И наконец он становится свидетелем моей первой истерики за много, много лет.

Отлично.

К черту это лето.

К черту этих людей.

К черту такую жизнь.

Мой первый поцелуй случился, когда мне было двенадцать.

Субботним утром я стояла у плиты и готовила яичницу-болтунью. Ночью я не слышала, как вернулась мать, и считала, что дома, кроме меня, никого нет. Только я разбила в сковородку два яйца, как открылась дверь маминой спальни.

Оттуда вывалился незнакомый тип с рабочими ботинками в руках. И замер, увидев меня у плиты.

Я видела его впервые в жизни. Мать всегда была либо влюблена, либо раздавлена очередным расставанием. В обоих случаях это был такой накал страстей, что я старалась держаться подальше.

Никогда не забуду, как на меня пялился тот тип. Медленным плотоядным взглядом, будто на аппетитный кусок мяса. В то утро я впервые поймала на себе такой взгляд. Волосы на руках встали дыбом, и я сразу уткнулась глазами в сковородку.

– Даже не поздороваешься? – спросил он.

Я пропустила эти слова мимо ушей – надеялась отвадить его грубостью. Но он не ушел, а встал рядом и прислонился к кухонному столу. Я продолжала сосредоточенно помешивать яйца.

– Накормишь?

Я помотала головой:

– У нас больше нет яиц. Эти два последние.

– А мне и двух хватит. Умираю с голоду!

Он сел за стол и принялся зашнуровывать ботинки. Когда он закончил, яичница была уже готова. Я не знала, что делать. Мне очень хотелось есть, яиц больше не было, а этот тип с наглой рожей сидел за столом и явно ждал завтрака.

Я выложила яйца на тарелку, схватила вилку и хотела быстро прошмыгнуть в комнату. В коридоре он меня нагнал, поймал за руку и прижал к стене.

– Разве так принимают гостей?

Он схватил меня за подбородок и поцеловал.

Я пыталась вырваться. Изо рта у него несло тухлятиной, щетина больно кололась. Я как могла стискивала зубы, но он все сильнее давил мне на подбородок, пытаясь разжать челюсть. В конце концов я огрела его тарелкой по голове.

Он отпрянул и наотмашь ударил меня по лицу.

А потом ушел.

Больше я его не видела. Даже не узнала, как его зовут. Несколько часов спустя мать проснулась и наорала на меня за разбитую тарелку и найденные в мусорке яйца. Она разозлилась, что я выбросила последние два яйца.

С того дня я не ем яиц.

Зато сколько пощечин я с тех пор раздала маминым хахалям – не счесть!

Все это я к чему? Когда я выхожу из душа, в нос ударяет запах яичницы. Очень сильный.

Меня тут же начинает мутить.

Когда я заканчиваю одеваться, в дверь стучат. В комнату заглядывает Сара.

– Совместная трапеза через пять минут! – объявляет она.

Понятия не имею, что это значит. Может, у них какая-то суперрелигиозная семья?

– Что еще за трапеза?

– Каждое воскресенье с нами ужинают Маркус и Самсон. Так мы отмечаем конец наплыва туристов. Вместе едим и говорим всем понаехавшим «прощай». – Она открывает дверь чуть шире. – А тебе идет платье! Хочешь, я тебя накрашу?

– К ужину?

– Ну да. Придет Самсон.

Она расплывается в улыбке, и я вдруг понимаю, как это мерзко – когда тебя пытаются с кем-то свести. Я хочу объяснить Саре, что уже знакома с Самсоном, но в последний момент закрываю рот и отправляю эту тайну в кучу к остальным.

– Нет, краситься не буду. Я скоро спущусь.

Сара явно расстраивается, однако уходит. Ладно, хоть намеки понимает – уже радость.

Несколько секунд спустя снизу доносятся мужские голоса.

Я опускаю глаза на свой мятый сарафан, в котором проходила весь день. Он лежит комком на полу. Подбираю его и надеваю вместо Сариного платья. Еще не хватало произвести на кого-то хорошее впечатление. Лучше произведу плохое.

Отец первым видит меня на лестнице. Я спускаюсь и иду на кухню.

– Ты посвежела, – говорит он. – Комната понравилась?

Поджав губы, киваю.

