В конце концов, члены этого общества, устроили его в колбасный сектор «Елисеевского» продавцом. Слово «сектор» он не переваривал, но согласился, так как любил колбасу…

В стране был серьёзный дефицит всего, а посему ему, с начальным образованием, через некоторое время под «ветер перемен» удалось, за «докторскую колбасу», сначала купить «Аттестат зрелости» и «Диплом» о высшем, а затем, за «Краковскую», прикупить «Кандидатскую». С ветром «перемен» такие липовые корочки можно купить в любом переходе. Да и зачем обладать какими-то способностями, напрягаться, время терять да заморачиваться, если каждый второй руководитель с такими «глубокими знаниями» уже в академиках ходит, – рассудил Оболдуев.

Высокопоставленные клиенты, прознав о его корочках стали наперебой ему предлагать перейти на работу на высокие должности в другие сферы деятельности, но Оболдуев от этих предложений отказывался. Однажды, когда ему один значимый клиент предложил перейти в Академию Наук на более приличную должность, Давид Утопич отказался, громко заявив: «Я не подкупный продавец из народа и надеюсь, что в «Елисеевском» мою «честность» оценят, а Родина не забудет!»…

История главного московского гастронома началась в 1898 году, когда на Тверской улице, купец Григорий Елисеев купил дом, «наполненной своими загадками и тайнами», положив начало одной из историй братьев Елисеевых, связанной с угрозой закрытия «храма Бахуса»… Дело в том, что по тогдашним законам торговля спиртными напитками не разрешалась ближе 42 сажен от входа в церковь, а посему расположение храмов на Тверской для Елисеева было плохим соседством…

 Несмотря на это обстоятельство, а точнее наперекор ему, три года спустя, на первом этаже открылся шикарно оформленный магазин, который в столице быстро прозвали «Елисеевским» …

В день открытия магазина, на Тверской было не протолкнуться. На открытии присутствовало множество гостей из верхов, и представшее их взору зрелище поразило даже самых взыскательных, а посему каждый старался заглянуть через плечо соседа и рассмотреть диковинные деликатесы и напитки, расставленные за стеклами витрин…

Дом на Тверской превратился в настоящий храм искусств. В его залах, украшенных знаменитыми картинами и фресками, регулярно собирался весь цвет московской творческой интеллигенции. Свои произведения здесь читали Пушкин, Жуковский, Вяземский, Тютчев, Одоевский, Тургенев и многие другие русские классики…

Особняк на Тверской принадлежал Елисееву до 1917 года… – Это конечно не плохо, но только почему мои предки не удосужились что-нибудь похожее сотворить для меня? – надрывалась анархическая душа Давида Утопича. – Ну да ладно. Молчи грусть – молчи…

– Вот, уже в мою бытность, – рассуждал вслух Давид Утопич закрыв глаза, – как сейчас вижу… стол в честь юбиляра Ю. Трезвилова, моего легендарного директора «Елисеевского», которого моя душа так не переваривала… Наискось широкого стола розовели и янтарились белорыбьи и осетровые балыки. Чернелась в серебряных ведрах, в кольце прозрачного льда, стерляжья мелкая икра. Высилась над краями горкой темная осетровая и крупная, зернышко к зернышку, белужья…

– Да…, Трезвилов умудрялся снабжать деликатесами элиту Советов и умел налаживать с ними контакты, не забывая себя, одновременно общаясь с гениальными аферистами, – Давид Утопич с грустью вздохнул. – Эти гении торговли умудрялись делать миллионные состояния под носом у советской власти, несмотря на грозящую за это смертную казнь.

– Самый крутой дефицит на прилавки почти не выставлялся, или попадал туда чисто символически. По себе знаю. Я лично проводил в эти закрома с чёрного хода, многих цикашников, руководителей всех мастей и их жён, продавая допущенным к «кормушке», все по блату через общества: «Ты мне, я – тебе», «Ты меня уважаешь», «Я – тебя уважаю», «Мы – уважаемые люди». Да, наш директор понимал в этом толк и был членом всех этих тайных обществ, а посему ему прощались любые вольности, но … Как сейчас помню, – я уже перед пенсией планировал за «Краковскую» приобрести ещё и «Докторскую диссертацию», когда судьба распорядилась по-другому…

Нагрянул ОБХСС – и Родина не забыла мои высказывания о «честности в Елисеевском». Меня уволили без права работы и проживания в городе N, «наградив» условным сроком, со словами: «Вам сильно повезло» … А вот директора – закапали…

Некоторое время спустя, Оболдуев Давид Утопич, удачно используя связи, приобретённые ещё в колбасной секции, с отвращением исхлопотал себе досрочную пенсию, поселившись за городом N – в доме «Забытые грёзы».

