- Милосердный Боже. Если это так, Орфео может оказаться Флетчером, Сент-Карром или де ла Марком. Эти трое знали, что мы покинем виллу завтра, - МакГрегор резко остановился и взглянул на Джулиана. – Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, что ты стоял на балконе, когда Орфео пел? Гримани подозревает всех молодых англичан в округе, да ещё де ла Марка, который не англичанин. Если бы он не видел тебя на балконе своими глазами, то подозревал бы и тебя!

- Я удивлён, что он позволяет такому пустяку удержать себя от подозрений.

Они преодолели три широкие ступеньки на южную террасу. Это был квадрат футов двадцать площадью, засаженный фруктовыми деревьями и пересечённый мощёными дорожками. Сзади виднелась кирпичная стена, к которой подходила тропинка, сменявшаяся узкими каменными ступенями. Арка в центре стены вела за виллу.

Джулиан прошёл через арку.

- Орфео должен был сбежать этим путём. Пойди он через парадную лестницу, немедленно бы попал в руки Карло и Гримани, - он осветил фонарём свод и землю под ним. – Ни красноречивых пуговиц, ни обрывков одежды. А ночь слишком сухая, чтобы он оставил на камнях следы земли или грязи.

- Что толку искать улики в такой ночной час, - проговорил МакГрегор. – Я иду спать. А ты?

Здравый смысл манил Джулиана войти отдохнуть и спокойно поразмышлять. Итальянская ночь тянула его назад и победила.

- Ещё нет. Я немного прогуляюсь.

- Почему? – глаза МакГрегора сузились. – Что ты задумал?

- Я ничего не задумал, мой дорогой друг. Я просто не хочу спать, а таких ночей много не бывает. Вот, - он передал МакГрегору фонарь. – В саду он не нужен. Я помню тропинки и узнаю их в лунном свете.

- Не задерживайся, - проворчал МакГрегор.

Они спустились с террасы. Перед тем, как разойтись, доктор сказал:

- У него ведь и правда красивый голос.

Джулиан был поражён. МакГрегор по своей воле никогда не делимся мнением об искусстве или музыке, а теперь похвалил и кого – Орфео!

- Вы так думаете?

- А ты нет?

- Я был не в лучшем месте, чтобы услышать ему. Кроме того, я предпочитаю женские голоса.

- О, ну, возможно, отчасти дело было в месте и времени. Вместо того, чтобы сидеть в жарком, битком набитом театре и смотреть как люди в шутовских костюмах бродят по сцене, мы были в ночном саду и слушали того, кого даже не видели. Я сейчас подумал – ведь Лодовико впервые услышал Орфео именно в таких обстоятельствах. Неудивительно, что его так поразил голос.

Джулиан помолчал немного.

- Скажите, а что делала маркеза Мальвецци, когда Орфео пел?

- Я не знаю, - МакГрегор нахмурился. – Я не обратил внимания. Это важно?

- Мне просто интересно.

- Интересно! Вздор! Что ты подозреваешь?

- Сегодня ночью я больше не хочу никого подозревать. В этот праздник я не хочу никого допрашивать и отвечать на вопросы. Посмотрите вокруг.

Как ярок лунный свет...

В такую ночь, Троил всходил на стены Трои, верно,

Летя душой в стан греков, где Крессида

Покоилась в ту ночь^[63].

МакГрегор установился на него.

- Да что на тебя нашло?

- В меня проникла Италия. Если она не выйдет до утра, вы извлечёте её одним из жутких инструментов, что носите в медицинской сумке. А пока что, buona sera, mio signore!^[64]

- Безумный, как шляпник, - угрюмо прокомментировал доктор, - или влюблённый, что ещё хуже, - и он зашагал к дверям виллы.

Джулиан вышел в сад. Ночь оставалась удивительно ясной. Дул тёплый и ласкающий ветерок, в воздухе витал аромат спелых фруктов. На юге били колокола Соладжио – десять, одиннадцать, двенадцать. В полночь праздник святой Пелагии закончился. Но дойдя до берега озера, у садовых ворот, Джулиан увидел, что на воде ещё много лодок, хотя люди в них стали вести себя тише, их смех был негромким, а голоса – охрипшими и возбуждёнными. Лодки бесцельно качались на поверхности, за вёслами никто не следил. Где-то на озере зазвучала гитара, а мужские и женские голоса начали песни о соблазне и желании.

