Заводоуправление харьковского тракторного завода. Февраль 1943 г.
Пришлось Янису заниматься не столько оценкой завода – огромного и порядком разбитого – как обустройством места расквартирования. Кому-то нужно и такими делами заниматься, поскольку замерзшие и голодные конструкторы и техники уже и не особо конструкторы.
В городе было не очень спокойно. По ночам постреливали, что-то взрывалось, в развалинах кого-то ловили бойцы НКВД. Но днем работал, шумел большой центральный рынок, смешно именуемый Благбаз, менялись вывески на магазинах, выстраивались говорливые очереди за продуктами. Ну и активно работали первые «разведгруппы» инженеров и строителей, готовя восстановление на знаменитом Паровозостроительном и ХТЗ, и на иных многочисленных заводах и мастерских.
Скрутилось и лопнуло всё в один день. На Московском проспекте грузовичок Яниса остановился рядом с ЗиСом, водитель в замасленной ушанке высунулся:
— Слыхал? Немцы фронт прорвали. Завтра в Харькове будут.
— Да ладно, откуда прорвали-то?!
— Оттуда, брат. Эх, опять тикать будем…
Янис доехал до завода, поколебался, но доложил начальству.
Майор Середа выглянул из-за только что уставленного кульмана с чертежом заводского цеха, нахмурился:
— Не ожидал от тебя, Выру. Рассудительный же, опытный человек, и вдруг панические слухи разносишь. Причем, совершенно безосновательно.
— Я, товарищ майор, тоже так подумал. Но решил, что нужно сообщить. Если провокация, так наверное, еще будут такое говорить.
— Отвлекаться от работы нам нельзя, товарищ сержант. Лучше скажи бойцам, пусть за печкой получше следят. Пальцы мерзнут чертовски…
Насчет печки Янис сказал, но буквально через час зазуммерил телефон отдела. Конструкторы, техники и инженеры, замерев, слушали, как кричит в трубку Середа:
…— Да как?! У нас оборудование, ценное, только что установленное… А транспорт?... Послушайте, ну прорвалась там какая-то группа, пусть и с танками… Есть… Есть «срочно»…
Майор положил трубку, обвел ошеломленным взглядом замерших специалистов:
— Уходим. Срочно сворачиваться. Немцы уже на Белгородском шоссе…
Завозились все-таки. Последние машины, перегруженные, выезжали уже утром. Первая часть разорвавшейся небольшой колонны уже, должно быть, добралась до окраины, там сборный пункт был назначен. Запрыгивая в кабину, очень сомневался Янис, что там встретятся – не имелось у инженеров и мастеров опыта отхода под огнем. А в городе уже явно шел бой. Ничего, должны наши фрицев остановить, не 41-й на дворе….
— Давай через Свердлова, напрямую, говорят, уже не проедем, – майор Середа пытался уместиться в тесной кабине: портфели, кобура, полевая сумка, рулоны чертежей, все мешало солидному инженеру. — Знаешь, где Свердлова?
— Знаю. Дверь прикройте, а то посыплетесь…
…Гнал на полную, чуял, что дело плохо. Дело даже не в звуках стрельбы – на ходу их слышно плохо. Курад предчувствия метался по спине, колотил лапами и хвостом по затылку – газуй! Но отставала шедшая следом полуторка, кричал, высовываясь в окно, оглядываясь, майор:
— Не гони, Ян! Они потеряются!
Под обстрел попали на углу у площади Тевелева. Может, и не обстрел, а случайные два снаряда. Первый разрыв впереди сержант Выру видел, успел вильнуть, а дальше…
…Ничего дальше не было. Очнулся от того, что руку жгло. Задыхался. Дым вокруг клубился. Но было тихо. Тяжело. На лицо давило массивное плечо с майорской звездочкой на погоне. Капала кровь. Голова майора Середы стала меньше – затылок осколком срезало. Если бы Янис был способен думать, решил бы, что и ему самому голову напрочь оторвало – такая тишина в мозгу, и не единой мысли. Грузовик лежал на левом боку, было понятно, что горит, но почему-то горит очень медленно, беззвучно и красиво.
