Элле’наар…

Сполох… Я сполох… Этого мало… Мне нужен огонь.

– Эйт’нарэ! – выкрикнула я, разворачиваясь, выгибая пальцы до хруста, как учил, и, бросившись вперед, оставляя за собой задыхающегося и всего увитого скользкими жгутами Ине, щедро плеснула тем, что успело собраться у меня в ладони в харю, морду…

Мое!

Вспыхнуло.

Я, передо мной и дальше.

Огненный ком завернулся спиралью, сжался, очертив силуэт всадника и брызнул в стороны, разбитый ощетивнившейся иглами тьмой. Ресниц у меня, кажется, больше не было, а харя с мордой напротив – были.

Темная лента обвила меня вокруг пояса и дернула вперед, как заглотившую наживку плотву, прилепив внутренности к позвоночнику.

Миг бездействия. Долго… Так долго…

Я едва касалась ногами дымящей покрытой слизью и комками земли. Воняло. Гнилью и гарью. С не-мертвой лошади, перед рылом которой я болталась, что-то текло. Тело, будто проплавленное, просвечивало багровым, лошадиные буркала на деформированном черепе были такие же красные, как те, что смотрели на меня поверх холки. Разница только в выражении: ничего и… жадное жестокое любопытство, с каким избалованный ребенок ломает новую игрушку, чтобы посмотреть, что внутри.

Под пластинами доспеха тлело, мрак укутывал спину непроницаемым плащом и тянулся нитками к копощащимся в раскисшей земле и гнили не-мертвым. Голову – костяную башку в ошметках присохшей кожи – венчал высокий, усеянный иглами шипов шлем, с пояса, словно меч, свешивалась массивная трость с круглым каменным навершием

Жгуты, удерживающие Ине, которые вечно-не-мертвый распустил с другой руки, ослабли, и некромант у меня за спиной перестал хрипеть. Затих и даже не пытался освободится. Сердце дернулось в панике, но пульсирующий комок в ложбинке груди, где я когда-то носила гранатовую бусину, успокоил – живой. И явно готовит какую-то пакость. Не могут же все эти эмоции от омерзения до знобливого страха, заставляющего коленки дрожать, быть только моими? И ненависть, от которой горло будто пеплом забито.

Некрарх стек со спины лошади, размазываясь в пространстве темным маревом. В меня снова ударило ледяным ветромоттуда. Волосы, как метнувшийся от порыва костер, дернуло назад.

И взгляд… Знакомый.

– Тень ее света… Свет его огня…

Голос звучал, как дробящееся в пустом колодце эхо хриплого шепота.

– Маджен Ан… Маджен Питиво, – выдохнула я.

Тени в провале шлема заметались, и, вместо костистой маски, на миг мелькнуло тонконосое вытянутое лицо с высоким лбом, широковатым улыбчивым ртом и чуть приподнятыми, будто в удивлении, густыми бровями.

– Как интерес-с-сно…

Опустивший меня на землю бывший министр возвышался надо мной на две головы и чуть склонившись, разглядывал, как забавную букашку. Поймал пуповину поводка, вдруг сделавшуюся видимой в окружающем мороке, пропустил между пальцев – меня продрало ознобом на грани боли. Выронил. Подцепил краем когтя невидимую, но такую ощутимую нить для отданного сокровища, шкрябнул вдоль, и тонкие завитки, пронизывающие меня под кожей натянулись, как корешки затесавшегося на грядку с томатами чертополоха, который вот-вот вот выдернут. И снова отпустил.

– Какая… затейливая связь.

– Ма… Ма… Маджен Питиво, может мы… пойдем. Приятно было по… повидаться.

– Так быстро? Сегодняшняя шалость не налитый в шляпу всёсклей. Твой… питомец сломал моих кукол, коня испортил, а я только хотел посмотреть, кто ко мне в гости пожаловал, собрал всех… А вы… Первородным огнем швыряться. Не вежливо, детка.

– И… Извините. Я… Он… Мы больше не будем

– Опас-с-сно играеш-ш-шь, – прошипел некрарх приблизив свое костяное лицо к моему, потянулся рукой к полыхающим волосам, вьющимся вокруг головы от леденящего дыхания грани, и отдернул затлевшие на кончиках когти. – Смотри не обожгись… Огонек…

Тряхнул кистью, отпуская меня, Ине и копошащихся в грязи восставших, тут же осевших грудами костей и гниющей плоти, завернулся в тени как в плащ, сгустком мрака взлетел на своего не-мертвого коня, развернулся, подняв тварь свечкой, сиганул в пролом грани и пропал, схлопнув трещину, словно дверь закрыл. И ту, сквозь которую сам ушел, и ту, что Ине распахнул.

