Не помню, но смеемся вместе.

Ужин подан. Мы старательно занимаемся едой и молчим. От воспоминаний становится как-то неловко.

Так-так… Милена начинает внушать мне уважение (а ведь я всегда относился к ней с видимым снисхождением). Две стажировки (если судить по нескольким репликам и обмену мнениями с Филиповым на пути из аэропорта) сделали из нее отлично информированного и ориентированного в последних достижениях Запада физика-атомника. Внешне также девически стройна и юна. Но ощущается зрелость, глубокая, внутренняя уверенность в себе. Жесты, взгляды, слова — сама непосредственность — и тонкий шарм. Это я деревенщина неотесанная. Костюм старозаветный, потуги на светские манеры, приборов — тьма, на старости лет пора б научиться вилку и нож держать в руках. А руки! Грабли! Деревяшки, ногти синие от бесконечных ремонтов «фолькса»… Ба, да в тебе развивается комплекс неполноценности. У нее сейчас более выгодная позиция: я завишу от ее решения, а не она от моего… Да и для такой массированной атаки нужны нервишки покрепче…

Милена берет в руки обливную чашку — официант забыл налить кока-колы! — понимаем это одновременно, спешу исправить оплошность. Да так, что кола плещет через край. Веселая суматоха: Миленка вскакивает, пьет залпом. Встречаемся взглядами, и ко мне возвращается былая смелость.

— Ну, видишь, опять ты мне помог. Раньше водил по своему чердаку дамочку с накрашенными ноготками, направь и сейчас на путь истинный. Я хочу сориентироваться в институтской обстановке. Ты знаешь, я буду работать у вас.

— Когда?

— Скоро.

— Что сказать?.. В институте не все безмятежно.

— А конкретнее?

— Например, Гавраилов. — Поиграю в безразличие, пусть сама поспрашивает.

— И что же он, расскажи толком.

— Метит в директора. Располагаю конфиденциальной информацией, что уже в позапрошлом году был настолько уверен в успехе, что дал дома маленький прием для нового институтского правительства. После победы Игната.

— Кстати, что стало с той твоей работой?

— Дело прошлое, не стоит спрашивать.

Она и не спрашивает, возвращает разговор в старое русло.

— Игнат в лагере Гаврюхи?

— Наш пострел везде поспел. Наушничает Гаврюхе, строит глазки твоему папа́, а потом обоих подведет под монастырь. Да и наверху у него связи ого-го. Прет мужик в директора… Странно, что Филипов до сих пор не откроет глаза на то, что происходит вокруг него, не поймет, что Игнат карьерист и подонок.

— А ты сам ему скажи…

— Ходить в завистниках? Уволь. Я пока в опале, а Игнат — особа приближенная.

— Если скажу я?

— Что ж… Предупреди, что Игнат опаснее Гаврюхи…

— Кстати, Игнат сделал мне предложение.

— Не сомневаюсь. Он только этим и занимается с тех времен, когда с тобой познакомился.

— Я думаю согласиться.

Вид у меня, наверное, дурацкий, она громко смеется. Влип так влип!

— Ну… твое дело… Да, настанут для института смутные времена. Карьерист-директор!

— Это, похоже, наваждение, — ее голос доходит как сквозь толщу воды. — Все вообразили, что, женившись на мне, получат директорское место в приданое! Я бы на месте отца произвела раздел, как в сказке: одному царь вручает дочь, а другому — царство. Что, справедливо? Ты от меня отказался сам, Игнат навязывается уже десятый год…

— Милена, я… — хотел сказать, что я не питаю никаких надежд ни на отцовское кресло, ни на отцову дочку, но она не дает договорить.

— Знаю, знаю, ты такой же закоренелый холостяк, как и я. Поэтому мне с тобой приятнее, по крайней мере от тебя не дождешься разных глупых предложений, как от Игната. Я пока ему не ответила. Хоть бы пригласил потанцевать по этому поводу!

Голова кругом — Миленка постоянно меня подкалывает, весь мой план летит в тартарары. Делать ей предложение теперь — абсурд. А может, это игра и она меня испытывает?

Медленная, нежная мелодия, запах ее духов, сладостная счастливая дрожь. А сердце сжимается от мистического предчувствия непоправимой потери.

Милена положила голову мне на плечо и тут же встрепенулась:

— Антон! Есть идея. Пожертвуешь субботой и воскресеньем, тогда скажу!

— Идет!

Она сверлит указательным пальцем лацкан моего пиджака:

— Давай отправимся по местам, где бродили когда-то. Вдвоем.

Через два часа, выходя из машины перед ее подъездом, я с удивлением отмечаю, что думаю только о будущем уик-энде, а институт, дела переместились куда-то на периферию головного мозга. Попытка закурить не удалась — в моей зажигалке, видно, кончился газ. Милена протягивает свою:

— Возьми. На память об этом вечере. — Подает на прощание руку. — Значит, в субботу перед университетом!

