— Братцы, посылайте на родительские дни скороспелых сестриц или хорошо сохранившихся мамаш, и вы будете иметь от жизни несравненно больше!

Шанко прогуливался по стене, как манекенщик.

— Забулдыга опять обучает Микки политике! — сказал Нусбаум.

— Пошли посмотрим? Минут пять.

Они побежали вчетвером по школьному двору.

Бекман привязал Микки к лестнице, ведущей в дворницкую, и положил на шлак в нескольких метрах от собаки три куска хлеба с колбасой, вытащенные из мусорной корзины.

— Во, глядите: у него в башке мозгов больше, чем у вас всех вместе! — сказал он и отвязал щенка.

Микки подбежал к правому куску, который был ближе к нему, но Бекман скомандовал:

— Стоп! Это от Адольфа!

Собака мгновенно остановилась, оглянулась, помедлила, рысцой подбежала к среднему куску, замерла на миг.

— Это от Аденауэра, — сказал Бекман.

Микки жадно проглотил кусок.

6-й «Б» зааплодировал.

— А теперь гляньте-ка! — надменно сказал Бекман. — Я его еще одному трюку обучил!

Микки оглядел левый кусок, медленно подкрался к нему, закатил глаза и хотел тайком сожрать его, но Бекман затопал и закричал:

— Фу, не смей! Это от бородатого!

Щенок лег перед куском, зажмурился и заскулил.

— Ну, у вас небось язык отнялся от удивления, а? — сказал Бекман и довольно подмигнул 6-му «Б».

— Заслужил сигарету! — одобрительно сказал Мицкат.

— Как насчет пивка? От такой дрессировки во рту пересохнет.

— Что я тебе, капиталист, что ли?

Лумда обошел всех по кругу и собрал шестьдесят пфеннигов.

— Благодарствуем! — сказал Бекман и сунул деньги в задний карман брюк.

Мицкат дал ему еще сигарету в придачу.

Лумда подобрал хлебные крошки, бросил собаке.

— От Аденауэра! — сказал он.

— Соображаете, из чего я эту штуковину смастерил? — спросил Бекман, показывая свою зажигалку. — Из осколка гранаты. Он меня чуть-чуть к праотцам не отправил. Вот…

Он задрал рубаху и показал свое изувеченное плечо.

— Под Млавой! Слыхали, где это находится, молокососы?

— Понятия не имеем!

— В Польше. В тридцать девятом, блицкриг! Сзади Иваны, спереди наши. Поляки метались, как крысы в котле, когда я их из крысоловки туда кидаю.

— Звонок! — сказал Нусбаум.

На лестнице к ним присоединился Рулль.

— Кто пойдет со мной на Польскую неделю? — спросил он.

— Я не пойду, — сказал Курафейский.

— Почему?

— Послушал бы ты разок, как мой старик рассказывает, что было, когда поляки пришли, ты бы тоже не пошел на эту Польскую неделю, Фавн!

— Сперва пришли наши.

— Но не так.

— Больше шести миллионов…

— Война есть война.

— Но мы же ее начали!

— Я не начинал.

— Если бы Адольф победил, — сказал Нусбаум, — считалось бы, что начали они.

— Во всяком случае, это ужасное свинство, что поляки сидят в Силезии и Померании, русские в Восточной Пруссии, чехи в…

— Да ты что, нельзя же от них требовать, чтобы они после войны бросились к нам в объятья: вот вам все назад, друзья! Приходите снова! — сказал Мицкат.

Курафейский похлопал его по плечу.

— Ты не оттуда, иначе бы так не говорил.

— Возможно, но это ничего не меняет в том факте, что нам приходится расхлебывать кашу, которую мы заварили. Так всегда было.

— Которую старики заварили! — сказал Нусбаум.

— Значит, из вас никто не пойдет? — спросил Рулль.

— Нет, я пойду! — сказал Мицкат. — Недавно видел выставку «Польская графика» — высший класс!

