– Спасибо! Спасибо! – пролепетала Валентина; она была так взволнована, что все остальные слова вылетели у нее из головы.

Лейтенант быстро вышел из комнаты, но тут же вернулся обратно.

– Да, чуть не забыл, – сказал он. – Нам не хватает одного человека. Дело в том, что такого, как нам надо, непросто найти в кабачке «Срезанный колос». Он нужен нам для побега. У этого человека не должно быть судиморти. Это необходимо для того, чтобы он мог остаться в камере вместо заключенного без излишнего риска. Думаю, мамаша Лео найдет такого человека. До свидания, красавица! По крайней мере, еще разок мы с вами увидимся. А после – как Бог даст. Хотя, возможно, никакого Бога и нет...

День подходил к концу. Кабачки, которыми изобиловали окрестности рынков, были переполнены клиентами. Рабочий Париж ужинал. Иногда, проходя по улице, я заглядывал в грязные окна этих заведений. По вечерам в трактирах собирался простой народ. Казалось бы, устав после трудового дня, эти люди должны были бы выглядеть мрачно и угрюмо. Ничуть не бывало! Их лица были веселыми и довольными.

Перед каждым рабочим на столе стояла миска, доверху наполненная дымящимся варевом. Никто здесь не жаловался на отсутствие аппетита, несмотря на то, что атмосфера в таких харчевнях была весьма специфической.

Дело в том, что все здешние завсегдатаи являлись горячими поклонниками лука, чеснока и пережаренного масла.

В кабачках всегда было очень жарко, но и это всем нравилось, особенно когда на улице свирепствовала непогода.

Поглощая убогую пищу и запивая ее скверным вином, бедные трудяги чувствовали себя богами, вкушающими нектар и амброзию.

Но недавно городские власти решили бороться за чистоту и порядок, и теперь кабачков, куда можно зайти, возвращаясь с рынка, стало гораздо меньше. А ведь кормят в них довольно прилично и, что немаловажно, очень дешево.

Однако их постепенно заменяют рестораны, в которых рабочему приходится платить не только за еду и питье, но и за освещение, за мебель, за зеркала, которые зачем-то там поставили – как будто трудяге надо прихорашиваться! Короче говоря, все это очень дорого и к тому же совершенно чуждо простому человеку.

Разумеется, это не значит, что в Париже нельзя хорошо поесть. Нас радует мясная лавка Дюваля, который разбогател благодаря тому, что сумел доказать своим покупателям: его товар прежде мычал или хрюкал, но никак не лаял и не мяукал. Однако этот умный торговец не продает мясо рабочим, вернее, они его не покупают. Если я увижу в нашем городе возрожденную харчевню добрых старых времен – только пусть она все-таки станет почище – я буду просто счастлив.

Боюсь, что это произойдет не скоро. Дело в том, что сильные мира сего предпочитают играть на пороках рабочего, а не думать о его реальных нуждах.

Вместо того чтобы усовершенствовать трактиры, наши предприниматели открывают роскошные кафе, бистро, рестораны: что же, давно известно, что легче всего обокрасть бедняка.

Простой народ приходит туда, чтобы выпить разбавленного вина и полюбоваться кричащей роскошью, которая, по сути, есть не что иное, как издевательство над нуждой масс.

Обманывать рабочих – дело довольно выгодное. Ломбардцы – именно они владеют большей частью подобных заведений – уверены, что деньги не пахнут: они не замечают, что их выручка пропитана потом и слезами тех, кого они обокрали.

На какое-то время рабочему удается отвлечься от печальных мыслей. Но что он видит, когда возвращается в свою убогую лачугу? Измотанную жену и орущих голодных детей.

Одним словом, многие наши предприниматели недалеко ушли от Куатье, страшное ремесло которого внушает ужас всем нормальным людям.

Казалось бы, нравы мрачного средневековья давно канули в прошлое, однако и сейчас есть такие алхимики, которые вполне законно получают золото из людского горя.

Парижане быстро ко всему привыкают. Мало-помалу привыкли они и к холоду. Несмотря на густой туман, можно было видеть множество гуляющих, фланирующих по улице Сен-Дени.

