Действительно… Почему же он тогда сделал это? Вообще-то, после того дня я старалась об этом не думать, к тому же эта дуэль, его ранение и прочие неприятности вытеснили лишние мысли из головы, уступив место более насущным проблемам.
Ещё в интернате Ася мне рассказывала, что мальчишки иногда творят всякую ерунду, не подумав как следует. Мы хихикали, покрывались краской с ног до головы, но продолжали сплетничать, когда на соседней улице, в интернате для мальчиков, начинался час прогулки. Во избежание всяких недоразумений нас выводили гулять в разное с ними время, но это не мешало девчонкам прилипать к окну и следить за беготнёй ребят. Я всегда морщилась и кривилась, потому что они такие шумные, такие громкие, но этим и вызывали интерес: если нам не разрешалось даже прыгать на скакалке, то они могли играть в мяч и даже показывать друг другу языки. Мы с Асей завистливо наблюдали за весёлой прогулкой мальчишек и гадали, что же у них на уме?
Прошло много лет, а я так и не поняла, что там? Чем можно думать, чтобы поступать так, как поступают Себастьян и Гаррет?
Я с головой окунулась в туман своих разношёрстных мыслей, и эта ниточка унесла меня глубоко в воспоминания, пока я не обнаружила себя в слезах, свернувшуюся в калачик. Одна жестокая мысль вспорола сознание, обнажая все болевые точки. Даже если Себастьян посвятил стихотворение мне, то после того мерзкого поцелуя Уизли он испытывает ко мне лишь отвращение. Поэтому и не заботился о своём пиджаке и блокноте — для него теперь это не больше, чем стопка листов с чернилами.
Стало нестерпимо грустно и тоскливо. От одиночества на душе скребли кошки — я совсем не привыкла спать одна в комнате. Даже летом, путешествуя и оставаясь у местных, ночевала с кем-то в помещении или же в общей зале. А здесь так тихо, так одиноко… Не с кем поговорить, излить душу, зализать раны.
Совершенно не соображая, что делаю, я перекатилась на другую сторону кровати, вдыхая аромат дерева, оставшийся с вечера. Перегнувшись, потянулась к чемодану. Задетый дневник недовольно заворчал, и я поспешила его упокоить — не дай Мерлин кто-то услышит и поинтересуется, кто это тут у меня разговаривает. Аккуратно подтащила к себе пиджак и, воровато оглянувшись по сторонам, обняла его, как Поппи пушишку. Пусть он думает обо мне, что хочет, но сейчас я представлю, что Сэллоу действительно влюблён. Влюблён в меня.
Неистово, как глоток воды в зной, я вдыхала этот упоительный аромат. Он кружил голову, и чихать не хотелось совершенно! Бабочки в животе устроили настоящий кавардак, и я почти хихикала от щекотки, от захватывающих дух чувств. Сладкая истома потянулась ниже от пупка, и я стыдливо зарылась в подушку. В общей комнате я бы себе такого позволить ну никак не смогла. Пьянили и раскрепощали свобода, тёмное время суток, этот запах, бредовые мысли о том, что стих всё же написан для меня. Всё это превращалось в один сплошной наэлектризованный комок эмоций. Казалось, дотронешься до него и непременно обожжёшься. А я, как кошка, играла с этим клубком, поддевая его лапами, опускалась ниже и виляла хвостом, выпрыгивала на него из-за угла и радостно улепётывала прочь.
Закрыть глаза и представить себя не одну — это желание было неистребимым, необузданным и стыдливо-порочным. Закрыть глаза и увидеть его лицо, покрытое веснушками. Его наглую ухмылочку, когда он в очередной раз выпендривается перед всеми, особенно во время дуэлей и тренировок. Его несуразные кудри, разбросанные по голове. Его тёплое тело, к которому он в готовности прижимал, когда нам грозила опасность. Сколько раз я, жутко напугавшаяся пауков или топероек, необдуманно прислонялась к нему, ухватившись за капюшон мантии. А потом удивлялась, чего он такой красный, как помидор? Вот дура, прав Себастьян.
Не боясь того, что кто-то может заметить, я так и уснула под одеялом, мёртвой хваткой обняв пиджак и блаженно улыбаясь.
