– В общем так, Голька, - говорит Пиньков (Голька - это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). - Пойдем-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты все, что мне рассказывал, ему расскажешь.
Надо с этим бардаком кончать.
А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнет. И верно - зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.
– Да! - говорит. - Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!
И - брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.
Оживил его по новой - и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились - шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.
Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только легкая волнистость склонов напоминает.
– Ну и куда теперь? - спрашивает Пиньков.
Оказалось - вверх по течению. Колдун, по слухам, живет в самом начале центрального оврага - бункер там у него, что ли…
И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…
"Плохо дело, - думает Пиньков. - Дневной переход на голодный желудок - это уже не служба, а так, несерьезность одна…"
– Слышь, Голька, - обращается он к гномику, - а банку эту тебе на сегодня выдали?
– Что ты! Что ты! - Голька на него даже ручонками замахал. - Банка - это не на день. Это на неделю.
– Н-ни черта себе! - говорит Пиньков. - Выходит, за эту неделю ты уже все получил?
– Ну да - за эту… - слабенько усмехается Голиаф. - Это за позапрошлую, и то еле выпросил…
– Ага… - говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: - Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?
– А по ребрам… - со вздохом отвечает Голиаф.
Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмет вдруг и помрет с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.
Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причем прятаться все труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе - порядку больше.
Ну и наконец все. Пришли. В смысле - трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.
– Нет! - говорит минут через пять Пиньков. - Не могу я этот бардак видеть!
Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.
– Значит, так, Голька, - инструктирует. - Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.
Поднимается в рост и твердым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.
– Встать! - рявкает рядовой Пиньков. - Смир-рна!
Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашелся один слабонервный - встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего - стоят, терпят.
– Кто дневальный?! - гремит рядовой Пиньков. - Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!
…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш деревянный - уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на карбованцы? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!
Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.
– Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!…
И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у главаря их, у правофлангового, еще и клок волос торчит на загривке.
Вознегодовал Пиньков.
– Эт-то еще что за плацдарм для насекомых? Сбрить!
– Есть! - с перепугу рявкает пупырчатый.
Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом - и то человеческий голос прорезался!…
А тут и Голиаф подходит - робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил - вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.
Ох как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривленную, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал - полновесную сорвал, чистенькую.
Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдет подальше, и скомандовал:
– Вольно! Продолжайте по распорядку.
Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевел дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.
Догнал Пиньков Голиафа.
– Ты - колдун, - с трепетом говорит ему гномик.
– Какой там колдун! - хмурясь отвечает Пиньков. - Жить надо по Уставу - вот тебе и все колдовство.
Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.
3
Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага - это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки - и сразу куриная слепота.
Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…
Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь - и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая - без травм обошлось.
Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу - гномик. Скорчился, трясется… Почувствовал, что щупают, и - в крик:
