— к сожалению, я не помню. — она выделила фразу и шепотом забубнила. — не знаю, что сказать. Мне необходимо в больницу. Надо забрать заключение.

— посмотри на меня — голос мужчины ожесточился.

— я не могу, я просто…мне надо… — она оторвалась и взглянула на него и… вот значит как действует временная воронка.

Словно в замедленной съемке моментальной и вечной фотографией в памяти остался образ, даже спустя годы пробивающий в ней броню: белая рубашка с закатанными рукавами, идеальная прическа с выбившейся прядью на лбу, и самые притягательны для нее черты лица. Контроль, переплетенный с чувствами.

— знаешь, Агата, но я то помню, что произошло. — сказал спокойно Михаил.

— я уверена, что говорят вранье. — ответила она, пряча свои чувства.

— о, этот вежливый взгляд. — усмехнулся одной стороной губ, принимая удар в том, что потерял статус доверенного источника. — Уверена? но хочешь убедиться, прочитать, что написано в заключении. ок. я отвезу тебя. Мне и самому любопытно, что написали там.

— прости.

— не извиняйся — он завел мотор, — пристегнись.

С задачей справится получалось плохо, сиденье было отодвинуто далеко, Агата сначала не могла разобраться с бутылкой воды. Поставила ее открытую между коленями, но повернувшись в поиске ремня безопасности, колени сжали тонкий пластик и вода полилась на ноги. Она испугалась, что замочит дорогой салон автомобиля, и наспех стала вытирать воду с экокожи и обнаженных ног. Михаил остановился у обочины, забрал бутылку, закрутил крышкой и бросил на заднее сиденье, туда же полетели и потрепанные мокрые салфетки. Он отрегулировал кресло под длину ее ног и сам пристегнул ремень.

— удобно?

— да, спасибо. — Агата виновато посмотрела на мужчину. В ответ он дотронулся до ее бледной щеки, в ту же секунду вспыхнувшей румянцем. Ее глаза приобрели оттенок грозового шторма на море, а графитовые кудри, волнами начинающиеся с середины волос, зашевелились. Она и боялась его прикосновения, и магнитом ее тянуло к нему.

— понимаю как плохо ты себя чувствуешь. — он коснулся ее губ большим пальцем и сказал

— ты сейчас… красива. — сказал Михаил — И правда, красотой ушедших эпох благородных, умных, страстных барышень.

И не выслушавне произнесенныхслов, он переключился на вождение. Колеса спорткара подняли сухую пыль на дороге под звуки симфонии какого-то знаменитого композитора. Может Баха, а может Бетховена. Звучало и знакомо, и зловеще, но каждый сам выбирает, как выпустить пар, когда жажда справедливости натыкается на слухи и растерянное сознание девчонки.

Приехав в больницу Агата не решалась выйти из машины, Михаил же, откинувшись на сиденье и оставив левую руку на руле, смотрел в сторону и молчал.

— Миша. -

Он даже не сузил глаза от раздражения, сейчас Агата чувствовала, что по сути она ему никто. Михаил может поехать домой и все забудется. Вне зависимости от написанного в заключении, заявлять в милицию не станет. Значит их ничто не связывает, он помог ей больше, чем должен был, он относился к ней с большим вниманием, чем это предполагалось на фестивале. И даже в том, что Агата фактически бросила ему обвинение, он держался безукоризненно. Следует просто выйти и перестать испытывать терпение, всякая попытка объясниться — чистейший эгоизм с ее стороны. Если кому и нужны ответы, то только ей, ведь Михаил память не терял.

— Миша, извини меня.

— не надо извиняться.

— я … хочу тебя…

— серьезно? — он с помрачневшим весельем повернулся к Агате.

— хочу тебе сказать, — исправилась она — объяснить…

— заинтриговала… оговоркой “по Фрейду”.

— у меня есть проблема. Появилась лет пять назад… Это проблема с памятью. я… — Михаил сразу стал серьезен. — кое-что я помню, из произошедших событий. Но моя память после отравления снова как будто склеена. Похожие события объединились, оказались сдвоенными, и я не знаю, какие именно когда происходили. С кем… и как именно.

