— Знаете ли вы, что шаманы старого Вилда знали много вариантов целительских искусств или практик? — небрежно добавил Пенрик.

— Считается, что так, — пожал плечами Инглис. — Они были в значительной степени утеряны вместе с остальной частью их истории. Большинство шаманских учений передавалось из уст в уста, от учителя к ученику и умирало вместе со своими носителями. То немногое, что было записано, дартаканцы сожгли, если могли найти. То, что было скрыто, пало жертвой червей, гниения и непониманию. Одна из задач, которую поставило перед собой братство королевских шаманов, — попытаться восстановить эти навыки.

— И они добились какого-либо прогресса в этом поколении?

— М-м, кажется, женщины-шаманы из племени выполняли большую часть лечебных практик. Они либо писали меньше, либо меньше копировались, так как большая часть того, что сохранилось, относится к рассказам о воинах, наделенных духами животных, и боевой магии, а также об обрядах, окружающих священное королевство.

Пенрик — или это была Дездемона? — иронично фыркнул.

— В этом нет ничего удивительного.

— Намеки — это сводящие с ума брошенные замечания посреди рассказов о более важных вещах. Существует небольшая группа королевских шаманов, которые пытаются воссоздать навыки, меньше полагаясь на старые сказки и больше на новые практики. В конце концов, эти навыки, должно быть, были выработаны в первую очередь путем таких проб и ошибок. Если не считать этой ошибки… это проблема шамана из Истхома, в некотором смысле, чего не могло быть в старых лесных племенах, — говоря это Инглис выпрямился, оживился, словно на мгновение забыл о своих бедах. — Несколько старших шаманов пытались исцелить животных, пытаясь обойти это. Некоторые из их недавних результатов были очень захватывающими.

Освилу пришло в голову, что причина, по которой Инглису так повезло сойти за бедного ученого в этих гостиницах, заключалась в том, что он таковым и был. Ну, может быть, не бедным. И просвещенный Пенрик был таким же, вполне официально. Оба два сразу. Добрые боги, помогите мне.

— Орден Матери проявляет интерес к этой работе? — спросил Пенрик.

— Некоторый, да.

— Полезный или враждебный?

Губы Инглис скривились в мрачном одобрении.

— Понемногу каждого, но с тех пор, как братству пришла в голову идея стать врачами для животных, надзор стал более благоприятным.

— А вам интересна эта работа?

— Какое это теперь имеет значение? Я не могу, — Инглис снова поник.

— Раньше, когда вы могли, — сказал Пенрик, беспечно игнорируя этот приступ отчаяния, — как вы это делали? Как входили в шаманский транс? Медитация, лекарства, дым, колокольчики, запахи?.. Песни, молитвы, кружение?..

Что-то не совсем похожее на смех сорвалось с губ Инглиса.

— Все это или что-то еще. Мои учителя сказали, что это средства обучения для формирования привычек и так далее, произвольные. Ничто не заставляет это делать. И работает как механизм, без сбоев. Более опытные шаманы обходятся все меньшим, а некоторые могут и вовсе без ничего. Проскальзывая в плоскость символического действия и выходя из нее так же бесшумно, как плавающая рыба, и, казалось бы, с таким же небольшим усилием. — Его вздох подозрительно походил на зависть. Или, возможно, потерю.

— Так как же вас учили? Точно? У меня, знаете ли, профессиональный интерес к таким вещам.

Освил не был уверен, что Пенрик имел в виду этими расспросами — жрец оказался более скользким, чем он казался сначала, — но Инглис, похоже, принял это за чистую монету. Что достаточно неплохо говорило об Инглисе. Но шаман продолжал:

— Мы всегда начинали каждую тренировку с короткой молитвы.

— Чтобы призвать богов или успокоить Храм?

Инглис уставился на него.

— Призывать? Едва ли.

— Да, все разговаривают с богами, никто не ожидает, что они ответят…Почти никто. А потом?

— После некоторых экспериментов мы остановились на песнопении для моего входа. Это показалось мне самой подходящей возможной помощью. И это нельзя было потерять, как предмет, или не обнаружить рядом, когда нужно. Мастер Фиртвит сразу же научил меня призыву и ответу, как будто два барда, обмениваются строками длинного стихотворения по очереди. За исключением того, что мое было коротким, всего лишь четверостишие. Мы сидели друг напротив друга, между нами горела свеча, на которую я мог смотреть, и просто повторяли это снова и снова. И снова, и снова, и снова, пока мой разум не успокоился или, по крайней мере, так заскучал, что я едва мог это вынести. Мы извели почти целую коробку хороших восковых свечей. Это казалось ужасно расточительным. Я не могу себе представить, как Фиртвит терпел.

— После нескольких дней этого, однажды днем, когда я занимался этим так долго, что мы оба охрипли, я… прорвался. За грань. Всего на несколько мгновений. Но это было откровением. Это, это было то, к чему я, мой внутренний волк и я, стремились все это время. Все описания в словах, которые мне дали, не были… не были ложными. Но это было совсем не похоже на то, что я себе представлял. Неудивительно, что я не мог дотянуться.

— После этого все быстро стало легче. Мы отказались от свечи. На то, чтобы прорваться, уходило все меньше и меньше времени, и тогда я начал повторять все это сам. Я работал над этим беззвучно, когда… — Инглис прервался. Он неловко добавил: — Мой учитель сказал, что я был хорош.

— Так каково это для вас? Быть в этом духовном пространстве.

Губы Инглиса приоткрылись, сомкнулись, сжались. Он повернул руки ладонями наружу.

— Я могу дать вам слова, но они научат вас не большему, чем научили меня. Я не знаю, сможете ли вы понять.

— Инглис, — для такого мягкого тона это было странно неумолимо, — с самого странного часа моей жизни, на обочине дороги четыре года назад, я делился своими мыслями с двухсотлетним демоном с двенадцатью личностями, говорящими на шести языках, и скрытым желанием уничтожить все на своем пути, и я надеюсь продолжать делать это до часа моей смерти. Испытайте меня.

Инглис слегка отшатнулся. А Освил задумался, в какой невнимательный момент этого путешествия Пенрик начал казаться ему нормальным.

Пенрик вздохнул и перешел на другую тактику.

— Это действительно приятное состояние транса?

— Это место чудес, — Инглис колебался. — Некоторые находят это пугающим.

— А вы?

— Я радовался. Может быть, даже слишком. — Инглис нахмурился. — Материальный мир не исчезает из моего восприятия, но он… перекрывается, отступает в сторону. Нематериальные вещи кажутся материальными, символами самих себя, но не просто галлюцинациями, потому что в моей волчьей форме — я появляюсь там как волк, а иногда как гибрид волка и человека — потому что я могу их понять. Управляю ими. Привожу их в соответствие с моей волей. И в материальном мире они становятся такими же.