Джулиан хотел быть частью этой ночи, этой страны. Он так долго забывал, быть может – заставлять себя забывать – сколько Италия значила для него, когда он впервые оказался здесь. Его чувства, изголодавшиеся по красоте, здесь насытились, и он был благодарен Италии, как был бы благодарен прекрасной женщине, избавившей его от долгого и мучительного воздержания. Внезапно он перестал понимать, что заставит его вернуться в Англию, отказаться от этого воздуха, этих роскошных садов, этой музыки, этих пылких и бесхитростных людей ради сырости и туманов Лондона, его чопорных патрициев и алчных торговцев. Честолюбие – вот что заставило его вернуться к ним, а также к старым привязанностям, старым мечтам и обидам.

«Они сковывали тебя всю жизнь, - сказал Джулиану голос в голове. – Ты стал стар в десять лет, и умудрённым жизнью в двадцать. Когда ты в последний раз делал что-нибудь просто потому что это делало тебя счастливым?»

Он шагал по тропинке вдоль берега, не собираясь возвращаться на виллу, и слишком погружённым в музыку и эту ночь. Внезапно он увидел вперед мерцающий огонёк. Джулиан напряг глаза, пытаясь пробиться через тьму, и понял, что в свет горит в беседке, чей силуэт выситься на фоне неба.

Его мысли рассеялись как листья на ветру. Джулиан стал двигаться медленно и бесшумно, радуясь, что не взял фонарь, который бы выдал его. Достигнув клочка земли перед беседкой, он шагнул в сторону, чтобы не ступать по гравию и прокрался наверх по узкой полоске травы. Двери были темны – должно быть, занавеси опустили. Джулиан на цыпочках подошел к одному из узких мавританских окон и украдкой заглянул внутрь.

На одной из мраморных скамей сидела маркеза, рядом стоял фонарь. Подбитый горностаем плащ свободно свисал на плеч и ниспадала на пол. Голова маркезы была непокрыта, а в тёмных волоса сияло несколько бриллиантов. Раньше она носила на груди цветы, но сейчас низкий выреза белого атласного платья был чист, а подле ног его хозяйки рассыпались лепестки.

Джулиан подошёл к ближайшей двери и постучал. Он услышал шаги и шорох юбок.

- Кто это? – спросила маркеза с усилием.

- Джулиан Кестрель. Я побеспокоил вас?

Краткая пауза. Затем занавеси на дверях начали подниматься. Кестрель увидел её юбку, её талию, груди и, наконец, лицо. Он шагнул внутрь, и маркеза снова опустила полог.

- Я увидел свет, - объяснил Джулиан. – Почему вы здесь одна?

- Я хотела побыть одна. Я думала, что здесь меня не будут искать.

- Мне стоит уйти? – спросил он.

- Нет. Теперь мне не хочется одиночества.

- Когда я постучал, вы спросили, кто это, и я почти уверен, что вы ожидали кого-то другого.

Она улыбнулась.

- Вы спрашиваете, как ревнивый влюблённый или как сыщик?

- И то, и другое.

- Единственный, кого я ожидала или скорее боялась увидеть здесь – это Лодовико.

- Вы суеверны? – удивлённо спросил он.

- Не очень. Но я знаю, что если бы он вернулся на землю, то сегодня – для того, чтобы услышать этот голос.

- Какая глупость, - вырвалось у него.

Она удивилась и покачала головой.

- Вы не понимаете.

- Я знаю, что если бы я был маркезом Лодовико и смог бы вернуться на землю лишь на одну ночь, то сделал бы это, чтобы увидеть вас.

- Мой бедный Джулиано, это не приведёт к добру.

Кестрель взял себя в руки. Это подозреваемая. Он должен относиться к ней именно так.

- Я хотел вас кое о чём спросить.

Она бросила на него быстрый взгляд, уловив перемену тона.

- О чём именно?

- Я помню, что в Милане у вас на глазах появились слёзы, когда маэстро Донати говорил о голосе Орфео. Сейчас вы услышали его сами, и я нахожу вас одну, в ночной час, с лепестками цветов, оторванными от платья и рассыпанными по полу. Что Орфео значил для вас?