Утро началось как всегда, с кряхтения и хруста в пояснице. Сама затеплила огонь в печке, не дожидаясь, пока девки-сони глаза продерут, согрела воды, чаю попила. Когда вышла, иней на крыше сделался моросью, а солнце мельтешило краем между пиками Харья и Форья. Наглый соседкин кошак, поддевал лапой дверцу курятника, грохоча клямкой. Шуганула паразита добрым словом и плетенкой для зерна под волосатый зад в колтунах еще зимней шерсти добавила. Повадился утренние теплые яйца таскать. Теперь приходилось кур на ночь запирать, чтоб этот шкурат не влез.

Выпустила толпящихся и пихающихся у дверцы птиц, сыпанула в корытце зачерпнутым из мешка колковатым мелким зерном. Не слишком щедро – дорого нынче зерно стало, даже такое, что самому не есть. Собрала яйца, отнесла в дом, посмотрела, как пляшут в печи рыжие сполохи, подбросила поленце. Постучала черенком ухвата в потолок, чтоб сонь разбудить и снова вышла. Теперь уже и со двора.

Дом делал вид, что не замечает. Как всегда. Но Мелитар не отступалась. С самого первого дня ходила с подношением. Ни разу не пропустила. И когда у дома случалось благодушное настроение, он показывал кусочки комнат или вещи. Дом только снаружи выглядел брошенным. Внутри не было ни пылинки. А может врал, чтоб развести глупую старуху на пару капель крови.

Для подношения даже к корням спускаться не нужно было. Холм и был корни, такие древние и старые, что их выперло из земли, как случается у деревьев. Мелитар и сама далеко не первое столетие в мире жила, но даже ей представить страшно было, сколько здесь этот дом. Он весь был – тишина, которая вот-вот прозвучит – виен’да’риен, но Мелитар была глуха к этой магии и не смогла бы разобрать, заори дом ей прямо в уши. Туманным утром или зимой в снегопад можно было видеть над ним мираж башни с колоколом, а в нем ветер гудит, будто поет. Этой вот тишиной.

Ножик-серп, который Мелитар всегда, как уважающая себя травница, носила с собой, цапнул за ладонь.

– Свет, чтобы жить, – пошептала она прикладывая длинную смуглую сухую ладонь, глядевшуюся на камне паук-пауком, – тьма, чтобы беречь, тень, чтобы было ради чего…

…браслет лежал на краю открытой шкатулки, будто его хотели примерить, но передумали, или снимали, или ложили на место и оставили вот так, отвлекшись на что-то. Гранатовые капли в когда-то серебристой, а теперь потемневшей вязи, сочно-красные…

И следом почти сразу новое. Без картинок. Только голоса.

– Вы гнусный враль, Ворнан, это не тот, – возмущенно шелестел слабый женский голос.

– Он в точности, как тот, – ответствовал мужской с некоторой досадой.

– Тогда зачем было говорить, что тот?

– Думал, вас это взбодрит.

– Считаете меня бодрит вранье? – женский голос теперь звучал сильнее, будто возмущение добавляло сил.

– Вы придираетесь. Вам никогда не нравятся мои подарки.

– Нравятся!

– Тогда почему у вас глаза полыхают от негодования, будто вечное пламя вы, а не я?

– Потому что вы сидите в этом дурацком кресле вместо того, чтобы сесть ко мне на постель и обнять меня! Где вы шлялись все утро?

– Можно сказать ходил в почтовое отделение за подарком. Ну вот, обнимаю, весь в прожженных вашими взглядами дырах.

– Вы огнеупорный. И снова врете.

– Но вы же взбодрились…

– Матушка, ирья Мелитар, – раздался позади парнишечий, чуть сиплый голос, оборвав морок-видение.

Она убрала озябшую руку с теплого камня и обернулась. Олька приплясывал босыми пятками на каменистой холодной по утру земле.

– Мамка завтракать зовет. Блинцы, – уточнил он, щенячьи заглядывая в глаза, и сглотнул набежавшую слюну.

– Завтракала уже. Опять голопятый? Давно в горле скребло?

– А вы идите скорей, – Ольгерт прижал замерзшие пальцы к голени и застыл цаплей, на одной ноге, такой же взъерошенный и темноволосый, каким Мелитар помнила внука. Ольке сейчас как раз столько, сколько было Инекаю, когда она его глазами видела крайний раз.

