Это место, этот день – все это я буду хранить в своей памяти всю жизнь.

***

А вечером того же числа я почему-то вспомнил, как в К-городе, разбирая сумки, Дмитрий нашел у меня скрипку. Кроме того, я был счастливым обладателем рояля, а скрипку мне подарили в качестве сувенира, но я ни разу не играл на ней. Зато мой товарищ тут же взял в руки смычок, сыграл пару нот, а затем виртуозно исполнил сначала несколько композиций Маттейса и Моцарта, а после и свои собственные. И я вновь подивился: каким же талантливым был мой приятель!

Однако в тот же миг опечалился: удача никогда не была на его стороне. Все таланты Дмитрия до сих пор оставались незамеченными. Мне искренне жаль таких людей. Я понимал и понимаю, что ничем помочь ему не могу, и все же, с воодушевлением когда-либо рассказывая о своих успехах, во мне часто просыпается странное чувство вины, а потом еще долго мучает совесть…

О, читатель, уж если постигнет тебя неудача, если злых людей окажется больше, знай, ты не одинок – с тобою тысячи таких же борцов за правду. Не забывай и Дмитрия, всегда помни его, как такого же несчастного путника в несправедливом и жестоком мире.

19.08

Ах, Дмитрий! Ненавижу я тебя за твое легкомыслие! Совесть теперь меня ежечасно гложет, ибо не смог отговорить тебя! Хитрец тот барин, а кроме того и умен, но недооценил он своего противника.

***

В тот вечер смог-таки Дмитрий насолить тому барину. По его рассказу, обыкновенно спокойный и немногословный господин в сердцах, в припадке безумного гнева кричал что-то о Боге, взывал к совести, а чуть успокоившись, заявил, что вызывает Дмитрия на поединок, так как тот самым бессовестным образом оскорбил его честь.

Я решительно перебил моего приятеля:

– Пиши письмо с извинениями! Сейчас же!

– Как можно! – возмутился Дмитрий. – Уж если так сложились обстоятельства, ни о каких письмах и речи быть не может!

– Ей богу, переступи же ты через свою гордость! – Я безуспешно пытался вразумить своего товарища. – Или не понимаешь, как все может закончиться?!

– О какой гордости может идти речь? Ты не был там, потому знать не знаешь, из-за чего именно встрял конфликт.

– Ну так просвети меня!

Поколебавшись мгновение, тот вкратце поведал о случившемся, избегая подробных деталей, однако и без того я сумел понять суть: агрессором выступал мой товарищ.

– Чем ты думал, когда позволил себе такую бессовестную наглость?! Позабыл, кто он таков? – набросился я на Дмитрия.

– Негодяй он, обманщик, вот кто! Рабочие его отзывались о нем именно так!

– Еще и с крестьянами успел пораспускать слухи?! Совсем страх потерял? Мы на чужой земле, тут иные правила!

– По вине этого паршивца страдали многие! Он подл, жесток и жаден! Он не достоин столь роскошной жизни.

– Уж не тебе судить, кто здесь чего достоин, а кто – нет, – довольно жестко произнес я. – Мы всего лишь гости, мы не должны вмешиваться в здешний порядок, а уж тем более – пытаться нарушить его!

– Разве столь бесчеловечное поведение можно назвать порядком?

– Везде разные порядки, уж ты-то должен понимать это!

– Но нормы морали для всех одни!

Я глубоко и порывисто вздохнул, понимая, что спорить с моим другом бесполезно, да и слишком поздно. Это уже произошло, теперь нужно понести заслуженное наказание за остроту языка своего приятеля. А если продолжу спор, то высока вероятность того, что мы и вовсе переругаемся, а уж этого-то сейчас как раз и не хватает. Как можно быть таким самоотверженным глупцом?!

– И что же ты планируешь делать дальше? – спокойно спросил я, пуская на Дмитрия уставший взгляд.

– Ну, на самом деле я хотел попросить тебя о помощи… – смущенно ответил мой товарищ, опуская голову.

Я удивленно вскинул брови, однако догадывался, к чему тот клонит.

– Конечно, я не стану молить его о прощении…

– А подумал ли ты, что будет с теми «бедными» крестьянами? Многие крепостные жалуются на своих хозяев. Ты будешь помогать всем им?