Казалось, все было спокойно. И вдруг около семи часов вечера тишину прорезал странный и страшный звук, какого никто никогда не слышал прежде. Это был ужасный вопль.

Прохожие замерли. Полицейские насторожились: уж не революция ли началась? Люди, живущие поблизости, открыли окна. В кабачках воцарилась тишина: не было слышно ни звяканья стаканов, ни жизнерадостной болтовни.

Что же это был за звук? Чей вопль заставил Париж замолчать?

Жюль Жерар, последний паладин, посвятил книгу своим поверженным противникам. В этой книге он рассказал об убитых им львах.

Там есть эпизод, описывающий агонию одной из его жертв. Эти страницы невозможно читать равнодушно.

Умирающий лев ревет так, что ужас охватывает всех: людей, лошадей, диких зверей, обитающих в песках.

В Париже умирал лев. Умирал король Сиди, некогда бывший властелином пустыни. Именно его рык заставил Париж содрогнуться.

Теперь Сиди уже не был таким грозным и могущественным, как в былые годы. Его победили, его сделали рабом. Однако Сиди зарычал так, словно еще был королем.

Сколько лет его унижали! На него надели глупый парик, его облепили пластырями, его размалевали, как престарелую проститутку. Что осталось от здоровья и силы Сиди? Ведь его лечил невежда Эшалот! И все же в свой смертный час лев обрел прежнее величие.

Париж не знал этого. В этом городе не часто встретишь льва. В Париже говорят на многих языках, но ни один человек здесь не смог понять последних слов измученного зверя.

Ибо это был Даниель, больной, несчастный узник мамаши Самайу, издыхавший в опустевшем балагане.

Он умирал вдали от Атласских гор, вершины которых поддерживают небесный свод, вдали от бескрайних песков, вдали от палящего солнца, невыносимого для человека и радующего душу льва. Он умирал в Париже, в городе болонок, он, король пустыни! У льва даже не было больше имени, как, впрочем, и у всех королей, живущих на чужбине.

Так проходит земная слава!

В тот момент возле балагана не было ни души, и потому никто не мог сказать, откуда исходят эти звуки, повторяющиеся почти что через равные промежутки времени. Некоторые подумали, что так трубил когда-то рог Роланда.

Падал снег. По улице Сен-Дени шел мужчина. Он направлялся к балагану. Надо сказать, что одет этот человек был совсем не по погоде. Он явно отчаянно мерз.

Когда дрожавший от холода мужчина проходил под фонарем, можно было увидеть, что на голове этого человека была серая шляпа, из-под которой торчали соломенные волосы.

В жизни Дон Жуана бывают взлеты и падения. Этим вечером Амедею Симилору не повезло. Его желудок был пуст, а в карманах гулял ветер. Присутствие на собрании Черных Мантий в кабачке «Срезанный колос» не порадовало Симилора ничем, кроме большого стакана пунша.

Где Симилор провел эту ночь, автору неизвестно. Сейчас же Амедей возвращался ни с чем. Читатель сам может догадаться, в каком настроении пребывал этот человек.

– Ох уж мне эти женщины! – думал Симилор, поднимаясь по дощатой лестнице, которая вела к главному входу в балаган. – Когда ты при деньгах, они так и вертятся вокруг! Но если фортуна отвернулась от тебя – их и след простыл!

Амедей потянул на себя дверь. Но она не поддавалась. Услышав шум, лев глухо зарычал.

– Черт возьми! – пробурчал Симилор. – Все ушли. Интересно, где шляется наша вдова? Может, и Эшалот с ней?

Спустившись по лестнице, Амедей обошел балаган, чтобы попасть внутрь через черный ход. Эта дверь открывалась с помощью одной хитрости, прекрасно известной всем обитателям балагана.

На этот раз Симилору удалось войти. Едва переступив порог, он почувствовал жуткий смрад. Это был запах умирающего животного.

– Ну и вонь! – сердито пробормотал Симилор. – Эй, Эшалот! Старина, ты здесь? Я так давно не видел тебя и Саладена! Как там поживает мой маленький Саладен?

Симилор неспроста стал таким заботливым. Дело в том, что он знал доброе сердце своего Пилада[25] и надеялся поужинать.