— Почему бы вам тогда не рассказать мне что-нибудь достоверное? Я бы разбавил этим наш номер. Эксклюзивное интервью? Бал во дворце глазами очевидца. Можно инкогнито. Инкогнито! «Ниссэ Н.», как вам? — не унывал Майрендил и продолжал идти рядом с ней.

— Никакой это был не бал. И вообще, почему вы решили, что я…

— Ну зачем вы так? Проявите снисхождение к бедному журналисту! Я доподлинно — доподлинно! — знаю, что вы были на балу. Или на приеме, если угодно.

— Разумеется, — буркнула Нэрданель и остановилась, не дойдя до фонтана. Описав в воздухе дугу, в него плюхнулся коричневый бумажный ком. — Но ничего рассказывать я не буду. Создатель, вы, видите там урну?!

— Сжальтесь, ниссэ! Я третий день с открытия до закрытия проторчал на проклятой лестнице. Мы с Охотником теперь два закадычных друга: он и я, плечом к плечу в четыре глаза высматривали в посетителях нашего дорогого принца! — патетично вытянув перед собой руку, он не замечал, что под задравшимся рукавом недешевого пиджака обнаружил себя отстегнувшийся манжет. — Ему же напели о том, что в городе объявился таинственный гений? Так как же на такое не посмотреть? Как же? И что вы думаете?! Ничего!

— Думаю, что принц не большой поклонник искусств. На приеме работы мастера его не очень-то заинтересовали…

— Вот как? — немедленно вскинул бровь Майрендил, раскрыл свою роскошную папку, выхватил из держателя обкусанный карандаш и что-то чиркнул.

— Что вы там написали? — осекшись, возмутила Нэрданель. — Я ничего такого вам не сказала!

— Конечно, ниссэ! Ничего такого! Просто, принцу приелось искусство… При-е-лось, хм… А, может, у него нет к нему вкуса? Или его разбитое сердце не трогает уже ничего? Столько возможностей! — и Майрендил, картинно закатив глаза, попятился от стиснувшей кулаки Нэрданель. — Всего доброго, ниссэ! Премного благодарен, премного!

— Подлый врун! — крикнула она вслед, чувствуя, что вся залилась краской. А, помедлив, без особой надежды добавила: — Может, его впустили после закрытия, когда никого нет!

Но удаляющийся прочь Майрендил оборачиваться не стал, только взмахнул рукой, будто муху отогнал, и крикнул через плечо:

— В этом городе все может быть!

Нэрданель вернулась домой позже обычного. На часах был десятый час, и мать, несмотря на посланную из кафе записку, немного волновалась.

— Я поужинала в «Ласточке», а потом гуляла по городу. Хотела проветриться, — объяснила Нэрданель — ей и выглянувшему в прихожую отцу.

— Так ты не выпьешь с нами чаю? — спросила Нинквэтиль, и ее обеспокоенное выражение лица заставило Нэрданель согласиться.

— Хорошо, сейчас умоюсь и вернусь.

— Не торопись. Я пока поставлю чайник — Ториэль уже ушла… Да, она отнесла тебе в комнату посылку.

— Посылку? — остановилась на полдороги Нэрданель.

— Принесли с вечерней почтой. Загадочный маленький сверток без подписи.

— От поклонника! — хохотнул из комнаты отец, и Нинквэтиль немедленно бросила в дверной проем сердитый взгляд.

— Может, новые краски… — озадачено предположила Нэрданель и поднялась наверх.

Неказистая посылка, обернутая в плотную серую бумагу и перетянутая шпагатом, стояла на прикроватном столике. Нэрданель сняла перчатки, отколола шляпку и села на постель, не отрывая взгляда от посылки. Это не могли быть краски, те доставляли в плоском свертке из фирменной разноцветной бумаги. Да и потом, их нужно было ждать не раньше, чем через пару дней… Когда она отыскала в ящике ножницы и разрезала упаковку, под ней обнаружилась аккуратная коробочка из плотного, чуть бархатистого черного картона — без рисунков, тиснений и надписей. Нэрданель повертела ее, встряхнула легонько, даже прислушалась. Она не могла припомнить, чтобы раньше получала что-то подобное, поэтому сейчас ощутила какое-то странное волнение и все тянула с тем, чтобы снять с коробочки крышку…

Внутри оказалась брошь. Крошечный букетик маргариток, чьи листья были покрыты зеленой эмалью, а цветы выполнены из уже знакомого белого поделочного камня. В замешательстве Нэрданель вытащила брошь из коробочки и увидела под ней кое-что еще. На кусочке картона размером с визитную карточку твердым каллиграфическим почерком было выведено:

«Благодарю. Ф.»

