А далее резкий скачок!

Следующие пару часов жизнь начинает резко изменяться, усложняться. Она завоевывает Землю. Она приобретает новые формы, появляются целые классы живых организмов. К девяти часам вечера рыбы вышли на сушу. А еще через пару делений циферблата, наступила пора динозавров. Правда век их оказался недолог и занял на часах Земли всего каких-то сорок минут. И вот, когда на часах уже было примерно без десяти полночь, млекопитающие овладели опустевшим после глобального вымирания планетой.

А что же человек?

Его историю у маленького Степы так изобразить и не получилось. Как бы ни был велик изображенный им циферблат, но отметить на нем четверть секунды, мальчишка не смог. Слишком мал тот отрезок времени, который на этом свете живут люди. По меркам Земли одно мгновение.

Вспышка!

Что же тогда говорить о жизни одного человека? И вправду, как говорят некоторые мудрецы, мы всего лишь песчинка в масштабах вселенной, бесследно затерявшаяся во времени. Наверно, потому многие так торопятся, стремятся сделать как можно больше. Они понимают, насколько на самом деле короток срок отпущенный человеку на этом свете.

Степану Яковлевичу невольно вспомнились слова его отца. Он говорил, что на надгробии указывают дату рождения и дату смерти, а между ними тире. Нужно чтобы это тире было чем-то заполнено, как можно большим количеством свершений. Этим принципом впоследствии и руководствовался Давыдов, став взрослым. Он работал, работал и работал, стараясь делать как можно больше, заполняя тот самый воображаемый прочерк, наибольшим возможным количеством поступков.

Мысли Давыдова прервала еще одна вспышка молнии. Она мелькнула совсем рядом, казалось, даже коснулась крыла самолета. Однако никаких последствий это не возымело. Степана Яковлевича лишь ненадолго ослепило. Потерев глаза, он посмотрел по сторонам. Пассажиры будто ничего не заметили. Кто-то из них спал, кто-то читал книгу, а кто-то вел беседы друг с другом о каких-то неизвестных, но возможно очень важных вещах.

Авиалайнер так же не менял курса, не набирал высоты и не снижался. Он упрямо рассекал мрачно-серую пелену своими крыльями, продолжая полет по намеченному маршруту.

Но разве не положено крылатым машинам держатся подальше от грозового фронта?..

Еще одна вспышка!

Почти беззвучная. Слышен был лишь тихий треск. Но вспышка эта была настолько яркой, что казалось, возникла в самом салоне аэробуса. У Давыдова внезапно перехватило дыхание. Дрожащей вспотевшей рукой он ослабил галстук и стал судорожно расстегивать воротник рубашки. Хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, и постоянно моргая, мужчина посмотрел на своего соседа. Тот сидел в наушниках и невозмутимо смотрел какое-то кино на планшете.

Неужели последней вспышки никто не заметил? Почему?

Давыдов тянет руку. Он хочет нажать на кнопку и вызвать стюардессу. Но тут его снова ослепляет сгусток яркого света. На этот раз, казалось, он возник прямо перед лицом Степана Яковлевича.

Ошарашенный и сбитый с толку, мужчина вжался в кресло. Он вдруг понял, что не может двинуться. Словно его парализовало.

Давыдов хочет позвать на помощь, но не может. Губы отказываются повиноваться, а язык онемел, словно превратился в вату.

И снова вспышка!

Снова она затмевает собой окружающий мир на несколько секунд.

Почему никто не замечает этого?

Что происходит?

Мозг Степана Яковлевича кричит, хотя сам предприниматель не может произнести и звука.

Еще одна вспышка, тихий треск и тьма.

3.

Тьма окружила Давыдова со всех сторон. Абсолютная тьма и абсолютная тишина. Он попробовал двинуться и понял, что продолжает сидеть в кресле. И темно вокруг от того, что глаза Степана Яковлевича были закрыты.

Мужчина медленно, словно с опаской разомкнул веки и посмотрел по сторонам. Он по-прежнему находился в салоне аэробуса, но был совершенно один. Ни пассажиров, ни стюардесс. Все сидения пусты. В помещении царил густой полумрак. Свет горел лишь носовой и хвостовой части самолета. Давыдов крикнул, но ему никто не ответил. Ни малейшего звука. Лишь те, что производил Степан Яковлевич лично.