– Нет, конечно. Я не смогу помочь всем им.

– Но ведь таких «паршивцев» очень много! И все они портят жизнь своим крепостным…

– Полно же, слишком поздно о чем-либо думать.

– Никогда не поздно написать письмо и забрать свои слова назад, – мягко улыбнулся я.

– О, нет. Между прочим, я хотел просить тебя быть моим секундантом!

Я не мгновение задумался. Меня охватило странное предчувствие. Мне дважды доводилось выступать в роли секунданта для своего товарища. Тогда меня всегда охватывала тревога, но в этот раз все было несколько иначе.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – продолжал упрашивать Дмитрий, – но сейчас не то время, чтобы отступать.

– Почему?

Повисла напряженная пауза. Я думал. Точнее, конечно, я не хотел, чтобы мой товарищ стрелялся, я скорее обдумывал и прикидывал все возможные варианты исхода событий.

– И что же будет, если я не стану помогать тебе?

Дмитрий в растерянности опустил голову, явно не ожидая такого поворота. Тогда он был, наверное, самым несчастным человеком на Земле.

– Ты ведь хотел возвратиться в К-город! Когда именины у Михаила? Он присылал тебе приглашение! – вдруг вспомнил Дмитрий. – Уж если окажешь мне эту услугу, после дуэли тот час едем в К-город!

– Ах, да как смеешь говорить такое! (исправлено) В своем ли ты, прости господи, уме?!..

Он в самом деле не осознавал всю серьезность сего «мероприятия». И, знаете, играть с судьбою с такой легкомысленностью, совсем не думая при этом о последствиях, не осмелится даже самый последний дурак.

***

Я согласился. Я действительно согласился. Мне трудно найти себе достойное оправдание. Я всегда выделял Дмитрия среди других людей, не смотря на то, что наши взгляды во многом расходились. Он искренний, добрый, с большим сердцем и с глубокой душой. Его, как и меня, волнуют не чины и все в этом роде, а то, каковы люди внутри. Он никогда не принимает решения спонтанно, хоть и нередко слушает сердце, а не разум. Удача никогда не была на его стороне, поэтому во всех своих занятиях он старался больше всех. Дмитрий терпел неудачу почти во всем, но никогда не расстраивался из-за этого, а принимал судьбу, как должное. Меня всегда удивляло это, потому что я никогда не встречал таких уникальных людей, чтобы и с характером, и с душой.

Когда мой приятель говорил о дуэли с такой безукоризненностью и простотою, мне становилось мерзко за свое разочарование. Как я могу так думать о своем лучшем друге? Но тогда я не видел в нем тех славных черт, которые делали его «настоящим» человеком. Он был типичным представителем бессердечного и аморального общества, где честь ставилась выше, чем дружба. Я никогда не понимал этого, никогда и не буду способен понять. Я вновь и вновь ощущал болезненное чувство одиночества, заполняющее меня целиком и полностью изнутри. Не могу я быть один! Но если и так, за что же оказался среди черствых, гниющих медленно и безобразно людей? Чем заслужил такую жалкую и жестокую участь? Я не в силах изменить общество, но и общество не способно изменить меня. Неужели мне остается просто беспомощно существовать, не имея ни малейшей возможности завоевать уважение «тех» людей? Да и нужно ли? Для них я ничтожный, глупый, ибо не понимаю их нравов, щенок, который не заслуживает ни единого даже самого обыкновенного взгляда, не говоря уж о сожалении или жалости…

Ну и к черту.

20.08

Большое бледно-желтого цвета поле, по которому мы шли, было как будто бы мертвым. Многочисленные следы от колес и копыт пересекали его безобразно, с какой-то дьявольской беспощадностью. Мокрый мерзкий ветер хлестал нас, словно стараясь прогнать с этих территорий. Он ломал колосья, подымал вверх пыль и грязь, заставляя постоянно прикрывать лицо руками. Серая дымка стремительно окутала и нас, и это поле. Из-за повышенной влажности становилось трудно дышать.

Так всегда бывает, когда вот-вот случится что-то плохое. Дождь, гром и все в этом роде.