Он видел посмуглевшую от загара кожу, сильные, здоровые мускулы. Он забыл, что могут быть такие больные…

— Необходима операция, — заметил доктор.

Пациентка, отвернувшись, молча застегивала пуговицы на пижаме. «Боится…» — отметил про себя доктор. Он позабыл, что такое страх, и теперь с любопытством разглядывал ее. Ничего особенного в веснушках на щеках, если бы не глаза, под пристальным и глубоким взглядом которых доктор встал и безо всякой надобности занялся поисками ручки в верхнем кармане пиджака, залитого синими чернилами. Дежурства в «Скорой помощи» сделали его немногословным и решительным. Ему было тридцать три года, и он не ожидал, что может произойти в его жизни что-то не похожее на то, что он не раз переживал, сидя на краешке кровати своих подопечных. И трудно было объяснить, почему он вдруг почувствовал в себе какое-то мальчишеское волнение.

Каждый день, сидя в своем кабинете, он ждет ее прихода. Среди его пациенток были, конечно, и красивые женщины, разумеется были, но его всецело поглощала первозадача — причина, следствие недуга. Он вслушивался в шумы клапанов, улавливал особенности миокарда. Так было и сегодня — девушка разделась, он слушал ее, постукивая по спине согнутым пальцем, и, как всегда, говорил: «дышите», «не дышите»: подтянув пояс своего халата, запретил, как ему казалось, с той же надлежащей врачу сдержанностью и строгостью, курить и пить, как не советовали ей пить и курить другие врачи.

В кардиологии он делал первые успехи, уважал мнение практиков, особенно доктора Пеневой — лечащего врача девушки. Он теперь боялся малейшего разногласия с ней, боялся, что она «отберет» у него новую пациентку. «Девушка сама старается попасть ко мне, не могу же я не считаться с этим», — оправдывал он себя, не сознаваясь в том, что каждое утро спешил в свой кабинет и ждал минуту, когда, усевшись в кожаные кресла, они начнут разговоры о книгах, о писателях, о санаторных приключениях.

Только теперь доктор Балев узнал, что больные прозвали сигареты «синкумар» (антикоагулянт), а водку — «кардиотоник», и ходят, невзирая на запрет, развлекаться на танцплощадки, на концерты.

Девушка говорила быстро, негромко, слова ее убаюкивающим дождем касались слуха доктора, привыкшего к размеренному писку мониторов в реанимационных палатах, ее смех уводил его от повседневности, заполненной историями болезни, рецептами, анализами…

Он не замечал проходящих мимо коллег, а потому не отвечал на их приветствия, погруженный всецело в мысли о девушке, о предстоящей встрече. Он не испытывал ни страха, ни радости, но, когда она приняла его приглашение «выкурить по сигарете», он несказанно воодушевился.

Они устроились на заднем дворе, где на столе вместо пепельницы стояла наполненная окурками стеклянная банка. В ветвях порхали воробьи, выстукивая клювами о сухие семена нежный шелест. Смахивая с ее волос летящую с веток шелуху, он впервые коснулся пальцами ее лица. И может быть, потому, что на нем не было белого халата, в руках стетоскопа и тонометра, он с удивлением открыл, что девушка красива и что имя Кристина, как ни одно другое, подходит ей. Ему захотелось дотронуться до нее, сидящей здесь, на скамейке, в неусловности белых стен, сверкающего глянца никелированных инструментов и темных пятен рентгеновских снимков. Ветер погасил зажженную спичку, и он опустил руку…

Сейчас в кожаном кресле его кабинета никто не сидит, доктор Балев отдыхает: он пытается не думать о веснушках, настраивается на строго рабочую волну, собирается заняться расшифровкой кардиограмм, но Кристина присутствует во всем, от чего бы он хотел отделить ее. Каждый день они молча проходят по коридору, тщетно стараясь не замечать друг друга. Он видел ее внизу, на скамейке при входе, с каким-то парнем, говорила о чем-то, смеялась, юноша обнимал ее за плечи.