— не понял. — Михаил нахмурился, а Агата закусила губу, пытаясь собраться и рассказать доступнее.

— ты знаешь, что у люди иногда вследствие травм и сопровождающих эти травмы события, теряют память. Пропадают воспоминания или полностью, или частично в зависимости от того, как сознание решает защитить индивида. Цель сознания — сделать возможным наше существование, плохие моменты мы помним, чтобы в будущем не испытывать их вновь, это маячки, ограждающие нас от боли. Мы стремимся к счастью, грубо говоря, к тому состоянию, когда не будет тревоги, это повышает выживаемость. Мы помним плохие моменты слабой интенсивности: горячая плита — не трогай, грубый человек — не разговаривай, прогул урока — домашнее наказание. Но если происходит что-то в крайне степени плохое, настолько болезненное, что испытай такую боль еще раз — можно погибнуть… И тогда сознание включает защиту, например, стирает неудобные эпизоды. Первый раз со мной произошло это несколько лет назад.

— Но я — она прервалась и отдышалась — не хотела “не помнить”. Я хотела… свои воспоминания обратно. Знала, что они у меня есть. Это был мой логический вывод. Иначе…не важно. Я восстановила память. Что-то было стерто. А что-то (самое сложное) было изменено. Ты знал, что мы помним не само воспоминание, а свое последнее “воспоминание о нем”, копию. И тогда я заметила, что события не просто переписаны, перепридуманы мной, они соединены с похожими событиями, но более удачным, счастливыми, либо просто два-три события как одно. Были даже куски, смешанные с кинофильмами. Я как реставратор, убрала все фальшивки. Понимаешь? — Агата взглянула на Михаила.

— да, и…

— И… сейчас я чувствую, что вспоминаю фальшивки, их очень мало, но я не доверяю им. Я не “Не верю” тебе. Просто, у меня каша в голове из разных круп.

— теперь кое-что понятно — он помолчал.

— значит события сдваиваются?…хм — Михаил зло усмехнулся. — проблемы только начинаются. Пойдем вместе. Теперь шанс того, что я мерзавец, повышается. Не так ли?

Глава 2 (*** цап-царап. не уйдешь из наших лап)

Больница за бетонным забором с ромбиком располагалась на окраине недалеко от речного порта. Привычное советское здание в четыре этажа прямоугольной формы выполнили с изюминкой. Архитектор использовал для лестницы центрального входа мрамор. Белоснежная балюстрада опоясывала круглое просторное крыльцо, а периметр здания украшали пилястры с ордерами коринфского стиля. Аллея высоких тополей и каштанов, ведущая пациентов от КПП до главного входа скрывала вид на потрепанный забор, видимо, ее живописность и стала причиной чудной архитектурной придумки. Деревья остались с дореволюционных времен, пережили многих, но их листья не шумели грустью, не напевали мелодию покоя. Напротив, лиственные гиганты стояли памятниками победы в обстоятельствах, где ничто не зависит от них. Жизнь продолжится.

Агата спешила. Внутри они поднялись на третий этаж, Михаил отставал на пару шагов, переписываясь по телефону. Нервозность девушки гулко передавалась в шагах, повторяемых эхом пустого и погруженного в полумрак коридора. Деревья дарили тень и прохладу не только на улице, но закрывали единственное окно в конце этажа. Медсестры на больничном посту не было, у некоторых дверей палат стояли тележки с едой. Обеденное время. Агата на ходу читала таблички на дверях, цифры менялись, а коридор почти заканчивался. Оставалось несколько помещений, наконец-то двери с надписью “ординаторская”. Девушка остановилась отдышаться, тихо постучала и с порога спросила разрешение войти. Доктор улыбнулся:

— быстро вы, решили еще полежать у нас? — он отложил больничные карты и пригласил ее внутрь.

Скромная комната больше напоминала учительскую. Лакированная мебель из темной ольхи, пузатые шкафы со стопками документов, медицинских карт, журналов и целая паутина проводов. Розетки и место, где современная техника могла расположиться, находились в разных местах. На стене показывал новости телевизор.

— нет. — улыбнулась в ответ Агата.

— что-то случилось? — и тут врач увидел в коридоре уже разговаривающего по телефону Михаила. — вы, что приехали с ним?