Вроцлав выдвигается на третье место среди польских городов. Вроцлав? Смешно, что до войны я и не слышал этого названия. Во всяком случае, дома, в Бреслау. Варшава — да, Лодзь тоже. Даже чаще, чем Лицманштадт. Иногда слышал Познань, конечно, не от немцев, но Вроцлав? И ведь там будет скоро пятьсот тысяч жителей. Наверное, потрясающий город этот Вроцлав, построенный из ничего. В тысяча девятьсот сорок пятом году город был похож на пустыню. Но из деревень пришли поляки, в основном молодежь, умная, живая, полная энтузиазма, и построила новый Вроцлав. Значит, Вроцлав действительно существовал раньше. Только ты этого не знал. Думал, что это провинциальное местечко где-то ближе к России. А сегодня там восемь высших учебных заведений и в промышленности занято семьдесят тысяч человек. Да, этого у поляков не отнимешь: вкалывать они умеют. И ничто их не берет. До четырнадцатого года соотношение было даже неплохое: дома, в Бреслау, каждый третий трудяга был поляк. И все шло нормально, пока они не начали заниматься подстрекательством. И пока не был принят Версальский договор, который посеял зубы дракона. Совсем не плохой журнал, эта «Польска», надо будет потом еще почитать. «Kukuleczka kuka, chlopiec pani szuka»^[97]. Это польские рабочие в Бреслау тоже пели, субботними вечерами возле своих бараков, пропуская шкалик. Еще до тридцать девятого. Потом был осуществлен раздел Польши, почти намертво, бесповоротно, как уже трижды. Неблагоприятное положение с точки зрения геополитики. Оно и осталось неблагоприятным, пусть не забывают. Теперь даже особенно неблагоприятно! А стоило бы однажды сходить на эту Польскую неделю, может быть, там услышишь что-нибудь b Бреслау, как он теперь выглядит, вспомнишь Театерштрассе! Ту самую Театерштрассе, по которой ты больше тридцати лет каждое утро ходил в школу, сначала учеником, потом учителем. Театерштрассе во Вроцлаве…

— Дзен добрый!

— Good morning, Mr. Harrach! Today is tuesday, march the 5 th, it is now twenty to eleven.

— Good morning! Sit down! Open the windows! Had anybody to do some extrawork? Feigenspahn?

— No, Mr. Harrach!

— And have we a speech today, Fahrian?

— Yes, sir: I have a speech!

— Come in front, Fahrian!^[98]

Фариан описал дугу, чтобы не споткнуться о длинные ноги Муля, собачьей рысцой пробежал к доске и стал лицом к классу.

— Begin, please!^[99]

Фариан уставился в пол и начал:

— A film produced in Sweden by Mr. Leiser and now being shown in numerous schools of German Federal Republic is drawing record attendances of young people most of whom never saw Adolf Hitler. The film called «Mein Kampf», after the notorious book Hitler wrote, was assembled from authentic documentary films and newsreels of the Nazi regime and shows the horror of Hitlers ruthless «Struggle». The photos are taken from one of the most poignant sequences which the Nazis filmed in the Jewish ghetto of Warsaw. It is reported that Goebbels ordered the film made as an anti-semitic propaganda film but never dared release it, fearing perhaps that the sight of all the cruelties inflicted by the SS on the Jews of Warsaw might have a boomerang effect^[100].

Фариан опять обошел длинные ноги Муля и сел на свое место.

— Well, — сказал Харрах. — I will give you six points for the diligence! Any report today? Nusbaum! A moment please, Titz?^[101]

— Я хотел бы спросить еще кое-что насчет «Майн кампф».

— Please, do speak English^[102].

— Гм, это можно сказать только по-немецки.

— Sorry^[103].

— Эти так называемые authentic documentary films and news-reels^[104], например из Варшавского гетто, действительно подлинные?

— Так говорят.

— Да, но мистер Лейзер ведь эмигрант?

— Кажется, да.

— Еврей?

— Вероятно.

— Значит, он при этом не был?

Харрах закрыл «Нью Гайд» и отошел от передней скамьи.

— Но ведь и ты тоже не был, Тиц, — сказал он неуверенно.

— Да, но мой отец был. Он был гауптшарфюрер СС в Варшаве. Он все рассказывал моей матери; у нас дома полный ящик дневников…

— Твоего отца уже нет в живых?

— Нет, его американцы в сорок пятом, во время своего крестового похода, избавили от жизни.

— Дальше.

— Да, так вот, в дневниках написано только, что они уничтожали польских и еврейских партизан. Ведь те наших убивали из-за угла. А один священник стрелял в немецких солдат с церковной кафедры. Во время богослужения. Об этом в фильме ничего не говорится. Только всякие страшные сказки. Никакой это не authentic documentary film.