Тут Сара замечает мой старый сарафан. В ее глазах мелькает недоумение, но она тут же его прячет – и очень умело. Маркус стоит рядом, наливает себе холодный чай. Наконец он поднимает на меня взгляд и широко распахивает глаза – явно не ожидал увидеть за ужином ту странную девчонку с парома.

Значит, Самсон не рассказал ему про то, как я рыдала на балконе.

И кстати, Самсон единственный, кто сейчас на меня не смотрит. Он копается в холодильнике, когда Сара, махнув рукой в мою сторону, говорит:

– Маркус, это моя сводная сестра Бейя. Бейя, это мой парень Маркус. – Она небрежно показывает большим пальцем за спину. – А это Самсон, наш любимый сосед и вечный третий лишний.

Он оборачивается и секунду-другую разглядывает меня, потом невозмутимо открывает баночку содовой. Когда он прижимает к ней губы, чтобы сделать глоток, я могу думать лишь об одном – как этими губами он только что целовал шею другой девушки.

– Добро пожаловать в Техас, Бейя, – говорит Маркус, делая вид, что видит меня впервые.

– Спасибо, – бормочу я и вхожу в кухню, гадая, что делать дальше.

Мне неловко, я не могу просто попросить у них воды или взять тарелку. Поэтому стою на месте и смотрю, как они непринужденно ходят по кухне.

Я очень голодна, но этот ужин наводит на меня тоску. Не знаю, почему люди пытаются разрядить обстановку за столом дурацкими вопросами, ответы на которые никому не нужны. У меня есть предчувствие, что именно так и пройдет наша сегодняшняя «трапеза». Все будут забрасывать меня вопросами, а я совсем не хочу на них отвечать – я хочу взять себе еды, отнести тарелку в комнату, поесть в тишине и уснуть.

Желательно на два месяца.

– Надеюсь, ты любишь завтракать, Бейя, – говорит Алана, ставя на стол блюдо с печеньем. – Мы иногда устраиваем себе завтрак вместо ужина.

Отец приносит сковородку с яичницей-болтуньей. Горы блинчиков и жареного бекона уже на столе. Все начинают рассаживаться, и я следую их примеру. Сара занимает место между Маркусом и матерью, а значит, мне остается сесть с отцом. Самсон подходит к столу последним и на секунду замирает, сообразив, что ему придется сидеть рядом со мной. Неохотно садится. Может, мне только кажется, но он будто сознательно пытается переключить свое внимание с меня на что-то еще.

Все начинают передавать друг другу тарелки с едой. Хотя яичницу, разумеется, я не беру, ее запах перебивает все остальные. Только я принимаюсь за блинчик, как отец уже задает первый вопрос:

– Что делала после выпускного?

Я проглатываю кусок и отвечаю:

– Работала, спала, и так по кругу.

– Чем занимаешься? – спрашивает Сара. Вопрос для богатых: не «где работаешь?», а именно «чем занимаешься?» – будто речь о какой-нибудь сложной интересной профессии.

– Работаю на кассе в «Макдоналдсе».

Прямо видно, как ее шокирует мой ответ.

– О, – говорит она, – прикольно!

– По-моему, это здорово, что ты начала работать уже в старших классах, – говорит Алана.

– Мне пришлось. Чтобы не умереть с голоду.

Алана откашливается. До меня доходит, что мой честный ответ ее покоробил. Если даже такая ерунда ей против шерсти, как она отнесется к тому, что Жанин умерла от передоза?

Отец пытается сменить тему:

– Так ты решила не ходить на летние курсы, начнешь учебу осенью?

Вопрос застает меня врасплох.

– Да я и не записывалась на курсы…

– Хм. Твоя мама сказала, что тебе нужна дополнительная подготовка, а ей курсы не по карману – и я перевел всю сумму.

Отец оплатил мои курсы?!

Какой бред. Я поступила в университет сама и буду учиться бесплатно.

И часто, интересно, отец переводил матери деньги? Конечно, я ничего о них не знала – как не знала о мобильном телефоне, который он мне недавно выслал. На образование ей всегда было плевать, она никогда даже не интересовалась моей учебой, зато деньги выпрашивать на нее не постыдилась.

– Ах да… – Пытаюсь придумать какое-то оправдание, почему я здесь, а не на летних курсах. – Я поздно спохватилась, все группы уже были набраны.