— Крупнейшим именем в мировой литературе!

— Сначала мы обратились к биографии Франца Кафки. Франц Кафка родился 3 июля 1883 года в Праге. Он был еврей. Его отец, Германн Кафка, очень строгий человек, так же как отец Геббеля, достиг благосостояния и почета. По окончании школы Кафка изучал химию, германистику и право…

— Un moment^[17] — тут вы меня неправильно поняли, Клаусен. Он не занимался одновременно химией, германистикой и правом, а изучал эти науки одну за другой — это важно для понимания его биографии. Так или иначе, только изучение последней из них — юриспруденции — он успешно завершил. Теперь вам ясно?

— Да.

— Очень хорошо. Пожалуйста, читайте дальше.

— Франц Кафка получил диплом, но стал всего лишь мелким служащим в бюро по страхованию от несчастных случаев на производстве. От этого он очень страдал. Франц Кафка жил в Праге, Берлине и недалеко от Вены. Он умер 3 июля 1924 года от туберкулеза. При жизни его произведения не имели большого успеха. Сегодня это мировая литература.

— Ну, Клаусен, пожалуй, вы все немножко упростили — так ведь? В вашей работе больше участвовало сердце, чем голова. Ничего, для начала нам этого достаточно. В ходе наших занятий мы еще успеем сделать необходимые дополнения.

А теперь — ad fontes^[18]: откройте книги! В нашем издании это будет страница седьмая. Затемин, пожалуйста, читайте вслух. Пока до середины страницы двенадцатой, до слов: «…на тот маловероятный случай, если бы вдруг понадобилось…» Рулль, вы что — спите?

…вот дешевка. Такая дешевка — все, что он тут несет. Хоть и пахнет ученостью. А может быть, и не пахнет. Не мне судить, я-то ведь не ученый. Откуда мне им быть? Вот Ребе — ученый. А Пижон просто много знает. Но и только. Как человек, который изучил устройство санитарной машины, а отвезти больного не может — не умеет водить. У Дали есть пластинка Бенна. Здорово читает, без нажима. Но он когда-то уверовал в нацистов. Почему Пижон нам об этом не рассказывает? Это ведь поважнее, чем весь его коктейль из иностранных слов. Опять я забыл. Humour noire^[19]. В стихотворении я ничего такого не заметил. В углубленье под диафрагмой увидели выводок крысят. Юмор? Да это же протест — вот это что! Взрыв бешенства против определенного образа жизни. Протест, горький, как кошачье дерьмо. Крысята — это мы. По уши в дерьме нашего мерзкого образа жизни. И проводим в дерьме прекрасную юность. В компании Пижона, Факира, Рохли, Шута и Нуля. Нечего сказать, преподавательский состав. К счастью, не весь, только половина. Я хочу стать учителем. Учитель — это в тысячу, раз важнее, чем механик. Отец не желает. Сначала — в бундесвер. «Но смерть унесла их тоже — легко и быстро: всех крысят побросали в воду». Плавать они не умели. Захлебнулись. Требуется тренер по плаванию для крысят. Этот Кафка мне нравится, но я его не понимаю. Пижон все понимает. Я понимаю каждое слово, но ни одной фразы в целом. Каждую фразу, но ни одной главы. О чем идет речь, я вроде бы схватываю, но ведь он разумеет под этим что-то другое. А вот что? Этот Кафка тоже захлебнулся, как крысенок. Надо узнать о нем побольше — Пижон дает нам какие-то жалкие крохи. Интересно, Ребе что-нибудь о нем знает? Еврей. А что это, собственно, такое — еврей? Здесь, в школе, я слышал, что евреи написали библию, а потом несколько тысяч лет подряд дурачили все человечество; при Гитлере их пускали на мыло; теперь этого больше уже не разрешают. Еще был Эйхман. Гейне был еврей, и Маркс, и Эйнштейн. И Кафка. Надо поговорить об этом с Ребе. Но ведь он может только слушать часами, а сам при этом не говорит ни слова. Не отвечает. Лучше уж я пойду к Попсу. У того всегда находится время для нас, он не капризничает. И кое-что знает. Надо еще раз прочесть текст. «Чтобы вы добрались до смысла!» Знаем мы эти штучки! А сам Пижон опять читает свою «АДЦ»^[20]. Ненавижу эту газету! Говорят, будто она хорошая, но я ее ненавижу. Вот уже три года, как на каждом уроке литературы нам вместо лекции суют под нос эту «АДЦ». А потом начинается жвачка. Брехта он собирается разделать таким же способом. Дали достал мне Брехта из Восточной зоны; издание — класс! И еще пластинки. Дали бывает иногда похож на Пижона — такой же пустобрех. Ученый болтун — и больше ничего. Они кое-чему научились, но и только…