***
Выхожу из комнаты, привлечённый каким-то странным звуком. Или не звуком, а запахом… или чем-то ещё? Уже не помню — голова раскалывается. Ноги сами ведут меня дальше по коридору, огибая вертлявые лестницы и перила. В воздухе висит густой пар, но ужасно зябко — вся кожа покрыта мурашками. Ну конечно! Я оглядываю себя и понимаю, что расхаживаю в одних пижамных штанах. Разворачиваюсь, чтобы вернуться в комнату и одеться, но вижу лишь плотный туман, и только холодные каменные перила по обе стороны от меня не дают упасть в пропасть. Я осторожно наклоняюсь, чтобы посмотреть вниз — ни черта не видно. Гонимый каким-то шестым чувством, продолжаю идти. Вдалеке различаются всплески воды и неразборчивое мычание. Очередной поворот, и я наконец вижу приоткрытую дверь, откуда льётся свет, и клубами валит горячий пар.
Даже не думая о том, что это за дверь и куда она ведёт, я протискиваюсь в проём, желая поскорее оказаться в тёплом месте — пальцы на ногах уже совсем синие. Пару минут прихожу в себя, привыкая к жарко напаренной комнате — это же ванная! Пара свечей летают в воздухе, кое-как освещая пространство. В глубине уже отчётливо слышатся движения под струями воды, и я не могу сдержать своё любопытство — хоть одним глазком взглянуть, кто там. Однако такое чувство, будто я заранее знаю, кто, но почему-то не могу вспомнить. Разгребая руками клубы пара, я наконец добираюсь до душевой. Внизу видны манкие девичьи лодыжки, по которым струится вода. Нас с ней разделяет лишь деревянная дверца, которая наверняка заперта. Хочу убедиться, поэтому, уже готовый к разочарованию, дёргаю на себя ручку, и она поддаётся. Я в изумлении тяну её дальше, и моим глазам предстаёт настолько откровенная картина, что я теряю дар речи.
Она стоит ко мне спиной, а её мокрые волосы, словно паучьи лапы, тянут меня в свои сети. Я не могу оторвать глаз от мраморно-белых ягодиц, по которым хлещет горячая вода. Она медленно поворачивает голову, и я нервно сглатываю — это Амелия. Мерлин, лыблюсь, как дурак. Почему она не визжит? Почему не кричит, что я зашёл в ванную для девочек? Лишь томно улыбается и отворачивается, как будто давая мне выбор: уйти или остаться.
Недолго думая, я шагаю голой ступнёй в лужу воды, но она оказывается не горячей, а наоборот — ледяной. Кожа снова покрывается неприятными мурашками, и я ругаюсь про себя: «Вот дура! Она же заболеет». Очень хочу прижаться к ней всем телом, чувствуя, как уже не владею собой, как волна возбуждения накатывает с такой силой, что её невозможно укротить, от неё не скрыться. Непреодолимое желание кружит голову так, что пульсирует в висках, нагреваются уши, и даже белки́ глаз жжёт, как от дыма. Она перекидывает волосы через плечо, будто нарочно открывая шёлковую спину. Я чуть наклоняю голову, чтобы рассмотреть получше, но тут же даю себе мысленную пощёчину. Что я творю? Мне надо уйти, а ноги будто приросли к месту. Несмотря на то, что вода идёт ледяная, её тело источает такой жар, что кажется, будто я вот-вот дотронусь до самого солнца. Кончиками пальцев я осторожно и невесомо, едва-едва касаюсь её плеча, и она вздрагивает. Я вижу, как её щека дрогнула в улыбке, но не решаюсь сделать что-то большее. Она продолжает водить рукой по волосам, пропуская спутавшиеся мокрые пряди сквозь пальцы.
Мне хочется пить — так сильно пересохло в горле. Она как оазис в пустыне, я хочу прильнуть губами и напиться ею вдоволь, но будто бы не верю, что это не мираж. Всё моё существо рвётся вперёд, где осталось каких-то пару сантиметров, чтобы прислониться животом к её спине. Мне уже плевать на ледяную воду, на головную боль и вообще на всё — мои мысли полностью сосредоточены на ней, и я будто дразню, испытываю самого себя желанием, чтобы довести его до максимального градуса.
Только сейчас замечаю, как сильно здесь пахнет лимонами. Принюхиваюсь, и голова взрывается яркими искрами и сотнями тысяч златоглазок — этот запах такой насыщенный, словно меня окунули в баночку её духов. Желание возрастает в разы, и я порывисто приближаюсь к ней, чувствуя, как бёдра упираются в её горячие ягодицы. Я только хочу что-то сказать, обнять её, но она золотым песком рассыпается у меня в пальцах. Я растерянно смотрю на руки, по которым струями стекает грязная холодная вода, а песчинки неприятно скрежещут о каменный пол под ногами. Перед тем, как проснуться от дикого холода в комнате, я слышу змеиный шёпот у уха:
