— Здрасьте, ребята!

— Здрасьте, господин Хюбенталь.

— Садитесь.

Муль остался стоять.

— Господин Хюбенталь, я забыл свой протокол.

— Забыл?

— Да.

— Забыл составить или забыл принести?

— Забыл составить.

— Ну, это по крайней мере честно. На следующем уроке физики ты сделаешь сообщение — ну, скажем, об индуктивном напряжении. Понял?

— Да.

Затемин поднял руку.

— Скажите, господин Хюбенталь, что, инструкция не задавать уроков на понедельник еще не отменена?

Хюбенталь довольно усмехнулся.

— Ах, уж этот мне господин Затемин! Как он всегда хорошо информирован! Обо всем, кроме домашних заданий. Нет, Затемин, эта инструкция еще не отменена. Кстати говоря, лично я считаю эту инструкцию дурацкой, но так уж решили господа чиновники, и я подчиняюсь. Подчиняюсь этому филантропическому установлению, вот почему вам еще ни разу — чего вы, по-видимому, даже не заметили — не приходилось выполнять к понедельнику мои задания. Подтверждаю это снова со всей определенностью. Я выслушиваю по понедельникам лишь ваши, так сказать, добровольные сообщения для пополнения счета — вашего, не моего!

— Ха-ха-ха!

— Благодарю за аплодисменты. Итак, предложение принято единогласно. Гукке, читай.

Затемин сел на свое место и принялся демонстративно что-то записывать в блокнот.

— Можно отсюда? — спросил Гукке.

— Стань перед классом! Покажи-ка свою тетрадь! Действительно, твоя. Ну и мазня — будто пьяная швабра прогулялась! Читай.

— «Трансформатор состоит из двух соединенных между собой катушек, первичной и вторичной, и железного сердечника…»

— Иди к доске и нарисуй трансформатор звонка.

Гукке замешкался, стал перебирать мелки.

Нусбаум раскрыл под партой учебник физики и, спрятавшись за спину Мицката, выставил книгу перед Гукке. Тот начал рисовать.

…опасный парень этот Затемин. Беженец из Восточной зоны, к тому же еще из Саксонии. Если смотреть просто по-человечески, могут быть, конечно, и трагические случаи, но в общей массе… Каждый такой беженец приносит с собой мириады коммунистических бацилл. Каждый. Даже если там он считался противником режима. Якобы считался. Это переносчик заразы. Его отец как будто снова в Хемнице, в так называемом Карл-Маркс-Штадте! После того, как здесь он потерпел крах! И остался должен семьдесят тысяч — наших денег! А об этом даже нельзя сказать вслух. Хотел бы я знать, что бы сделали с нами, если бы нам пришлось бежать отсюда, с Запада, в Верхнюю Силезию, к этим полячишкам? Подумать страшно. Ясное дело, парень где-то пронюхал, что я служил в СС. Нынче все знают всё, что им совсем не нужно знать. Демократия: раззвонить во все колокола то, что должно храниться в строгой тайне. Взять хотя бы Америку. Русские оказались куда хитрее. Мыс Канаверал. Неудача за неудачей. В школе то же самое. Школьная демократия — это просто свистопляска! Импорт из США! Одно надо сказать: при Адольфе дисциплина была образцовая. А теперь: родительская опека, совет учащихся и прочие церемонии. За каждую оплеуху могут притянуть к ответу. Каждая контрольная, каждый кол — юридически оспоримы. А государство даже и не думает защищать своих служащих. Оно играет в демократию, а внакладе остаемся мы. Авторитет летит ко всем чертям. Как у Годелунда, Куддевёрде, Кнеча. Вся эта юная банда вьет из них веревки. А когда кто-то начинает мести железной метлой, собственное правительство ставит ему палки в колеса. Счастье еще, что как воспитатель я не знаю никаких трудностей. Этого только не хватало. За этим Затемином надо будет последить. И за Шанко, за Мицкатом. За Курафейским — тоже. Стоит мне только услышать эти фамилии…

— Похоже на упитанный коровий зад, но все-таки кое-что. Теперь скажи-ка мне, Гукке, где ты впервые в жизни столкнулся с трансформатором?

— В коридоре — звонок.

— Так-то оно так, но тогда ты еще вряд ли мог до него дотянуться. Вместе с тем, как мне представляется, твои родители в своей неизреченной доброте подарили тебе на рождество — ну, Гукке?

— Электрическую железную дорогу!

— Совершенно верно! Еще один-единственный вопрос — и ты спасен. Нельзя сказать, что физика — твое хобби, а?

— Нельзя.

— Это заметно, Гукке, и как еще заметно. Так вот: как относится напряжение в трансформаторе к числу витков?

Нусбаум придвинул учебник ближе к Гукке и постукал линейкой по формуле, напечатанной жирным шрифтом. Но Гукке был близорукий.

— Не знаю я, — обиженно буркнул он.

— Прискорбно, Гукке! Ну, может быть, ты по крайней мере знаешь, как грузят уголь, — на всякий случай. Садись!

Хюбенталь взял кусок красного мела, стал спиной к доске и с ошеломляющей быстротой начал писать какую-то бесконечную формулу.

— После того как мы без особого успеха столько времени занимались слаборазвитыми народами, — весело сказал он, — вот несколько лакомых кусочков для немногих присутствующих здесь представителей просвещенного человечества. Универсальное уравнение Гейзенберга. Ну, кто хочет взять слово по этому поводу? Ты, Гукке, вряд ли?

…Вот издевательство. Подлое издевательство! Знает ведь, гад, что никто из нас не понимает, что он там наколдовал на доске. Универсальное уравнение Гейзенберга! Хотел бы я знать, существует ли оно вообще. Не можем даже проверить. Разве что Анти мог бы. Пожалуй. Надо его спросить. Один все-таки нашелся. Один-единственный. А нас двадцать человек. Для чего же мы выбирали Рулля старостой? Он должен бы сейчас поднять руку, встать и заявить: «Вето!» А он сидит, уткнувшись носом в стол, кропает свои афоризмы и знать ничего не знает. Трус! Нет, он вроде бы не трус. Никак его не раскушу. Факир кривляется, а Фавн играет в молчанку. Ча-ча мне хоть подсказывал. Правда, без толку. Эта двойка меня угробит! По математике, а теперь еще и по физике — все, я накрылся. Отец меня выгонит. Вчерашняя сцена у дверей спальни была ой-ой! Прямо не знаю, что я буду делать. «Выкину дармоеда на улицу, если он еще раз застрянет. Теперь уж можешь не сомневаться!» И все-таки, кроме отца, у меня никого нет. Если б он только знал! Что тогда? Не могу я ему этого сказать. Хорошо еще, что они опять спят вместе! Только это их и связывает. Мамаша бесится, что я вообще существую. Не будь меня, она могла бы дать деру. Я уже два года не слышал, чтобы она смеялась. У кого еще из нашего класса такая заваруха дома? Наверное, у Джонни. Надо слушать. Факир — коварный тип. Если он меня сейчас зацепит, а я не отвечу, больше он со мной возиться не станет. У Дина вообще нет отца. И у Ча-ча тоже. Погибли или пропали без вести. Ну зато им хоть трястись не перед кем. И все же надо будет помириться с отцом. Если я следующую контрольную по математике напишу на тройку, Попс придираться не станет. Он ничего парень. Ага, Фавн все-таки заговорил.

— Господин Хюбенталь, класс этого не понимает.

— Курафейский, это правда?

— Я не слушал, господин Хюбенталь.

Факир осклабился. Звонок. Стирает с доски. Аллилуйя!..

— Видели вы шведский фильм «Майн кампф»? — спросил Виолат, пытаясь открыть бутылку с аперитивом. — Сегодня его опять дают в учительском клубе.

— Нет, не видел. А надо?

— Стоит.

— У меня все это прошлое вот где сидит! — заявил Нонненрот.

— Я бы тоже сказал: что было, то миновало. Надо уметь подвести черту.

Харрах отсчитал свои эндокринные пилюли и проглотил их, запив соком черной смородины.

— «Хочешь жизнь прожить толково, прошлое отринь сурово!» — сказал Гёте, — процитировал д-р Немитц.

— Что для меня всего непонятней, так это почему мы, немцы, вечно копаемся в застарелой грязи, вместо того чтобы всецело посвятить себя будущему! Так что же обижаться, когда это делают русские или англичане? Хотя и у них тоже рыльце в пушку. Но мы-то, мы сами зачем гадим в собственном гнезде? Ни к чему это. По крайней мере я так считаю.