Артур Шнитцлер сказал в своей работе "Парацельс": "Мы играем всегда, но лишь мудрые знают об этом".

Это правда. Мы часто должны играть роли, например, намеренно показать себя в лучшем свете, но компульсивное исполнение ролей при наличии манипулирования, которое заменяет честное самовыражение, может и должно быть преодолено, если вы хотите развиваться.

Крайние полосы исполнения роли — это признание и притворство. В первом случае вы пользуетесь ролью как способом проявить свою сущность. Вас поддерживает ваш опыт, неподдельность ощущений, чувствительность. Вы — тип.

В притворстве вы теряете такое самововлечение. Вы подделываете эмоции, которых нет, вы теряете уверенность в ваших способностях. Короче, вы — фальшивы.

С психиатрической точки зрения наиболее важными и интересными ролями являются интроектированные. Фрейд не различал интроекцию и овладение, которое является процессом обучения.

Интроект — это призрак. Некто овладевает пациентом и существует благодаря ему. Призрак, как и любой истинный интроект, является инородным телом в пациенте. Вместо того, чтобы существовать во внешней зоне, как человек, с которым можно столкнуться, он занимает большую часть средней зоны. Пациент, вместо того, чтобы осуществлять саморегуляцию, подстраивается к этой доминанте "фигура/фон", где контроль осуществляется науками и потребностями призрака. Он не может стать самим собой, пока призрак не будет изгнан.

Я обнаружил крайний случай существования призрака около 20 лет назад на конгрессе Американской психологической Ассоциации "Сан-Франциско". У одного из членов семинарской группы было мертвенно восковое лицо. Он выглядел как больной энцефалитом, но без симптомов повреждения красного ядра. Его поведение в целом и запах, исходящий от него, создавали, как мне казалось, атмосферу трупа. Я привык полагаться на мою собственную, часто неосторожную интуицию, и спросил его о любимом человеке, которого он потерял. И действительно, имела место внезапная смерть, которая не была оплакана — пользуясь превосходной терминологией Фрейда — ни слез, ни прощаний, но, по правде говоря, по своим чертам характера, манерам, способам мышления это был труп.

Я натолкнул его на призрак, он мобилизовал свою печаль, простился со всем этим. Мы не могли, конечно, за одно занятие закончить это оплакивание, достигнуть полного завершения, иссушить симптом. Но он оживлен, хотя и не стал полностью живым. Его щеки утратили восковой вид, хотя еще не приобрели здорового цвета, а его походка стала более пластичной, хотя он еще не был готов танцевать.

Среди психологов, посещавших эту группу, был Вильсон ван Дазен — экзистенциалист. Он предложил поехать на западное побережье и проделать кое-какую работу в государственной больнице в Менце. Я принял это предложение. Я хотел покинуть Майами. Марта отклонила мое предложение пожениться. Я был слишком стар. Она не отказывалась от идеи замужества, но не хотела мифических гарантий для ее детей.

Я снял квартиру в Сан-Франциско. Двое моих приспешников последовали за мной. В противном случае я не смог бы иметь большую практику. Я работал в больнице и забыл о поездке за сотни миль через восхитительную страну Красного дерева. Здесь я увлекся Паулем, психиатром, который любил заниматься земледелием и воспитывать детей. Я полагаю, что у него их сейчас уже одиннадцать. Мы сыграли целый ряд волнующих шахматных партий.

Вначале я был близок к Вильсону. Мы уважали друг друга. Я любил его детей, часто ночевал в его доме, время от времени я ездил на заднем сиденье его мотоцикла. В молодости я сам имел два мотоцикла, но заднее сиденье в моем возрасте (мне было около 65-ти) ощущалось как-то совершенно иначе. Вначале я боялся и был в напряжении, но вскоре я смог расслабиться и наслаждаться ездой. Однажды его жена что-то бросила мне и разбила наручные часы.

Во время работы в больнице я ознакомился с ЛСД и довольно часто отправлялся в путешествие, не осознавая, что мало-мальски становлюсь параноидальным и раздражительным.

Так или иначе, мы с Вильсоном достаточно отдалились, и я скоро отправился в Лос-Анджелес. Недавно я видел его снова, за несколько дней он оттаял, и мы опять почувствовали себя хорошо друг с другом.

