Тео отвечает:

– Нет, он мой папа. И папа Джун. Брант просто живет с нами.

– Глупость какая-то. – Венди фыркает, демонстрируя свое несогласие, и звучно приземляется обратно на задницу. Боковым зрением я вижу, как она наблюдает за мной, но не решаюсь взглянуть на нее. – Так почему он носит тапочки с утками?

– Не с утками. Это утконосы.

– Такого не бывает.

– Хорошо, Венди. Такого не бывает. – Она меня очень раздражает, поэтому я скрещиваю руки на груди, откидываю голову назад и закрываю глаза.

Она тычет пальцем мне под ребра.

– Что? – рявкаю я.

– Хочешь поиграть сегодня после школы?

Венди никогда не приглашает меня поиграть, так что, скорее всего, она замышляет что-то недоброе.

– Нет, спасибо.

– Почему нет?

– Потому что ты всегда ко мне плохо относилась. Ты мне не особо нравишься.

– А может быть, ты мне нравишься.

Я непроизвольно распахиваю глаза. Она внимательно на меня смотрит невинным взглядом, но я-то хорошо ее знаю.

– Ты врешь. Ты называла меня чмошником.

– Это было до того, как ты мне понравился, – отвечает она спокойно, как будто мы говорим о классной работе или о чем-то незначительном. Она резко дергает себя за высокий хвостик, наклоняя голову набок. Глаза цвета корицы блестят, когда она смотрит на меня, и с довольной улыбкой бормочет:

– Ты мне правда нравишься, Брант Эллиотт. Вот увидишь.

Джун – самый милый маленький леденец, который я когда-либо видел.

Она несется мне навстречу из уборной, придерживая руками фатиновое радужное платье для выступления. На ее губах красуется ярко-розовая помада цвета орхидей, принадлежащая миссис Бейли. Когда Джун начинает кружиться в фойе, на ее коже переливается глиттер. Ее окутывает облачко лака для волос, отчего идеально уложенный пучок остается застывшим, как статуя, пока она подпрыгивает вверх-вниз.

– Посмотвите на меня! Мама сдевава меня такой же квасивой, как она.

Миссис Бейли хихикает, следуя за Джун; она накрашена такой же помадой, а волосы аккуратно уложены в пучок: ни одна ручка из него сегодня не торчит.

Творческий вечер, в котором участвует Джун, проходит в центре искусств местного колледжа. Мы все ожидаем в фойе, пока танцоры расходятся по своим классам, где они будут дожидаться выступления на большой сцене в концертном зале.

Тео примостился на соседнем стуле, пытаясь спрятаться в мешковатой толстовке, потому что, вероятно, заметил Монику Портер, одетую в расшитое блестками платье павлина. Я думаю, что он запал на Монику Портер, но это не объясняет, почему он прячется. Он высовывает голову из серой ткани, чтобы взглянуть на Джун.

– Посмотри на себя, Пич. Ты выглядишь как настоящая танцовщица.

– Я и есть, гвупый! Смотви. – Джун кладет руки на бедра, затем сгибает колени. – Пвие… – Она поднимается обратно. – И пвямо!

Мы все хлопаем.

Мистер Бейли выглядит так, будто вот-вот расплачется, когда опускается на колени перед Джун, взбивая подол платья.

– Моя малышка выступает на своем первом концерте…

– Я не мавышка, папа. Мне почти четыве. – Она показывает пять пальцев.

– Точно. Как я мог забыть?

Грациозно скользя по паркету, Джун широко улыбается, пока разноцветные блестки ее наряда переливаются, как призма. На щеках – розовые румяна в тон губной помаде, а к пучку прикреплен красочный аксессуар, напоминающий вертушку. Светло-каштановые волосы сверкают, как золото под искусственным освещением. Она поворачивается ко мне, ее улыбка такая же ослепительная, как и ее платье.

– Ты потанцуешь со мной, Бвант?

– Танцевать с тобой? Я не умею танцевать, Джунбаг. У меня это не очень получается.

– А вот и повучится. Мама гововит, что нужно вевить в себя.

Мои губы расплываются в улыбке. Миссис Бейли часто так говорит. Однажды, после того, как меня преследовала череда кошмаров о «Страшной Ночи», она сказала мне, что наш разум – это самый мощный инструмент, которым мы обладаем. Все, во что мы верим, обязательно воплощается в реальность. Это напомнило мне мою любимую песню о радуге.