Выползал Янис, наверное, очень долго. А может, и быстро. Не было мыслей, сдвигал с себя мертвое тело, щемился наверх, к ставшей потолочной двери. Вылез, упал на мостовую, боли не ощутил. Разгорался «газик», полз прочь от машины сержант в дымящейся телогрейке, на мостовой раскинулась щепа от кузова, инструментальные ящики, бумаги, драгоценно блестели рассыпавшиеся штангенциркули и микрометры.
Тишина. Проскочившая мимо машина с развевающимся драным тентом, скачущие упряжки – мелькают лошадиные ноги, расплескивают лужи подковы. Ни звука…
Наверное, потерял сознание товарищ сержант, едва успев отползти от машины. Не видел и не слышал, как пыхнул-взорвался бензобак…
…Вроде несли, за ворот телогрейки, за сапоги – у лица болтался приклад чьей-то порядком обшарпанной винтовки. Янис пытался что-то сказать, не выходило ни звука. Мир оставался абсолютно тихим, вялым, бессмысленным. Наверное, теперь всегда так будет. Зачем несут? Куда несут?
Так и не узнал Янис, кто его подобрал, как несли-везли до госпиталя. Первые обрывки мыслей появились, когда лежал пластом на матрасе. Мыслей было негусто – подивился причудливым пятнам на голом матрасе, отсутствию боли. Предплечье в обрезанном рукаве гимнастерки было замотанно бинтом – белоснежным, но с проступившими пятнами мази. Э, кто так бинтует неаккуратно? И почему тихо? Мысли исчезли, словно, сквозняком сдуло…
Очнулся из-за того, что напоить пытались. Чай, кислый, странный. Ничего в этом мире нет, только вкус и остался. Смотрел Янис, особо не понимая. Девушка, широколицая, в белой косынке… на Киру совсем не похожа. Кружка и губы девушки шевелятся… Чего-чего?
«Кон-туж-ен, ко-н-тужен, к-онт-ужен»… это как?
— Мне не больно, – попытался объяснить Янис. Вроде шевелил губами, что-то издавал вслух, но вряд ли членораздельное. А может, просто казалось, что издавал? Но санитарка что-то поняла, улыбалась болезненно. Наверное, ей самой больно.
Провалился Янис в беспамятство, пытаясь понять, почему всем вокруг очень больно, а ему нет. Видимо, повезло.
Очнулся и сел. Голова кружилась, и хотелось пить. И наоборот тоже очень хотелось.
В полной тишине Янис, опираясь о стену, встал. Ноги слабые, но держали. Кстати, обут – сапоги на ногах. Это хорошо. Но почему не разули? В госпитале всегда раздевают. И моют. Или это не госпиталь?
Лежали неподвижно на полу и койках люди. Забинтованные, но в грязной форме, вон – даже в валенках мокрых. Как-то непонятно. Янис по стенке выбрался в коридор... тоже люди. Но на ногах. Бегают. Несут носилки. Раненый лежит на животе, руки свесились, по полу чиркают. Подобрать же руки надо, кафель грязный, все на нем валяется, мусор, флаконы, патроны россыпью. Что-то сплошной беспорядок. И бегают вон как беззвучно, прямо даже смешно.
Уборную товарищ Выру – все же, видимо, крепко контуженный – найти был не в силах. Пристроился за распахнутой дверью, полил. Было стыдно, но зато легче. И звуки какие-то в ушах стали прорезаться. Треск, гул. Станки где-то рядом работают? Не, слишком неравномерно. Перестрелка?
Оперся руками о подоконник, навалился животом. Из треснутого стекла дуло, от этого почему-то было легче. За окном голые деревья… Сад? Парк? Вон забор… Ой, это же госпиталь. Был здесь Выру. Заезжал. Улица такая… непонятная… тоже смешная.
Сработали остатки памяти связного-посыльного. Улица Трин-кле-ра. Кто такой или что такое это Тринклера, неизвестно, но название помнится. Тут клингородок[1]. Большой госпиталь. Но тихий.
Нельзя сказать, что мысли товарища Выру как-то враз оживились и ясность появилась. Вот беспокойство появилось, это точно. Обернулся. Раненых вытаскивают. Причем бегом, не особо церемонясь. И дует зверски. В госпиталях так не положено, этак все ранбольные попростужаются. А если всем плевать, значит… Эвакуация? Срочная?