Тревожно вслушиваясь в окружающее его беззвучие, мужчина внезапно с ужасом для себя осознал тот факт, что двигатели авиалайнера молчат. Обычно, на них не обращаешь особого внимания. Размеренный гул турбин беспокоит лишь по началу, во время взлета. А затем, спустя какое-то время, звук двигателей становится чем-то привычным, неотъемлемым. И лишь когда этот звук прекратился, мозг начал бить тревогу.

Почуяв неладное, Давыдов прильнул к иллюминатору, чтобы посмотреть, что творится снаружи и вновь обомлел. По другую сторону стекла не было ничего, кроме непроглядной тьмы. Ни вспышек молний, ни свинцово-серых туч, ни сигнальных огней. Даже крыльев самолета не было видно. Свет словно растворялся в окружающем мраке, подобно сахару, брошенному в кофе.

Степан Яковлевич не на шутку запаниковал. Он вскочил со своего места и начал бегать по салону, из одного его конца в другой. Мужчина заглядывал в окна, пытаясь рассмотреть хоть что-то, заглядывал во все возможные уголки, проверил кабинки туалетов.

Нигде ничего и никого. Ни единой души. Даже багаж куда-то пропал. Исчезли и личные вещи Давыдова. Его телефон, кейс с документами, бумажник и ключи.

Он попробовал открыть дверь в кабину пилотов, но та не поддавалась. А стуки, крики и призывы о помощи оставались без ответа. От безысходности Степан Яковлевич попробовал открыть люк, закрывавший выход в носовой части самолета. Однако и тут его ждала неудача. Рычаг то ли заклинило, то ли он был заблокирован. Охваченный паникой, мужчина схватил огнетушитель и принялся колотить им по металлической переборке, до тех пор, пока его тело не сковало усталостью. Обессилено выронив баллон, Давыдов грузно повалился на колени, привалившись спиной к стене. Он начал глубоко дышать, судорожно вздрагивая, всеми силами пытаясь успокоить свое разбушевавшееся в груди сердце.

Не хватало сейчас еще и сердечный приступ заработать.

Немного передохнув и придя в себя, Степан Яковлевич решил более не тратить понапрасну сил и здоровья, совершая всякого рода необдуманные, спонтанные действия. Ситуация, в которой он казался, была весьма неординарной и требовала тщательного осмысления. Вытянув ноги и расположившись удобнее прямо на полу в проходе, он начал размышлять обо всем произошедшем.

Необходимо было найти ответ на следующие вопросы: почему Степан Яковлевич потерял сознание, что произошло с самолетом и пассажирами, где он теперь находится и, самое важное, как найти выход из этой металлической западни.

Во-первых, Давыдов никогда не считал себя религиозным, или суеверным человеком. На любой вопрос он искал ответ исключительно материальной точки зрения. И от того, мысль о собственной смерти Степан Яковлевич отмел сразу. Тем более что подтверждением тому были его собственные ощущения. Тяжесть утомленного тела, ноющая боль в напряженных мускулах, потребность в дыхании, ощущаемые в грудной клетке глухие удары тревожно бьющегося сердца. Все это говорило о том, что Степан Яковлевич жив.

Но почему он тогда потерял сознание? В памяти сразу всплыли таинственные вспышки молний, которые, похоже, видел только сам Давыдов. Должно быть это были галлюцинации. Но из-за чего? Логично предположить, что мужчину чем-то опоили. Наверняка, чем-нибудь наркотическим. По-иному видение ярких вспышек объяснить было невозможно.

И здесь Давыдов перешел ко второму пункту. Самолет и пассажиры. Захват террористами отпадал сразу же. Ибо злоумышленники, как правило, никого не травят и не усыпляют. А если и делают так, то со всеми сразу. А Степан Яковлевич отчетливо помнил перед потерей сознания, что все окружающие его люди вели себя нормально и никакого явного дискомфорта не испытывали. Усыплен был только Давыдов. И теперь он остался один.

В этом должен быть какой-то смысл.

Степан Яковлевич встал с пола и еще раз прошелся по салону, от носовой части к хвостовой. Никаких следов присутствия кого-либо другого, кроме него самого. Все это начинало напоминать какую-то мистификацию, или злобный розыгрыш. И какой бы невероятной не показалась эта мысль, но мужчина внезапно ухватился за нее, как за единственно верный вариант.