Потянувшись к Джун, я киваю, принимая предложение:

– Хорошо, я потанцую с тобой.

Она радостно вопит, подпрыгивая вверх-вниз в своих балетных туфельках, после чего бросается прямо в моих объятия. Я неуклюже ее кружу, смеясь до боли в животе.

– Давайте я вас сфотографирую, – вмешивается миссис Бейли, роясь в своей огромной сумочке. – Вы двое, замрите.

Джун обхватывает меня своими маленькими ручками, прижимаясь ко мне щекой.

– Сыр!

Сработала вспышка.

– Теодор, иди сюда. И сними эту ужасную толстовку: ты прячешь милую жилетку, которую бабушка для тебя связала.

Тео неохотно тащится к нам, его взгляд мечется по сторонам, сканируя толпу в поисках знакомого светловолосого «павлина».

– Ага, да. Я иду.

Мы делаем целый ряд фотографий, а потом две преподавательницы танцев подходят к нам, чтобы забрать Джун. Одна из женщин наклоняется и протягивает ей руку.

– Джун Бейли, посмотри, какая ты красавица. Пора идти, – говорит она мягко. – Ты рада танцевать перед родителями сегодня?

Я удивляюсь, когда ее улыбка исчезает, а глаза расширяются от страха. Она качает головой.

– Нет? Ты нервничаешь?

Она кивает.

Меня охватывает грусть. Я не хочу, чтобы Джун нервничала, она так хотела танцевать на большой сцене. Я опускаюсь рядом с ней на колени, сжимаю ей руку, пока она не поворачивается ко мне лицом. Бледно-голубые глаза блестят от слез.

– Джунбаг, что случилось? Почему ты нервничаешь?

Миссис Бейли выглядит взволнованной, кладет сумочку и тянет Джун за запястье.

– Пойдем, Джун. Твои преподаватели ждут.

– Нет!

– Дорогая, все в порядке. Это то, ради чего ты тренировалась весь год. – Краска заливает лицо миссис Бейли, шея начинает краснеть. Она снова тянет Джун. – Ты прекрасно выступишь. Обещаю.

Джун вырывается и бросается ко мне, все еще стоящему на коленях. Она обхватывает меня за шею, прижимаясь к груди. Ее нижняя губа дрожит.

– Ты будешь со мной танцевать, Бвант?

– Но я не могу. Я не балерина, как ты, я даже не тренировался.

– Я покажу тебе свои движения, ховошо? Смотви…

Она делает шаг назад и начинает кружиться, но я останавливаю ее.

– Мне жаль, но я не могу. Ты должна быть храброй и сделать все сама.

– Мне не нвавится быть хвабвой, – дуется она, прижимая подбородок к груди.

Учителя беспокойно расхаживают рядом с нами, одна из них поглядывает на наручные часы.

Я прочищаю горло и приподнимаю лицо Джун за подбородок, чтобы она посмотрела на меня. По румяной щеке катятся слезинки – я смахиваю их.

– Трудно быть храбрым. И страшно тоже, – объясняю я. – Но самое лучшее в храбрости – это чувство, которое наступает после.

Она фыркает:

– Какое?

– Думаю, это гордость. Ты гордишься собой за то, что сделал это трудное дело. Все остальные тоже гордятся тобой, и это очень приятно. – Я поднимаю взгляд на миссис Бейли, которая смотрит на нас сверху вниз, ее выражение лица – что-то среднее между нежностью и тревогой. Может быть, это гордость. Я продолжаю, возвращаясь к Джун: – Джунбаг… ты помнишь, как я сильно боялся спускаться с горки на санках прошлой зимой?

– Да, – бормочет она.

– А когда я наконец отважился скатиться, все болели за меня. Мне было так радостно. Я чувствовал себя счастливым. И это было так весело… Потом я делал это еще раз сто.

– Я помню.

– Ну, это вроде того. Тебе просто нужно быть смелой в первый раз, а потом уже будет намного легче. И возможно, тебе это так понравится, что тебе захочется это повторить еще раз сто.

Преподавательница танцев вклинивается в разговор, улыбаясь:

– Нам пора идти, Джун. Там тебя ждут раскраски и детские кружки вместе с остальными ребятами. Как тебе такое?

Джун смотрит на меня своими большими заплаканными глазами, как будто ждет моего одобрения. Моего заверения. Она пролепетала: