— А как насчет «Лады» для Баева? Слабо, сам понимаешь. На что надеешься? На всевышнего уповаешь? Свежо предание… Тогда уж и квартиру подожди от боженьки. А Баев тебе ее не даст…

— Нет, невозможно!

— Возможно. Вполне. И ты понимаешь, что так и произойдет.

Пенчев вскочил.

— Какого дьявола ты пришел? — На него было жалко смотреть. — По мою душу?

И Палиев понял, что приспело время выложить все без утайки.

— Угадал, я хочу, чтоб ты дал мне ее, душу, напрокат завтра с обеда…

— То есть как? — Ноги у текстильщика подкосились, и он плюхнулся на стул.

— То есть так. Завтра на партсобрании у нас в таксопарке я открыто, слышишь, Пенчев, открыто выступлю на борьбу против того молодца, который вышвырнул меня из списков, против Баева, который — с его подачи — все оформил. Борьба будет бескомпромиссной, и я верю, что поставлю этих двоих на место. Но я и тебе не спущу ничего, Пенчев. А пришел я, чтобы сказать: твое имя тоже будет фигурировать в протоколе собрания. Такой-то присутствовал при известной сделке и обещал устроить завжилотделом райисполкома гражданину Баеву автомобиль «Лада-1500» в обход общей очереди. Так что вероятнее всего-то получишь ты не ордер, а повестку к следователю. Но я пришел к тебе не затем, чтобы пугать. Ты все же честный человек, Пенчев, порядочный, и совесть твоя чиста, по мне ты — жертва. Потому я и хочу, чтобы завтра ты присутствовал на нашем собрании, ты человек со стороны и объективно засвидетельствуешь истину перед всеми. Ведь она существует безотносительно от того, что ты дошел до ручки и желаешь податься в подлецы, истина — безотносительна. И рано или поздно она проявится, и все станет на свои места. Без нее жизнь не была бы жизнью, а человек — человеком. Во имя истины ты и должен завтра прийти на собрание. Вот таким манером я взял бы напрокат твою душу, Пенчев. Ты поможешь не лично мне и даже не себе, — всем, кого судьба сталкивала или столкнет с мерзавцами типа Ицы или Баева. Вот чего хочу от тебя я.

— Это… Это ж произойдет столпотворение. А если не ты их, а они тебя? А если за ними стоят люди повыше и обелят их перед всеми инстанциями?

— Им нечем крыть.

— А вдруг?

— Если «вдруг», то только благодаря тебе и таким, как ты. Таким, которые молчат и делают вид, что ничего не замечают. Короче, придешь завтра на собрание или не придешь? Да или нет?

Пенчев под пристальным взглядом съежился и уронил голову на грудь.

— И знать не знаю, и ведать не ведаю, и сказать не скажу, а ты иди себе, мил человек, подобру-поздорову, — затараторил он, отмахиваясь от гостя как от призрака. — Уйди и не приходи больше. Поступай, как знаешь, шею ломать у меня охоты нет. А мое имя? Ну, вставишь ты его в протокол, и что? Иди, иди. Погоди-ка, ты как сюда пробрался, в такой туман? Неужели через поле? Уму непостижимо! Сийка, — позвал он.

— Что? — отозвался из-за стены все тот же дребезжащий женский голос.

— Я провожу товарища до остановки. Ты не закрывай, я скоро вернусь, — Пенчев засуетился, натянул пальто.

Ровным счетом через пять минут они оказались на маленькой станции.

— Вот и поезд из Драгомана прибывает, — Пенчев не умолкал, словно боясь того, что может еще сказать Иван. — Четыре минуты — и ты на Центральном вокзале. Куда там автобусу, а трамваю и подавно. Ты-то не знал, а поездом быстрее всего, у меня и расписание имеется. Идет, — он ткнул рукой в туман, откуда вырвался поезд. — Можно без билета, — Пенчеву не хватало дыхания, — всего и ехать-то четыре минуты. Ты опасный человек, ужасный человек, Палиев, мне и в голову не приходило, что ты такой…

Поезд стоял. Никто не сошел, никого не было видно на перроне, кроме этих двоих.

— Поднимайся, поднимайся, Палиев, — подтолкнул его к вагону Пенчев.