Я бросилась к лежащему навзничь каланче, но вместо того, чтобы взять протянутую руку эта темная сволочь толкнула меня, опрокидывая на лопатки и прижимая к земле всем своим весом. Лапища придавила грудь, когти, проткнув одежду кольнули кожу над сердцем, по обе стороны от головы в землю воткнулись внушительного вида багровые шипы с хищно загнутыми концами, а по бокам, напрочь пресекая пути к отступлению, растопырились кожистые, как у летучей мыши крылья.

– Кто ты, глядь, такая? – вызверился некромант, распустив тьму и полыхая алыми глазищами, рассеченными, как молнией, неровной трещиной зрачка.

– А ты?

Камни больно впивались в копчик и плечо, что мешало проявлять вежливость, да и недавняя встряска мало тому способствовала.

– Не. Твое. Дело, – прошипел он мне в лицо.

– Вот и ответ, – отозвалась я.

Крылья светлели и, мерцая, рассыпались снежной пылью. Я невольно потянулась рукой – не померещилось ли? Коснулась тающего в воздухе контура. Ине вздрогнул всем телом, по бледной коже проступили трещины, он издал странный звук, не то стон, не то рык, поддел носом мой подбородок, влажно дыша в шею, рука на груди шевельнулась, пальцы сдавили мягкое, чуть царапаясь вновь полезшими когтями, кончик языка обжег ямку между ключиц, зубы прижали кожу на шее…

Теперь была моя очередь трястись. Сейчас или сожрет, или… Или сделает то, чего я опасалась в первый день знакомства. Прямо тут, в этой грязи, среди мертвецов и вони. Обстановка была почти точь-в-точь как на кладбище рядом с Эр-Дай, только дождя не хва… А вот и дождик.

Глава 8

Случалось, я неоднократно сетовала на странный климат в приграничье. Забудем. Отличные погоды и весьма своевременные осадки. Чудесно охлаждают горячие головы, человеческие и не очень. И пусть только попробует болтать, что это его некроформа – не поверю ни звуку. От некроформы неизменно тянет гранью, от которой у меня озноб по всей поверхности меня изнутри. Когда темный меня вниманием одарял, ничего подобного не было. Было другое, но об этом приличные дамы только вздыхают и таинственно румянятся. Но никакого «кхм», само собой. За это дождю спасибо, видимо. Ударенный осадками по макушке темный, сняв пробу с моей шеи и основательно отдавив ребра и ноги лосиной тушкой, нашел в себе себя и поднялся с видом оскорбленного достоинства. Будто это я на нем лежала с целью устроить неприличное.

Лопата была за братину. Не в смысле чаши примирения – браться за нее было удобно. Черенок протянул, чтоб я встала. Весь такой гордый и отстраненный, даже губу нижнюю малость оттопырил.

Это на что же его темнейшество так разобиделось? В траву носом уложили при свидетелях, даром что из свидетелей только я и им же попорченные мертвяки? Так сам знал, что вечному некрарху не соперник. Моя реакция на высочайшее внимание была недостаточно пылкой? Честно говоря, если бы он мне руки не прижал, я бы… Забудем и это. Хотя это – сложно забыть. Особенно, когда оно вот так прижималось всем своим всем. Да, чудесно. Пусть будет больше света. В тумане это дело нужное. Или… О, ну конечно! Уважаемый мною теперь до подколенной дрожи не-мертвый министр Питиво назвал мастера-некроманта Тен-Морна моим (!) питомцем.

Темные в обидках это нечто. Будут дутся с гордым видом, хорошо если просто дуться, иной и пакостить начнет, а оппоненту, может, и невдомек, чем оскорбил. Я бы впечатлилась представлением, если бы не лицезрела подобные спектакли по несколько раз на неделе собственными глазами в собственном доме. Мамина реакция была – никакой реакции. До тех пор пока среди уничижительных взглядов и брюзжании не проскальзывал хотя бы намек на причину. Но дальше поступать так, как поступала мама я не буду. Из упрямства и вообще я забыла. Про это. Нет, не выходит. Тянет струной. Будто на мне еще один поводок.