Среди его вкладов в науку есть откровение, что больной шизофренией имеет дыры в своей личности. В той же статье он упомянул, что экзистенциальная психиатрия и теория нуждаются в практике и подходящей технике, и что мой подход обеспечивает это. Позже я развил его идею дыр и обнаружил, что то же самое применимо и к невротикам. Одни невротики не имеют глаз, многие не имеют ушей, другие — сердца или памяти, или ног, чтобы держаться. Большинство невротичных людей не имеют центра.

Фактически, этот тезис — есть развитие ограниченного представления Фрейда, что у невротиков нет памяти. Вместо памяти у них пустота или амнезия. Фрейд порицает эту амнезию не только за незавершенное развитие пациента, но и за работу на публику.

Вильсон и я утверждаем, что существует много больше дыр, которые ответственны за отсутствие полноты личности пациента. Человек может иметь хорошую память, но не иметь доверия или души, ушей и т. д. Эти пары могут исчезать благодаря заполнению их сверхкомпенсацией, или путем смены стерильной пустоты на изобильную пустоту. Способность делать это зависит опять-таки от возникновения ничто. Стерильная пустота понимается как ничто, изобильная пустота — как нечто возникающее.

В юности я принял Фрейда за своего спасителя, несущего исцеление. Я был убежден, что испортил память мастурбациями, а фрейдовская система сконцентрировалась вокруг секса и памяти. Я был также уверен, что единственным способом лечения является психоанализ.

Человека, который обещает исцеление и не выполняет своих обязательств, называют шарлатаном. Фрейд был истинным ученым, великолепным писателем и первооткрывателем многих секретов. Никто из нас, возможно, за исключением самого Фрейда, не осознавал преждевременность приложения психоанализа к лечению, никто из нас не видел психоанализ в его истинном контексте. Мы не видели это, ибо в действительности он был исследовательским проектом.

Сегодня мы тратим годы и миллионы для проверки безвредности и эффективности каждого лекарства, поступающего на рынок. Для психоанализа этого не было сделано, хотя и тогда, и сейчас нет точных тестов или, лучше сказать, сами аналитики боялись и сейчас боятся проверки их методов тестом.

Правительство крайне жестоко по отношению к лекарствам. Различные учреждения очень строги при выдаче лицензий практикующим психотерапию, хотя психоанализ во всех своих формах и наименованиях избежал официального рассмотрения благодаря несформулированному положению мастера.

Один невролог жаловался мне на свою плохую память. Я обнаружил, что он не смог назвать примеры трехлетней давности. Эти три года совпали по времени с его неудачной женитьбой.

Именно здесь поворотный пункт. Подавление не было причиной его амнезии, но являлось средством, при помощи которого он подавлял страх боли, причиняемой памятью. Будьте уверены, он должен был стереть все, что случилось за эти три года.

Ну, Фрейд согласился бы со мной, что для выздоровления этого недостаточно, хотя он также утверждал, что стремление к единству обеспечит самое себя. В данном случае он сказал бы, что пациент должен "отреагировать" собственную ситуацию.

Конечно, пока больной блокирует свои воспоминания, он поддерживает неоконченный гештальт. Если бы он пожелал пройти через боль собственного несчастья и отчаяния, он пришел бы к его завершению, прочувствовал бы свою обиду и восстановил память, включая весь тот опыт, который не связан непосредственно с неудачной женитьбой.

Лора, как и Гете, имеет эйдетическую память. Эйдетические люди должны просто закрыть глаза и взглянуть на собственные картины, которые воспроизведут историю с фотографической точностью. Я мог оживить этот вид памяти псилоцибином — психоделическим быстродействующим препаратом. Большинство принимает его перед сном, я — только после езды на автомобиле или при сходных обстоятельствах. Большая часть моей зрительной памяти затуманена, и мои гипнотические галлюцинации — образы, возникающие перед засыпанием — в основном шизофренической природы. Они исполняются на загадочном языке, как сновидения, и исчезают, как только я пытаюсь поймать их своим бодрствующим интеллектом. Я подозреваю, что этот туман и мое пристрастие к курению взаимосвязаны. Кроме излишних спекуляций я для этого до сих пор ничего не сделал, но я знаю, что эту проблему тоже решу.