Тот вспрыгнул на подножку и хотел спросить еще раз, но не смог. Секунда — и силуэт Пенчева слился с туманом, а Иван устало сел в одном из незанятых купе и бездумно провел рукой по лицу…

X

Тот день стал памятным для всего таксопарка. Когда Палиев, бледный как полотно, и Крушев вошли в маленькую столовую, где было намечено собрание, иголку воткнуть было некуда. В другой бы раз нашлись охотники увильнуть, причин — дай боже, но сейчас Иван чувствовал, что все налицо, что ждали этого собрания с внутренним нетерпением. Палиев по-огляделся и сразу оценил обстановку. Работники постарше заняли один угол; помоложе, в первую очередь те, что любили полевачить, и, следовательно, симпатизировали Ице, сгрудились вокруг него, растревоженные и ощетинившиеся — сейчас решалась и их судьба, будут их терпеть или не будут. Лорд держался самоуверенно и надменно. Иван глянул на него краешком глаза — имелась у него такая привычка: перед решающим прыжком не смотреть противнику прямо в глаза. Поискал взглядом Пецу. Тот примкнул, как обычно, к смешанной группке, к тем, что ни рыба ни мясо, — и вашим, и нашим, — которым всегда все равно, лишь бы зарплату исправно платили. Но и они были насторожены, по всей вероятности, из любопытства, в ожидании небывалого зрелища.

— Товарищи, — первым взял слово парторг, — сегодняшнее наше собрание необычное. Вернее, исключительное: мы проводим его по настоятельной личной просьбе нашего товарища Палиева, он хочет публично высказать свое мнение о поведении водителя «Волги» 50-20 товарища Георгиева. Приглашаю и вас принять участие в обсуждении вопроса после выступления Палиева. Кто за данную повестку дня, прошу голосовать…

Столовая наполнилась лесом рук.

— Большинство. Предлагаю секретарем собрания кассиршу Попову. Товарищ Попова, садитесь в президиум. Слово предоставляется Ивану Палиеву, — парторг жестом пригласил Ивана, тот медленно поднялся, воцарилось гробовое молчание.

— Я буду говорить откровенно и по существу, — глубоко вздохнув, начал Палиев. — Вряд ли кто-то из вас не в курсе моего конфликта с водителем «Волги» 50-20 Георгиевым: я наотрез отказался дать ему дежурную положительную характеристику для перехода на международные перевозки. Когда я сказал об этом, все тот же Георгиев в союзе с завжилотделом райисполкома Баевым выбросил меня из списков на покупку квартиры, а следующий их шаг — конфискация моего садового участка под Сливницей. Осада идет со всех сторон, и в конце концов я буду зажат так, что подпишу эту характеристику, — это мне Ица заявил лично, — Палиев вновь глубоко вздохнул, это было только вступление, и теперь он намеревался шире осветить вопрос. Но тут случилось нечто совсем непредвиденное: встал Ица и преспокойно заявил:

— Это наглая ложь. Палиев клевещет в мой адрес, потому что с незапамятных времен меня на дух не переносит и хочет любой ценой добиться моего увольнения. Пусть здесь, перед всеми, докажет, что это не ложь, — добавил он и сел, а Палиев, хоть в первый момент и растерялся, в глубине души сохранял полное спокойствие.

— Сменщик Георгиева — Пеца — может все подтвердить, — повернулся к нему Иван, тот бодро вскочил, но когда заговорил, Палиев явно ощутил, как пол под ним качнулся…

— Я подтверждаю, что все, сказанное сейчас Иваном Палиевым, — ложь. Более того, — продолжал он увереннее, — вчера вечером Палиев ворвался ко мне в квартиру и припугнул: не скажу, что ему нужно, и меня уволит для острастки. Я со страху согласился, но ночью подумал-подумал и решил поступить по совести.

Большинство оцепенело от разыгравшейся перед ними сцены. Но тяжелее всех пришлось парторгу:

— Правда это, Палиев?

— Повтори, что ты сказал, — каждое слово с трудом давалось Палиеву, но Пеца лишь пожал плечами.

— Я все сказал, — сказал он негромко, но так, чтобы его слышали все. Это был полный провал собрания…

И точно в эту минуту дверь в столовую распахнулась и в проеме появился совершенно неизвестный в парке мужчина. Пенчев! Лицо его было восковым, как у покойника, руки подрагивали.

— Вам чего? — сердито обратился к нему Крушев, но тут вмешался Палиев.

— Пенчев, ты, здесь? — Он бросился к нему, даже ощупал.