«Искусство в эпоху техники» — интереснейшая тема. Все хорошее и стоящее уже было сказано. Антитезис техники — Poiesis. «Творческая бесприютность» — так называет это Хейдеггер. Превосходно! «Язык — обитель бытия». Великолепный образ. Надо будет достать его лекции. Поговорю об этом с Иреной. «Творчество — это ясновидение сущего». Подчеркнуть! И еще: «Прекоммуникативная стадия языка немыслима». Кто это сказал? Разумеется, Бубер. Его знаменитый принцип диалога, философия «на ты» — это моя формулировка, Ирене она показалась необыкновенно точной. Тут я действительно силен. Отличался еще в семинаре. Статью вполне можно развернуть в эссе. «Поэзия как духовная задача в школе, готовящей к университету» — что-нибудь в этом роде. Поизящней сформулировать! Но это еще можно придумать. Тема как будто напрашивается сама собой…

— Что, Фейгеншпан?

…— Мы перечитали текст, господин доктор!

— Хорошо! Вопросы есть? Надо сказать, что этот текст труднее всего поддается расшифровке и интерпретации. Пожалуйста, господа, не стесняйтесь, задавайте вопросы. Ведь мне именно за это и платят, хотя и не очень щедро. Лумда?

— К. — это сокращение от «Кафка»?

— И да и нет, Лумда. Герой, трагический герой «Процесса» с точки зрения биографической, конечно, не писатель Франц Кафка. Но можно сказать так: писатель Франц Кафка просматривается в образе своего героя — следовало бы, пожалуй, выразиться еще точнее: своего антигероя! Это значит, что на совершенно другой базе, а именно — на базе человеческой сущности… короче говоря, на его долю выпали духовные испытания, сходные с теми, что предстоят Иосифу К. в начале романа. Понятно?

— Да, — сказал Лумда.

— Рулль!

— Господин доктор Немитц, мне кажется, что я дурак.

В классе раздался одобрительный смешок.

Д-р Немитц удивленно поднял брови.

— Я ни черта не понимаю. Единственное, что мне понятно, — это рисунок на обложке и выражение «без наставника».

— Без наставника?

— Да. Так говорил Кафка о своей юности. Он всегда метался из стороны в сторону потому, что у него не было наставника.

— Верно. Припоминаю. Его отношения с отцом были действительно крайне сложными и полными внутреннего напряжения. Существует письмо Кафки к отцу — я как-нибудь принесу его вам, оно в высшей степени показательно: это как бы самоанализ, который сразу же раскрывает нам всего Кафку.

— Я уже читал это письмо, господин доктор. Оно очень слезное.

— Слезное?

— Я хочу сказать, что от него можно зареветь. Я…

— Да, тут вы совершенно правы, Рулль: вся эта кафкианская ситуация — мрачная и щекотливая. Но не огорчайтесь, Рулль; общими усилиями мы найдем подход к этому блистательно сложному комплексу. Затемин?

— Был звонок, господин доктор!

— Хорошо. К. следующему уроку я попрошу подготовить особенно точный протокол. Это наш долг по отношению к Кафке, господа. Всего доброго.

Харрах поочередно обходил в учительской своих коллег с каким-то списком в руках и спрашивал каждого:

— Придете в субботу играть в кегли?

— В котором часу?

— В семнадцать пятнадцать, у «Старого Фрица».

— Нет, — без обиняков сказал д-р Немитц. — Вы знаете, уважаемый коллега, у меня лекции — мне очень жаль!

— Разве в вечернем университете еще есть занятия?

— Зимний семестр кончается только тридцатого апреля.

— Ну что ж…

— Мог бы немножко порастрясти жирок! — вмешался Нонненрот. — Это способствует пищеварению, укрепляет член и придает заднице свежий цвет лица!

Д-р Немитц смущенно молчал, разглаживая свою газету.