Престарелые артисты, пожизненно живущие в этом доме, пытаясь выяснить его заслуги, донимали его распросами, но он их посылал уклончиво: «Да, я своеобразный артист, но я заслужённый артист «Елисеевской школы!»» – в итоге общество и время отказывалось его лечить, не давая успокоения его анархической душе.

Душа его дрожала от негодования и завести даже тогда, когда огорчённый Оболдуев одиноко прогуливаясь мимо открытых окон «Забытых грёз» иногда улавливал обрывки фраз артистов о фильмах, гонорарах, сцене, и их влиянии на общество. Эти все разговоры, где он не мог влиять на процесс изымания денег, его опустошали…

Иногда анархист-одиночка целыми днями смотрел через окно на ручей без названия, где текла родниковая вода, но мысли Давида Утопича всё равно перескакивали на советское, ему подсознательно неприятное. Вспоминались возмутительные ему эпизоды – октябрьские и первомайские демонстрации, на которые его, на добровольно-принудительной основе, регулярно «пригашали»…

В весёлой колонне под флагами и транспарантами, призывающими граждан выполнить пятилетку в четыре года, Давида Утопича ещё больше раздражали разговоры о достижениях и росте благосостояния.

Оболдуева просто опустошали разговоры о достижениях, о жаловании, которые окружающие называли зарплатой, о кассе взаимопомощи, о месячнике помощи детям, о социальной значимости соц. Соревнований, вручение грамот и вымпелов победителям.

Давид Утопич вздрагивал от песни о паровозе, который… «летит вперёд», потому что не понимал почему именно в коммуне должна быть остановка… и вообще он просто не знал в какой стороне коммуна, но боялся спросить. Зато твёрдо усвоил, – «коммунизм на горизонте», где «каждому по–потребности, а от каждого по способности»! Первая же часть лозунга ему нравилась значительно больше…

В мире же киноискусства ему ближе был фильм «Процесс о трёх миллионах» и «Блеф», а не «Бронепоезд» с «Клопом» и пьесой «На дне», где, как ему казалось, он находится после выхода на пенсию. От этого «Дна», Оболдуев не мог прийти в себя – помогали только минуты молчания, опущенные веки и воспоминания о его работе в Елисеевском. Там его почерневшая душа искренне радовалась процессам обвеса и моментам реализации просроченной продукции оптом, по завышенным ценам, клиентам с «чёрного входа» …

Вот и сейчас, закрыв глаза, перед ним возникло дорогое убранство Елисеевского и шикарный ассортимент продуктов: «А какие были колбасы в моём секторе!» – неожиданно для самого себя снова вслух произнёс Оболдуев.

– Что? – спросила, проходящая мимо старушка, шаркая стоптанными тапочками, – вы что-то сказали о колбасе? И за кем можно занять очередь, касатик?

– Это не вам, – не поднимая век, отреагировал Оболдуев. – Прошу очередь за мной не создавать и не волноваться. Вам колбасой не грозят.

– Жалко. Давно не пробовала. Хотя бы понюхать!.. Ладно, тогда дальше пойду, – грустно прошамкал божий одуванчик и мелкими шашками зашаркал по тротуару цветными домашними тапочками, с большим чёрным помпоном…

– Всё-таки какое прекрасное было время, когда я находился у кормушки и никто не мешал мне прилично подворовывать! – продолжил отдаваться своим приятным грёзам Давид Утопич и вдруг, первый раз в жизни осознал, что он вслух, сам себе, признался в своих воровских деяниях. Оболдуев от испуга открыл глаза и осмотрелся. Рядом никого не было. Он с облегчением выдохнул… – Уф, совесть стала просыпаться – это не к добру…