Балев не мог скрыть раздражения, попросил ее немедленно подняться к нему. Ощущение стыда не покидало его. Он слушал сердце Кристины и думал: «Целовал ли ее этот парень?» «Нет!» — успокаивал он сам себя. Теперь уже все чаще и чаще он видел свою пациентку с тем ладно и крепко сбитым юношей. Это выводило из равновесия. Мысль о том, что они бывают всюду вместе, не давала покоя. Он нервно перелистывал страницы с записями кардиограмм, почерк его становился еще более неразборчивым, он ловил себя на том, что во всей суматохе рабочего дня не перестает поглядывать во двор, на скамейки, взгляд его ловил всполохи осеннего леса.

Кристины нигде нет. Он называл ее ветреной, глупой, давал себе слово, что выпишет ее за нарушение санаторного режима, и знал, что не сделает этого.

Во дворе остановилась машина «скорой помощи», кого-то вынесли на носилках, может быть, это новый его пациент, которого несут в «интенсивку», но это сейчас не интересовало его. В коридоре он едва не столкнулся с носилками. Он не ошибся — это тот самый парень. Взгляды их встретились, глаза юноши возбужденно блестели. Решительность, отчаяние, ненависть — что они выражали?.. Наклонившись, Балев услышал цокающий, как часы, искусственный клапан. «Они поссорились», — решил доктор. Он искренне пожалел парня.

Свою пациентку он нашел в палате, встряхнув ее за плечи, он увидел, как пламя волос коснулось ее веснушек.

— Он болен, он серьезно болен, прекрати игру с ним… Не увлекай его… Каждый бокал вина, каждая сигарета пагубны для него… Ему нельзя волноваться!..

Она посмотрела на него так, словно видит впервые. Отвела в сторону его руки и встала с кровати.

— Да…

— Что «да»?! — повысил голос Балев и спохватился, что не имеет на это права.

— Это все… — произнесла она.

Доктор Балев чувствовал себя так, словно и не было за его плечами восьмилетней упорной практики, словно не было тысяч пациентов, чьи лица и имена он не помнил, не помнил потому, что забыл страх, забыл радость.

Он устало опустился на кровать. «Велика беда, и она выпишется, уедет… Но куда?..» Он не заметил появившегося в дверях парня.

Кристине необходима операция. Та, что обезобразит швом ее грудь, потом, во избежание тромбов в искусственном клапане, ей предстоит постоянно принимать лекарства. Но самое страшное наступит в тот момент, когда она вернется в жизнь — к здоровым людям…

Он зашел к Ламбреву — социологу санатория, попросил данные социально-трудовых анкет, где значились получившие инвалидность, те, кого предстояло трудоустроить, те, кто приступил к работе. Он просматривал анкеты, но думал сейчас только о Кристине, думал о том, как заполнит ее карточку, как появятся в графе ее фамилия и имя. Он впервые спрашивал себя, что стало с его пациентами, с теми, что вернулись домой…

Многое открывалось доктору Балеву по-новому, он собирался взять отпуск для сдачи экзамена по специализации, но до окончания стажировки было еще двадцать два дня.

Он знал, что Кристина продолжает встречаться с парнем и за пределами санатория: ходят по ресторанам и дискотекам, танцуют, целуются… Он мог бы уже выписать парня, но вдруг она захочет уйти вместе с ним?.. Он ждал, рассчитывая на непрочность их случайной встречи.

В пятницу, в ночное дежурство, он не нашел Кристину в ее палате. На полу брошены комнатные туфли, она спешила. Балев поднял туфлю, некоторое время постоял в растерянности — откуда у него такая уверенность, что связь их непрочная, легкомысленная?

После операции девушке предстояло пережить все, что пережил этот юноша, бесконечные осмотры, исследования.

Доктор поднялся в лабораторию. Было темно, где-то щелкнул ключ, потом он услышал, как кого-то поднял лифт. В ванной с шумом открылся кран, раздались шаги, и снова все утихло. В потемках светлячком мелькала его сигарета.

«Глупышка, — рассуждал он, — не знает, что ее ждет, не знает, что я хочу предостеречь ее от неожиданностей, облегчить ее переход в то новое состояние, в котором неизбежно оказываются больные, подобные ей».

Балев погасил сигарету, ткнув ее в обшивку дивана, и поспешил в отделение. В коридоре он увидел Кристину, что-то резануло под самое сердце. Догнав ее у двери палаты, он ощутил свой пульс в кончике каждого пальца.