Комментарий к Глава 2. До востребования

«…опустила в стоящую здесь же коробку символический полутьелпин…»

Здесь: мелкая серебряная монета (от квен. telpë - серебро).

========== Глава 3. Портрет Высочества во всей красе ==========

«…возвращаю полученную вчера посылку и сообщаю, что у меня не было намерения исподволь выпрашивать у Вас подарок. Я знаю настоящую цену подобным вещам и не готова принимать их даром или платить смехотворную цену, даже если она по неведомым мне причинам Вас устраивает. Я имела в виду только то, что написала: мне очень понравились Ваши работы. Но если я захочу вновь ими полюбоваться, то, как вчера, отправлюсь в Музеон.

С наилучшими пожеланиями,

Нэрданель Истарниэ»

Нэрданель лежала на кушетке в своей маленькой студии и вяло обмахивалась листом бумаги. После вчерашнего происшествия с посылкой она еще не до конца пришла в себя, хотя никогда не страдала излишней впечатлительностью. Но та брошка, карточка, предельно лаконичная подпись на ней… От осознания случившегося ей вчера стало почти дурно: кровь прилила к лицу, забилась в ушах, и даже в глазах потемнело.

«Какой ужас! — думала Нэрданель, глядя на злополучную коробочку со всем ее содержимым. — Я идиотка. Я полная идиотка. Он принял меня даже не за восторженную дурочку, а за жалкую попрошайку! Какой позор, какой ужас!..»

Не в первый раз попытка выглядеть подобающе, учтиво или изящно разбивалась о какую-нибудь неловкость или нечаянную глупость. Нэрданель готова была расплакаться от унижения и все тискала в руке карточку и пыталась понять, что же именно в ее письме дало мастеру Ф. повод увидеть завуалированную между строк просьбу.

Приступ самобичевания продолжался до тех пор, пока Нинквэтиль не поднялась и не постучала в комнату дочери. Она сообщила, что под словами «не торопись» подразумевала немного другое, и чай уже давно остывает. Только тогда Нэрданель опомнилась, постаралась взять себя в руки и, кое-как умывшись, спустилась вниз.

Традиционное вечернее чаепитие прошло кратко и скомкано. Нинквэтиль и Махтано, разумеется, сразу заметили и излишний румянец, и изменившееся, подавленное настроение дочери. Они попытались мягко расспросить, но нисколько не преуспели: Нэрданель лишь уклончиво упомянула, что посвятила день общению с искусством и теперь немного разочаровалась в собственных способностях.

— Совершенно зря, детка! — горячо запротестовал отец и затряс своей огненной шевелюрой. — Я всегда говорил, у тебя верная рука и глаз, ты быстро овладеваешь техникой. Стоит только подумать над стилем, а не пытаться копировать признанных мастеров…

И он незаметно для себя разошелся и принялся рассуждать о манерах и маньеризме, школах, стилях, приемах и всем таком прочем. Нэрданель делала вид, что слушает, а сама размышляла над ответом, который необходимо было утром же отправить мастеру Ф. Наконец, она поднялась, сказала, что устала за день и ушла к себе.

За ночь в маленьком камине сгорела пара дюжин испорченных листов. Результатом стало письмо с тщательно подобранными словами — одновременно учтивыми, решительными и полными собственного достоинства. Оно было вложено в коробочку с брошью, а сверток заново запакован. Прямиком из ящика возле калитки он отправился в сумку почтальона, и только тогда Нэрданель отложила теплую шаль и оставила наблюдательный пункт у окна. Она забралась в постель и без сна пролежала пару часов; слушала, как проехала по Медному переулку тележка молочника, стукнул калиткой их сосед мастер Ирвэ, залаяла вдалеке собака… А потом пришла и загремела плитой Ториэль. Вскоре звонок пригласил всех к завтраку.