Про внука вспоминала не часто. Лишний раз вспоминать – своей волей притягивать, а ему и так довольно. Живой и живой, только не понятно, далеко или близко – одинаково слышится. Заговоренный шнурок носит, как просила, и семейную реликвию еще изтогомира принесенную. И все вроде у него как всегда, но как-то маятно последние дни. Будто кто за нитку на свежем шве дергает и глядит недобро. Надо Стражу сказать, чтоб вдоль границы прошел или отправил кого вязь проверить, а то и обновить. Граница-то с проклятыми землями рядышком. Дурное мостом не пройдет, обережные камни не пустят, туман запутает, да и выведет обратно. Родная кровь пройдет, званая кровь пройдет, привязанная кровь пройдет. Но только с чистым сердцем.

Новый Страж годный мужчина, но жизнью битый везде, всяк и жестоко. Сразу ясно было и без рассказов. Ему все равно через пару дней новых настоек надо, Мелитар как раз и отнесет, и скажет. Сегодня. И пусть бы уже вылезал на свет почаще. А то сидит впотьмах, упырь упырем, девки с молодицами все крыльцо в охоронце истоптали и головы сломали, какую бы напасть измыслить, чтоб лишний раз заглянуть. В дом к нему не суются. Еще чего не хватало – за мужиком бегать, хоть и чужак, и ирийский закон ему вроде как и не закон, но раз в общину приняли… Темное дело.

– Ирья Мелитар, идете? – продолжал канючить Олька.

Ирья Мелитар. Вот так, без фамилии. Или матушка. Потому что глава общины и мать всем прочим по закону. Собственная мать Мелитар была отсюда, из Иде-Ир. Ушла следом за заезжим охотником из Дейма. Если бы наоборот – Мелитар обратно может и приняли, но старшей бы точно не выбрали. У ирлингов старшие – женщины, и детей считают по матери, а не по отцу. Что по отцу считать? Он сейчас тут, а завтра фьють и усвистал, только сквозняк от крыльев. Крылатую душу разве к дому привяжешь? Здесь муж да жена, пока между двоими любовь, а если любви не стало и жить рядом незачем, только обиды плодить. От любви дети родиться должны, а не обиды. С пришлыми иначе. Если отцова кровь верх возьмет – именуют по отцу, если материнская – по матери.

– Иду, – все же отозвалась она, но пошла не обратно к своему дому, а вниз, по тропе, к воротным камням. Сердце в груди давило и хотелось бы быстрее, а быстрее никак. Выдернутая из плетня палка помогала, да не помогла – не успела дойти. Несчастье вошло первым.

– Олька, за… зайцем в охоронец за… за Стражем, две беды пришло, мне да ему, – задыхаясь, давно так не бегала, велела Мелитар увязавшемуся следом парнишке, а сама – к воротам. И палка пригодится.

9. Лайэнц

Задолго до

Приглашение прибыло еще неделю назад и Лайэнц ходил вокруг него кругами, не зная, что и думать. С чего бы его, начинающего магтехника, известного в весьма узких кругах таких же начинающих и малоизвестных, пригласили на помпезное мероприятие в Лучезарию, а точнее – в Фалмари. Случалось, эльфийские анклавы устраивали “пир на все королевство” с кучей приглашенных, но где Лайэнц Феррато, а где старейшина Эста Эльве Фалмари, чьей рукой было витиевато подписано под несколькими строками шаблонного текста. Любопытство, которое отец Лайэнца считал чрезмерным и всячески пытался обуздать, разошлось не на шутку. Покусав в раздумьях полезший коготь, Лайэн решил ехать. Даже если отец откажется чуток профинансировать, не критично. Есть еще более лояльный дядюшка Лодвейн, всегда готовый поддержать безобразие.

Но отец внезапно решил, что такое мероприятие – дело нужное, так что Лайэнц прибыл во время и вид имел достойный, хоть немного растерянный. Он так неуверенно протягивал приглашение на входе, что это приглашение изучали с особым тщанием довольно долго. Даже небольшая, вежливо покашливающая очередь из других гостей собралась.

Навпечатлявшись от блеска, шика и красот, Лайэнц уединился с блокнотом и вполне плодотворно провел большую часть вечера. Музыка не утомляла, кружащиеся под нее пары напоминали бегунки, поршни и колесики в механизме движителя, над которым Лайэнц сейчас корпел, а захваченное со стола блюдо с бутербродиками давало достаточно энергии для работы – карандаш так и шуршал.