном порядке. Я в ужасе сел в постели, гадая, что такого страшного я должен услышать. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы до конца убедиться в том, что понял Дмитрия правильно: с неподдельной злостью и на чистом французском друг ругал меня за то, что я когда-то «бессовестно разделался с его новенькой удочкой», а после своей тирады с грустным выражением лица заявил, что ни за что в жизни не будет говорить на этом «демоническом языке».
Хозяйка пыталась расспросить меня, с кем же именно была дуэль Заревского. Конечно, я не назвал конкретного лица, ссылаясь на давнего знакомого, с которым довелось встретиться на этих землях. Как я и думал, здесь подобные явления случались очень редко: за последний десяток лет не более четырех-пяти раз. Многие жители и вовсе не верили, что конфликты можно решать подобным способом. Они были далеки от мира сего, имели свои предрассудки и традиции, некоторые из которых многим горожанам могли показаться сумасшествием. Как и случилось с Дмитрием.
За эти несколько дней я почти не выходил на улицу, сидел в одной комнате с Дмитрием, писал, точнее, пытался – муза меня оставила, а вдохновения я не находил. Все дни напролет лил дождь, я не видел солнца уже более недели.
Кстати говоря, на счет Дмитрия. Прибывая в сознании, он все время лежал в одной позе, скрестив руки в замок и разглядывая уродливую трещину на потолке. Бледность не сходила с лица его, болезненно-темные круги пролегли под серыми глазами. Казалось, он вообще не спал, однако, просыпаясь ночью от ударов грома, я видел его закрытые веки. Днем я читал ему сочинения Бельфоре, занимал и своей собственной поэзией, которую написал еще в К-городе до нашего странствования. Тогда его мертвенный взор на мгновение оказывался на мне, губы растягивались в какой-то умиротворенной улыбке, шепча медленно, но четко: «Спасибо, Владимир Безочин».