— В девять ноль-ноль!

— Доброй ночи.

— Доброй ночи, Мила!

Второй раз за вечер наши взгляды скрещиваются и задерживаются на секунду дольше принятого. Жду, она входит в подъезд. Я вскакиваю в свой «фолькс», врубаю приемник и лечу!

Ночная София почти безлюдна, пролетаю на красный мимо ошалевшей парочки. Парень орет вдогонку: «Алкаш проклятый!» Я ведь и вправду пьян. Оставляю машину в первом же переулке и трогаюсь пешком. Хорошо, что кругом ни души, люблю гулять один. Эх, молодежь, мотались небось по скамейкам. Посидели бы где-нибудь. Надо Милене предложить! А что? Сходим в бар… В другой раз, время еще есть. Какое время? Тебе все кажется, что те, у светофора, юнцы, а ты родился тридцатипятилетним дядькой. Н-да, дяденька… Надо было дать им денег на бар.

У подъезда отчаянное мяуканье. Наклоняюсь и, близоруко щурясь, усматриваю котенка — черненького дьяволенка, трясущегося от холода. Отправляйся за пазуху, снаружи прихватил рукой. Дома наливаю ему молока. А сам — на диван в коридоре (то есть в библиотеке). Закуриваю.

От Милениной зажигалки исходит запах дорогих французских духов, ее духи… Закрыв глаза, вспоминаю ее слова, движения, взгляды…

Милена…

Да, впервые в жизни у меня нет ощущения, что в ресторане я губил свое время…

X

Звонок телефона окончательно будит меня. Тянусь за трубкой — и ушам своим не верю!

— Алло, Антон? — глуховатый мягкий баритон Филипова.

— Да, профессор. Доброе утро.

— Доброе утро. Извини, что беспокою так рано, я хотел бы сегодня поговорить с тобой, вчера тебя не было в институте, решил узнать, ты не болен?

— Нет, что вы. Просто вчера…

— Ну-ну. Я просто спросил, не болен ли ты. Значит, я тебя сегодня жду?

— Да-да, конечно.

Прощаемся.

И так всю жизнь: «Разумеется, профессор, хорошо, профессор!» — скромен, как институтка. Все, даю зарок! Надо с шефом держаться пожестче. (Мужику тридцать пять, а он!) Филипов в твои годы уже профессором был! Правда, история с Игнатом меня несколько озлобила, долго не мог с ним разговаривать, даже видеть его не мог, на заседаниях молчал. Демонстративно. О причине нетрудно было догадаться, но Филипов о том случае и словом не обмолвился. Но о нем самом я ни разу не подумал плохо, слова плохого не сказал. А Игнат удесятерил усилия, доказывая свою преданность. Я чувствовал себя в изоляции. Мои отчеты завсектором выслушивал вполуха с нескрываемым пренебрежением, а работы Игната бывали разбираемы в деталях и оценивались исключительно в превосходной степени.

Котенок пьет молоко, спинка дрожит от удовольствия (или от слабости). Такой смешной, миляга! Милене надо его показать обязательно.

С вечера я непрерывно думаю о Милене, обо всем, что связано с ней. Представь, Антон, дорогой, что мадемуазель Филипова придет с визитом? И что удивит? Квартира — хаос и запустение, паутина, спасет только ремонт. Господи, а шторы! Раньше я внимания не обратил бы, купил и купил, тем более что посоветовала продавщица. Они же не в тон обоям. Ванна потемнела, зеркало в пятнах, махровые полотенца облысели и продрались, половики в холле на ладан дышат. Все нужно срочно менять. Скромная кухонная утварь убога: тарелки, разномастные ложки-вилки, по всей квартире чашки, чашечки, стаканы… Покажи свой дом, и я скажу, кто ты! Можно, конечно, опротестовать: мол, это вопрос времени, возможностей, денег, наконец, но в большей степени — отношения к вещам. Мне все равно, где, на чем, как есть и спать, голова моя занята вещами слишком далекими от гармонии в цвете штор, обоев и мебельного гарнитура. Но сейчас! Милена обращает внимание на все и… Как это мне до сих пор в голову не пришло?! Картина! Для Миленки человек без картины в доме (хоть одна, но чтоб висела!) нищ духом и убог. Так было еще в студенчестве, да и вчера вечером она меня с полчаса просвещала: Дрезденская галерея, Дрезденская галерея… Любой ценой надо доставать картину. Продавщицам — никакого доверия. Как же выбрать, я же не дока? Пойдем логическим путем: если картина дороже, то она ценней, значит, берем самую дорогую и самую маленькую, то есть качество гарантируется наверняка.